Эрико Вериссимо - Пленник
— Довольно! Хватит!
— Нет, лейтенант, я хочу, чтобы вы поняли, почему я не могу мириться с насилием. В нашем лагере я часто видел, как людей подвергали унижениям, пыткам. Так было и с моим братом. А однажды нацистский боров, приставив штык к спине раввина, почтенного старца, заставил его вытереть бородой и вылизать языком нечистоты в уборной. Вы когда-нибудь видели по-настоящему униженного человека, видели или нет?
— Конечно, видел! Я ведь уже сказал вам, что я негр. Мальчиком я видел, как трое белых схватили на улице моего отца и избили его. На следующий день он повесился. Вы, евреи, не единственные, кто терпит страдания в мире!
Как будто не услышав этих слов, врач сел, взял новую сигарету и закурил.
— Я спасся чудом. Старик, взявший меня под свою опеку, после того как мои родители погибли, спрятал меня, когда нас должны были отправить в камеру смерти. Несколько дней спустя пришли союзные войска, я был освобожден из лагеря вместе со всеми, кто выжил, и отправлен в нашу страну, лейтенант; там у меня оказался родственник, он взял меня к себе. Понадобились многие годы психиатрического лечения, чтобы я смог снова стать нормальным человеком… если только я нормален… или если только в этом мире можно быть нормальным. Потом я начал читать статьи и книги о зверствах в нацистских концлагерях… Рассматривал лица на фотографиях того лагеря, где я находился в заключении, в безумной надежде увидеть лица матери, отца, моих братьев и свое собственное. Так я подогревал ненависть, которая стала смыслом всей моей жизни. Я возненавидел народ, который нас пытал… его язык, его культуру… все! Потом я пришел к заключению, что жить с такой ненавистью и сохранять душевное равновесие невозможно. Я искал также утешения в религии. Раввин, который меня наставлял, советовал мне простить, забыть… Но простить и забыть — это не зависит от нашей воли. И прощение, я убежден, не то слово…
Он встал, пошел в ванную и, вернувшись оттуда с мокрым полотенцем, стал вытирать потное лицо, грудь.
— Я окончил медицинский факультет, избрал профессию, которая сама по себе является отрицанием убийства. Принял гражданство страны, давшей мне приют. Я не женился. Боялся иметь детей, потому что они были бы евреями, подобно мне, и потому что я не мог забыть тех детей, которых видел в лагере… худых, как скелеты, посиневших от холода или мертвых — искалеченные жертвы «опытов» сумасшедшего врача.
«Почему я не могу взглянуть ему в лицо? — спрашивал себя лейтенант. — Почему так упорно, с таким напряжением гляжу на его ноги?»
— Со временем все эти мрачные воспоминания понемногу развеялись. Я много раз пытался простить, как мне советовал раввин. Но беда в том, что я еще не сумел простить себя самого за то, что выжил. Эта мысль меня мучила и мучит до сих пор. Почему бог из всех членов моей семьи пощадил именно меня? Мой отец был хорошим человеком. Моя мать была святой. Мой старший брат был намного умнее и лучше меня. Мой младший братишка — невинное дитя. Почему бог сохранил меня? Или он уготовил мне особую миссию? Если так, то какую?
Лейтенанту хотелось крикнуть: «Спросите у бога! Ведь сами его выдумали!» Но он продолжал молчать.
— Если бы вы спросили, почему я добровольно пошел в армию и попросил, чтобы меня послали сюда, то я ответил бы вам — но это была бы только часть правды, — что я хочу помочь жить другим, хочу лечить их раны, облегчить их страдания, невзирая на расу, религиозные убеждения или политические взгляды. Но в глубине души я подозреваю, что на самом деле просто надеюсь погибнуть в сражении. Видите, лейтенант, я хочу дать богу еще одну возможность проверить, действительно ли он хотел пощадить именно меня.
— Все, что вы рассказали, произошло более двадцати лет назад.
Врач бросил полотенце на пол. Не обращая внимания на то, что его прервали, он продолжал:
— Вот вы говорили о проблеме средств и целей. Я не согласен с принципом, будто цель оправдывает средства. Бешеный пес — нацистский фюрер исповедовал этот принцип, провозгласив священной целью защиту арийской расы, это было мифом, ложью. Подумайте о миллионах людей, которые погибли, лишились свободы, стали жертвами зверств и несправедливости…
Лейтенант встал.
— Я пришел сюда не для того, чтобы рассуждать о политике или философии.
— Зачем же тогда вы пришли?
— Не знаю. И не хочу знать.
— Подождите, лейтенант, ведь вы же должны через несколько часов отправиться обратно на родину. Наши дороги разойдутся, и это произойдет здесь, сейчас. Мне хотелось бы докончить. В той подвальной камере перед нами был живой человек, с плотью, костями, кровью, нервами, обладавший душой. Можно ли было приказать пытать его, чтобы спасти… абстракцию? Да, лейтенант, диктатор, о котором я упомянул, любил ссылаться на эту двойную абстракцию, так называемое будущее человечество. Кто те люди, которых бомба должна была уничтожить? В тот момент, когда пленный был в вашей власти, лейтенант, они оставались абстракцией, гипотезой. И кто вам гарантировал реальное существование второй бомбы? Она могла быть просто мстительной выдумкой умирающего террориста.
