Джоан Барфут - Тяжкие повреждения
Наконец Джейми сказал:
— Мам?
Ему было пятнадцать, голос низкий, но интонация, как у ребенка; ее напутанный маленький мальчик. И Джеймса тоже. А вот и Аликс, лапочка Джеймса, его ангелочек и его противник в недавнем, молчаливом столкновении, стоит у лестницы в подвал с расширенными глазами, грызет палец. Детская привычка.
— Все хорошо, — сказала Айла, но голос у нее был, как будто она разговаривает с младенцами. — То есть нет, все явно не хорошо. Но что бы это ни было, я разберусь. Мне нужно переговорить с офицером, а потом мы, все трое, сядем и все обсудим. Подождите пока на кухне.
— Возможно, — предупредила ее женщина-полицейский, — вы захотите поехать в участок. У вас может оказаться мало времени.
Для чего, поговорить с детьми?
— Джеймс подождет. Что бы ему ни было нужно, он подождет.
Потому что вот в чем дело: если бы его несправедливо обвинили хоть в чем-нибудь, он бы из себя вышел. Он бы орал, бил кулаками по стенам, бесновался. Он бы не выглядел таким жалким, виноватым, уничтоженным, наголову разбитым. Его бы не вырвало. Он бы не молчал и не был таким бледным. И не сказал бы только: «Простите меня», — и еще: «Позвони моему адвокату».
Она знала его достаточно хорошо, чтобы это понять. И понимала, что сейчас узнает еще больше.
— Извините за беспорядок, я сейчас уберу коврик.
И она скатала его, бледно-розовые, фиолетовые и голубые петли свернулись у нее в руках, и отнесла его на кухню, где за столом сидели, ничего не делая, дети — совершенно ничего, даже не разговаривали друг с другом.
— Я скоро. Не беспокойтесь, наверное, это какая-то ошибка, что-то, связанное с работой.
Она достала из-под мойки мешок для мусора, запихнула в него коврик, завязала и отдала мешок Джейми.
— Вынеси это в гараж, хорошо? Да, Аликс, пока он этим занят, ты ведь сумеешь сварить кофе, правда? Тебе не трудно? Для меня. А вы угощайтесь чем хотите.
— Папа сказал позвонить адвокату.
Это Джейми.
— Да, я знаю. Это само собой, но сначала я хочу понять, что происходит. С вашим папой все будет в порядке. Есть определенные правила. Все не так, как по телевизору.
Можно подумать, она знает.
Вернувшись в гостиную, она осторожно присела на краешек дивана, и полицейская, которой явно было неловко, представилась:
— Констебль Доннелли. Если хотите, можете называть меня Сильвией.
Казалось, она пытается сохранить безучастное выражение лица. Может быть, полицейские всегда стремятся так выглядеть.
— Так вот, — начала она. Она глубоко вдохнула и посмотрела Айле в глаза. — Дело в том, что вашему мужу предъявлено обвинение в трех случаях насильственных действий сексуального характера, в том числе по отношению к несовершеннолетней. В общих чертах так. Это пока основные обвинения. Могут быть и другие. Даже, скорее всего, будут. Да, и есть еще обвинения, как бы присоединенные к более серьезным, по совокупности, так это называется.
Начав звучать, эти слова звучали еще какое-то время. Той частью мозга, которая оценивала происходящее, Айла поняла, что Сильвия была готова говорить и говорить, пока не увидела, что Айла начала задыхаться, и только тогда остановилась. Она давала Айле время. И пыталась понять, насколько та потрясена.
Потому что, конечно, думала, можно ли на самом деле не знать, что муж на такое способен? Можно ли вести хоть какую-то совместную жизнь и не знать? Да, могла сказать Айла, да, можно. Как выясняется, можно.
Она не знала, какое выражение приняло ее лицо. Все тело у нее застыло, но она хотя бы знала, где оно. Стопы и колени тесно прижаты друг к другу, руки сложены на коленях, серьезная поза для того, чтобы выслушать серьезные новости. Усевшись именно так, она сумела сохранить неподвижность, обрела способность выдерживать удары, не падая и не корчась. Заметила, что на тыльной стороне ладоней у нее появились пигментные пятна, которых прежде не было.
— Обвинения, — продолжала и продолжала Сильвия, — выдвинуты девушками, которые работают в двух магазинах вашего мужа. Вот почему я сказала, что могут быть и другие, потому что расследование продолжается и кто-то еще может сделать заявление, когда узнает. Я говорю об этом, чтобы вы поняли, что, как мне ни жаль, это может быть только начало, этим все не закончится.
Но кое-что все-таки на этом закончилось.
— Младшей из пострадавших пятнадцать, остальным по восемнадцать, но, как я понимаю, пока неясно, сколько было по крайней мере одной из них, когда произошло преступление. Предположительно произошло, прошу прощения.
