Крис Клив - Поджигатели
Она остановилась с поднятой рукой, готовая бросить его, и вдруг увидела, что́ у нее в руке, и просто замерла. Понимаешь, Усама, в Мистере Кролике было что-то. Тебе бы не хватило духу швырнуть его. Всякому было видно, что он уже достаточно настрадался. Как я говорила, он почернел от пятен крови моего мальчика, и одну лапу у него оторвало, и на нем были видны шрамы, где его шкурка прогорела и набивка обуглилась и затвердела, как корка. Когда Петра увидела, что у нее в руке, она издала такой тихий вскрик. Такой тихий удивленный вскрик, который издает сканер в супермаркете, когда видит штриховой код на горохе. Петра очень медленно и осторожно опустила руку. Она опустилась на колени и очень нежно положила Мистера Кролика на пол перед собой среди своих отрезанных волос, потом стояла на коленях и смотрела на него как в тумане.
Я вышла из-за дивана, опустилась рядом с ней и положила руку ей на плечи. Петра горела, я чувствовала сквозь ее свитер, наверно, из-за водки.
— Все это правда, да? — сказала Петра. — Все это на самом деле?
— Да.
— Мы не можем повернуть назад, — сказала она. — Мы не можем повернуть назад.
— Нет.
Петра подняла голову и оглядела гостиную.
— Черт, — сказала она. — Извини, я тут насвинячила.
— Ничего.
Она посмотрела на меня.
— Что у тебя с лицом? — сказала она.
— Да, пойду-ка умоюсь.
Я пошла в ванную и налила раковину. Мне понадобилось много времени, чтобы оттереть кровь. Скоро пришла Петра, и встала за мной, и смотрела на свою новую стрижку в зеркало. У нее в голове не укладывалось.
— Ужас какой, — сказала она. — Нет. Нет. Это сексуально и смело. Хм. Нет. Скажи мне правду. Это же ужас, правда?
— Надо просто подровнять. Хочешь, я подровняю? Я стригла обоих моих парней, тут ничего нет трудного.
— Ты правда думаешь, что это можно исправить? — сказала она.
— Ты правда думаешь, что это можно испортить?
Петра фыркнула и пошла за ножницами. Я усадила ее на край ванны и слегка подровняла ей волосы. Я высунула язык, как всегда делаю, когда сосредотачиваюсь. Было приятно стричь ее волосы, было приятно, когда тебе есть чем заняться. Когда я закончила, то отступила назад и осмотрела.
— Вот. Во всяком случае, теперь можешь спокойно дойти до парикмахерской.
— Спасибо, — сказала Петра.
Она встала, чтобы посмотреться в зеркало, но встала слишком быстро, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала. Она облокотилась на раковину.
— Черт, — сказала она. — Кажется, мне лучше прилечь.
Я отвела ее в спальню, поддерживая под руку. Она шаталась, и водка в ее дыхании вытягивала у меня из живота похмелье. В спальне был открыт гардероб, и Петра раскрыла рот, когда заглянула в него. Она наклонилась и ухватилась за дверь гардероба.
— Боже мой, — сказала она. — Зачем ты над собой так издеваешься? Отнесу это все в благотворительное учреждение.
— Нет уж. Я не могу отдать одежду мужа, это все, что у меня от него осталось.
— Я не о его одежде, — сказала Петра, — а о твоей.
Она стала выхватывать вещи из гардероба и бросать на пол.
— Ради бога, — сказала она. — Ты же взрослая женщина. «Пума», нет. «Каппа», категорически нет. «Найки». «Гэп». «Рибок». Дальше. Нет. Нет. НЕТ. «Адидас», ну, может быть, с натяжкой, но только для того, чтобы действительно бегать. Ты в этом бегаешь?
— Не-а. У меня не остается сил на бег. У меня даже вода в ванну еле набегает.
— Понятно, — сказала она. — Значит, «Адидас» тоже нет.
Она бросила мои адидасовские тренировочные на пол с остальными вещами. Потом посмотрела на то, что осталось с моей стороны гардероба. Сняла с вешалки мою коричневую юбку из «Эйч энд эм» и наморщила нос.
— Ладно, — сказала она. — Эту я разрешу тебе для школы, если только ты ни единой живой душе не скажешь, что я тебе ее оставила.
Я улыбнулась.
— Посмотри на себя, — сказала она. — Ты бы смотрелась отлично, если бы хоть чуть-чуть больше внимания обращала на то, как ты одеваешься.
— Да, но когда у тебя дети, тебе не до шикарной одежды, не правда ли? Я хочу сказать, если ты не хочешь, чтобы тебе ее всю заляпали шоколадным мороженым.
Петра одной рукой взяла мое запястье, а другую руку положила мне на щеку и качнулась, так что ее лицо оказалось очень близко от меня.
— Да, — сказала она. — Но теперь у тебя нет детей, так ведь?