— Но ведь она оказалась реальностью.
— Это ничего не меняет.
Лейтенант посмотрел на врача в упор и почувствовал, что ненавидит его.
— Вы намерены выместить на мне то зло, которое вам причинили нацисты.
— Какая нелепость! Вы ничего не поняли.
— Теперь я козел отпущения.
Янтарные глаза человека с татуированным запястьем уставились на него. Лейтенант снова заговорил:
— Дело в том, что вы, евреи моей страны, не отличаетесь от белых христиан: вы тоже ненавидите и дискриминируете негров!
— А негры в свою очередь не выносят нас! Стоило мне вас увидеть, как я сразу же почувствовал, что вы антисемит.
Они глядели друг на друга с ненавистью. И тут зазвонил телефон. Лейтенант вздрогнул. («Наверно, ищут меня».) Врач подошел к столу и взял трубку.
— Алло! Да, это я. Что случилось? — Он слушал нахмурившись. Голос, доносившийся с другого конца провода, походил на жужжание пчелы в спичечной коробке. Слушая, врач несколько раз взглядывал на лейтенанта. — Сколько? Какое несчастье! Да, я буду готов через несколько минут.
Он повесил трубку. Его лицо стало бледным и встревоженным.
— Это меня ищут? — спросил лейтенант.
Какую-то долю секунды врач колебался. Потом сказал:
— Случилась ужасная вещь… Самолеты нашего военно-морского флота по ошибке сбросили бомбы с напалмом на дружественную деревню, где стояли наши солдаты… Меня срочно вызывают в центральный госпиталь.
Словно внезапно проснувшись, он развязал тесемку пижамных брюк, сбросил их и стал поспешно одеваться. Лейтенант продолжал стоять посреди комнаты в полной растерянности. Верно ли он понял слова врача?
— Это случилось около часа назад. Мне сообщили, что потери тяжелы… Какое несчастье! По меньшей мере три десятка убитых и более восьмидесяти раненых… Так мне сказали.
Лейтенант растерянно слушал.
— Начинают поступать первые раненые, — продолжал капитан, надевая пилотку. — Джип должен быть уже внизу, он доставит меня в госпиталь. Пошли!
Они вышли из номера.
— Почему вы смеетесь? — удивился врач, останавливаясь у дверцы лифта и нажимая на кнопку вызова.
— Потому что это фарс, трагический фарс! — воскликнул лейтенант. — Три десятка убитых, более восьмидесяти раненых…
Они вошли в лифт. Кабина медленно спускалась.
— Адмирал, конечно, пошлет генералу извинения, — пробормотал лейтенант, — скажет, что он глубоко сожалеет о том, что случилось… и что причиною всему была «ошибка в расчетах». И все останется по-прежнему. Завтра эти же летчики получат ордена за другие такие же подвиги, поскольку жертвами окажутся уже не наши храбрые ребята, а «азиатские крысы».
Не слушая его, врач открыл дверцу лифта и быстрым шагом прошел через вестибюль. Лейтенант пошел за ним, сам не зная почему. Около тротуара стоял джип, за рулем — солдат. Врач вскочил в машину и спросил:
— Хотите поехать в госпиталь, лейтенант?
Лейтенант покорно влез в машину и сел на заднее сиденье. Джип сорвался с места, его сирена взвыла. У лейтенанта было такое ощущение, будто этот резкий звук пробивает ему голову, как стилет. Он заткнул уши. И подумал: «Теперь я буду предан военному суду. Или передан гражданским властям. Как преступник. Командование считает своим долгом сообщить, что сегодня на рассвете наши самолеты из-за досадной ошибки в расчетах и так далее… и так далее… и так далее…»
Горизонт начинал светлеть. На улицах уже появились мужчины и женщины, ехавшие на работу на велосипедах. Сирена джипа оглушительно завывала. Лейтенант посмотрел на небо и снова увидел луну, побледневшую, как и весь небосвод.
Джип остановился у дверей госпиталя. То и дело подъезжали машины, сновали солдаты. Раздавались команды. Когда лейтенант очнулся, он стоял в одиночестве на ступеньке у входа. Врач исчез. Из санитарной машины, остановившейся около тротуара, два человека вытаскивали носилки с раненым. Лейтенант поднялся за ними по лестнице и вошел в госпиталь. В освещенном коридоре ему открылось ужасное зрелище… Сожженный напалмом солдат утратил всякое сходство с человеком — он был похож на ободранное животное — ярко-красная кожа, как у лангуста, только что вынутого из кипящего котла… Бесформенные щеки, уже гноящиеся раны…