Очень мило с ее стороны, что она, по доброте своей, просит прощения.
Пятнадцать? Столько же, сколько Джейми. Немногим старше Аликс.
— Да, и конечно, «насильственными действиями сексуального характера» можно называть многое, но, насколько я знаю, об изнасиловании речь не идет. В обвинениях упоминаются в основном агрессивные прикосновения, поцелуи, такого рода вещи. Хотя имело место грубое принуждение. Все девушки работали в магазинах вашего мужа по совместительству, я сказала? После школы, по выходным.
Как Айла, которая увидела Джеймса, медлительно и текуче перемещавшегося в своем облегающем костюме по отцовскому магазину, двадцать лет назад, и захотела его.
— Первой обратилась с жалобой младшая девушка, вернее, ее родители. Две старших сделали заявления, когда услышали о первом деле. Они учатся в университете, обе. Говорят, что пытались сами справиться с ситуацией, потому что им обеим нужна работа, чтобы продолжать учиться. Они работают в разных магазинах и явно незнакомы, так что вероятность сговора очень невелика.
Давно ли Джеймс понял, что у него проблемы? Судя по всему, достаточно давно. По крайней мере, несколько дней назад.
Хоть одну из этих девочек, из этих молодых женщин, хотя бы одну влекло к Джеймсу? Пыталась ли она быть соблазнительной, привлекательной, задевала ли его нарочно, улыбалась ли особо сверкающей улыбкой, когда он входил в магазин?
Даже если да, изменит ли это что-нибудь?
— В основном они говорят, что он ловил их в уединенных местах — в кабинетах, кладовках, — и набрасывался. Хватал за грудь и вообще распускал руки. Одна также говорит, что он расстегивал брюки и заставлял ее трогать себя. Их опросили и записали показания. Очень подробно.
Слова били, как град. Каждое оставляло вмятину. Беда была в том, что она видела. В том, что она представляла себе Джеймса.
Она отчетливо его видела. Она и подумать о таком не могла, но теперь, да, видела, как Джеймс хватает девушку, заставляет прикоснуться к нему. Как это получилось? Она видела, как стройные тела отшатываются или съеживаются. Видела, как он настаивает, принуждает, охваченный простым вожделением — не потребность, просто похоть, — как его лицо искажается, принимает выражение, которого она сама не видела ни разу, но которое вдруг показалось ей вполне возможным.
Он предал ее так во многом, что она не все могла осознать и перечислить, но было еще и это — она могла представить себе все. И это тоже было роковым предательством. Она подумала: «Что ж, значит, так».
Какая-то холодная и рассудительная часть ее мозга постепенно возобладала. Это было к лучшему. Скорбь понемногу заняла свое место. Первое потрясение прошло. Айла начала делать то, что было необходимо. Она встала. Она пожала бы констеблю руку, если бы была уверена в том, что та подаст свою. Может ли так получиться, что кто-то подумает, что она помогала Джеймсу, была его сообщницей, поощряла его набеги на молодую плоть? Возможно. Так бывает, и вполне возможно, что полицейские об этом подумывают. Другие будут винить ее еще в чем-то.
Сама она винила бы себя за невнимательность, за то, что не думала ни о чем плохом, тем более об этом.
— Может быть, позовете кого-нибудь побыть с вами?
Как будто кто-то умер. Неужели констебль Сильвия Доннелли полагает, что близкие и знакомые ринутся сюда с утешениями и кастрюльками?
— Нет, спасибо. Не сейчас. Мне нужно поговорить с детьми.
— Хотите, я пойду с вами?
— Вы очень добры. Наверное, так было бы даже лучше, но все же не надо. Мне кажется, чужих быть не должно. Только так я смогу им сказать, — первый раз горечь прорвалась, как сломанная кость сквозь кожу, — что вся их жизнь пошла кувырком. Знаете, час назад они смотрели телевизор и делали уроки. Были просто детьми. Час назад у них была обычная жизнь. Ничего из ряда вон выходящего, нормальная, немного скучная… — Ее голос дрогнул. Она не заплачет. — А теперь все совсем не обычно, правда?
— Боюсь, что так, — мягко сказала констебль Доннелли. Она коснулась руки Айлы. Похоже было, что она не боится замараться. — Хотите знать, что предстоит сегодня вашему мужу? Какова процедура?
— Не особенно. Я думаю, его адвокат в курсе.
— Хорошо. Но вам лучше знать, что как только ему предъявят официальное обвинение, какая-то информация просочится в прессу. Имя, адрес, обвинения. Завтра он в первый раз предстанет перед судом. Я думаю, совсем ненадолго. Это формальность. Сложно сказать, узнает ли об этом кто-нибудь. Журналисты. Все может быть. Но вам лучше быть готовой ко всему и подготовить детей. Может быть, стоит отменить доставку газет, если вы их получаете, и не включать телевизор.