— Ну хватит. Давай-ка тебя уложим.
Я подтолкнула ее в сторону кровати, и она упала лицом вниз, причем ее сапоги торчали над кроватью. Она закрыла глаза и застонала и проговорила очень медленно.
— Я не устала, — сказала она. — Я только передохну минутку.
— Ладно, ладно, отдохни немного и будешь как огурчик.
— Что у вас вчера было с Джаспером?
— Почему бы тебе не спросить у него?
— Почему бы тебе не рассказать?
Я пожала плечами. Я смотрела в окно. Я смотрела на симпатичные белые облачка, парившие высоко над шарами в ярко-голубом небе. Там их была целая стая, они направлялись на восток в сторону шоссе на Стратфорд, и было похоже, как будто они будут плыть целый день. Ни до чего им нет дела, этим облакам. Я подумала, как они будут плыть, пока город не исчезнет, а они будут плыть все дальше над мычащими коровами и лютиками. А когда они увидят под собой грязное устье реки, усеянное чайками, наверно, они так и поплывут дальше над ровным серым морем.
Когда я отвернулась от окна, Петра спала. Она подложила руки под голову ладонями вниз. Я сняла с нее сапоги, и она что-то пробормотала во сне, что-то похожее на «я же говорила, что не хочу салат с анчоусами». Я протерла глаза. Похмелье тянуло меня вниз, как кусок бетона, который привязывают к телу, чтобы оно утонуло. Я легла на кровать рядом с Петрой и немножко посмотрела, как она спит, ее лицо было сморщено. Потом я тоже заснула, и во сне я плыла над устьем в открытое море. Когда я проснулась, облака в окне сгустились, а Петра еще спала и держалась за мое запястье. Я не шевелилась, чтобы не разбудить ее, и, наверно, опять задремала, потому что, когда я открыла глаза, все небо затянули тучи, а кровать рядом со мной была пуста.
Дождь не прекращался целых шесть дней. Лондон был похож на стиральную машину, поставленную на теплое полоскание, вода была везде. Центральную линию затопило, по Бетнал-Грин-роуд текла коричневая, как Темза, река, а в дверях сидели голуби, нахохленные и мокрые, и даже не взлетали, когда ты проходил мимо них. Лето, Усама, что еще сказать.
Я уходила на работу в дождь и возвращалась домой в дождь. Я делала это снова и снова целую неделю. Все дни были одинаковые, кроме среды, в среду гремел гром, а в четверг только полило сильнее. В квартире начали отставать обои, а мне лень было ходить в магазин, так что я ела то, что было в холодильнике, а когда холодильник опустел, принялась за быстрые супы.
В пятницу я опять пошла в паб с Теренсом Бутчером, но было уже не так. Толпа в нем собралась такая же унылая, как голуби. У меня в организме было столько быстрого супа, что джин-тоник отдавал куриным бульоном. Теренс не умолкая говорил о прицепах, так что я сказала ему — может, отдохнешь? Мы поругались, я грохнула стаканом об стол и пошла домой под дождем, одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Дома я легла в гостиной в одном белье, не включая телевизор, и только слушала дождь.
Я все еще лежала на диване, когда проснулась. В окно светил такой слепящий яркий свет, что я не могла вспомнить ничего подобного. Потом до меня дошло, что это солнце. Я встала, открыла окно и посмотрела, как высыхает Барнет-Гроув, как от нее поднимается пар и все машины сверкают как новенькие.
Я приняла душ, оделась, и зазвонил звонок. Это оказалась Петра, и на этот раз она улыбалась.
— Отличный денек, правда? — сказала она.
Я пожала плечами.
— Ты не пригласишь меня в квартиру? — сказала Петра.
— Надо подумать. Ты опять будешь швыряться?
Ее лицо помрачнело.
— На прошлой неделе я была не в себе, — сказала она. — Джаспер рассказал мне, что он сделал с тобой в пабе.
— Да?
Я повернулась и пошла на кухню. Петра закрыла дверь и пошла за мной.
— Другая на твоем месте могла бы вызвать полицию, — сказала она.
Я смотрела в окно, стоя к ней спиной. Я пожала плечами.
— Джасперу ни к чему полиция. Ему надо собраться.
— Ты могла бы сильно осложнить нам жизнь, — сказала Петра. — Я тебе обязана.
Я повернулась к ней.
— Ты мне ничем не обязана, и я тебе тоже ничем не обязана. Забудь об этом. Это все?
Петра стояла, сжимая-разжимая руки.
— Не будь такой, — сказала она. — Я пришла сделать тебе мирное предложение.
— Слушай, Петра, мне не нужно мирное предложение, мне нужен мир и покой.
Я открыла воду. Петра присела на уголок кухонного стола и наблюдала за мной.
— Ты нечто, — сказала она. — Ты просто продолжаешь жить.
