Лоуренс Норфолк - В обличье вепря
Сразу за Театерплатц город привычно разыграл одно из нескольких своих чисто театральных исчезновений. Частные дома и общественные здания разбежались по сторонам, и на их месте возник Шиллерпарк. Шиллераллее вела к парковой зоне, постепенно поднимавшейся в гору, по гребню которой тянулась шеренга каштанов, еще даже и не начавших желтеть. Корни одного из них, извиваясь, словно якорные канаты, уходящие в темное море земли, разметили для них три тронных места. На той стороне, чуть вправо, играли в футбол какие-то подростки, много, но слишком мелкие, чтобы от них можно было ожидать серьезных неприятностей. Рут, Сол и Якоб расселись по привычным местам и откинулись к стволу дерева. Прямо у них из-под ног уходил склон холма, и они смотрели через всю равнину на далекие Чечинские горы, очертания которых казались отсюда чередой размытых серо-голубых теней. Солнце натужно изливало на землю последние заряды дневного света. Кожей лица Сол чувствовал, как убывает тепло. Рут закрыла глаза; Якоб сидел и смотрел на хаотически движущихся мальчишек, которых игра уводила все дальше и дальше вниз по склону холма. Троица эта была вместе все это лето, также как и прошлое, и позапрошлое. И дни, проведенные ими втроем, чаще всего заканчивались именно здесь.
— Весь остаток дней своих ты проведешь, тоскуя по нам, — сказал Якоб, — Когда уедешь.
Рут открыла глаза.
— Если уеду, — отозвался Сол, стараясь не показать, что его застали врасплох.
Разговор был старый. Вена или Париж, Флоренция или Берлин — далекие города плавали среди его мыслей, заставляя их вращаться по таким орбитам, которые уводили его бог весть в какие дали. Невообразимое здесь и сейчас будущее поджидало его — неведомо где. Они втроем могли сидеть здесь и думать о прошлом, но в любой момент он мог сорваться и исчезнуть, погрузившись в сказочное инобытие тех, кто уехал, чтобы не вернуться уже никогда.
— Мне бы до Клокуши добраться, и то проблема, — сказал он.
Он встретился было взглядом с Якобом, но тот сразу отвернулся и стал искать глазами футболистов. Те уже успели окончательно исчезнуть из виду, но тихий воздух настолько легко пропускал их голоса и даже тупые звуки ударов башмака по мячу, что казалось, они теперь были ближе, чем раньше: команда гомонливых призраков.
— А может, это мы уедем, а Сол останется, — нарушила молчание Рут, — Предположим, у меня в Венеции живет тетка. Будем жить с тобой над каналом, Якоб, только ты и я. А если он и в самом деле нас бросит, купим где-нибудь неподалеку деревенский домик и будем читать друг другу Шиллера.
Она и еще целая компания их одноклассников участвовали в постановке «Die Jungfrau von Orleans» [195] и бегали на репетиции.
— Соседи выгонят нас из деревни вон, — сказла Якоб.
— Ну, тогда Рильке.
— Забросают нас камнями.
Быстрая улыбка на лице Якоба, сразу после сказанной фразы. Рут старательно выводит его из темной чащи невеселых мыслей о том, что рано или поздно кто-то из них все равно уедет, подумал Сол.
Самое время Сказать. То, что Может Быть Сказано. Вещай. Говори.
Говорить было не о чем. Никаких тайн ни за кем из них не стояло. Он никак не мог взять в толк, к чему Рут пытается подтолкнуть Якоба. Может быть, просто к очередной шутке на его счет. А когда будет самое время Сказать? Назовите точное время.
— Или даже не камнями, а чем похуже, — немного помолчав, добавил Якоб. Он поднялся на ноги и посмотрел вниз, на Сола, — Впрочем, к этому времени тебя уже давно здесь не будет, — сказал он неожиданно резким тоном.
А потом, не добавив ни слова, развернулся и пошел вверх по склону.
— Якоб! — окликнула его Рут. — Якоб, погоди, ты что?
Они тоже встали, оба, и Сол дернулся было вслед за другом.
Пальцы Рут коснулись его руки.
— Без толку. Когда он такой, все без толку.
— Какой это «такой»?
Якоб взбирался все выше, а Сол стоял и смотрел ему в спину. Пальцы Руг сомкнулись у него на запястье.
— Что значит «такой»?
— Не уходи, — сказала она.
Над гребнем холма торчали только самые кончики крыш самых высоких домов города. Сол и Рут увидели, как Якоб немного постоял наверху, прежде чем скатиться вниз по противоположному склону. На секунду его узкий пиджак и всклокоченные волосы силуэтом нарисовались между башен и шпилей: великан, который решил спуститься в затопленный город. Подул легкий восточный ветерок, и флюгеры на церквях Святой Марии и Святого Креста качнулись в медленном синхронном ритме. Рядом с ними в этой безлонной панораме часовая башня ратуши казалась маленьким храмом с двуглавым орлом наверху. Они тоже пошли вверх, и перед ними постепенно всплыли из глубин купола православного собора, а потом контрфорсы и шпили храма армянского. Последний шаг подарил им приземистые, прочерченные замысловатыми спиралями башни церкви Святого Николая и самую маковку старой деревянной церквушки, которая выполняла роль приходской, пока не построили эту, новую. За ней, чуть дальше вниз, была синагога, отсюда невидимая. Ветерок долетел и до них. Далеко внизу, справа от них, всплеснул одинокий вымпел над зданием казино в Фольксгартене, потом — триколор, вывешенный чиновниками из Тойнбихалле; последним к ним присоединилось знамя со свастикой, гордо реявшее над Дойчехаусом. Город поблескивал в будто пудрой подернутом закатном свете солнца.
— Ты выглядишь как самая печальная лошадь на свете, — сказала Рут. Он улыбнулся, и она толкнула его локтем в бок. — Не переживай ты насчет Якоба. Все будет хорошо.
Домой он шел через южную часть Шиллерпарка. Ухабистая луговина, зажатая между тополевой аллеей и стоящими в ряд сельскими домами, перед каждым из которых был разбит огород, становилась все уже, пока не сжалась окончательно до ширины проселочной дороги. Дорога превратилась в улицу, и отсюда Солу оставалось только повернуть налево, направо, а потом еще раз налево, чтобы оказаться на Масарикгассе, то есть дома. Но вместо того чтобы выйти на улицу, Сол двинулся к первому ряду деревьев. Впереди показалась старая тюрьма, зарешеченные окна которой так пугали его в детстве. Теперь страшного в ней не было ровным счетом ничего, не больше чем в обычном складе, в который ее, собственно, и превратили. За тюрьмой был склад пиломатериалов, окруженный высокой кирпичной стеной.
Прежде чем расстаться с Рут, он спросил ее, не зайдет ли она к нему на чашку чая. Она едва заметно покачала головой, и тут он вспомнил, что четверг — день репетиций. Как у него раньше это вылетело из головы! Если бы они пошли к нему сразу, с Театерплатц, тогда и Якоб не надулся бы и не утопал прочь. И можно было бы прихватить с собой Эриха, и Логгу, и Рахиль. Нужно было озвучить эту идею давным-давно, еще когда они шли от реки. Разочарование, судя по всему, настолько явно отразилось у него на лице, что Рут спросила его, что случилось. Не поняла; никто из них так ни о чем и не догадался. Маминому поведению в компании его друзей уже давно никто не удивлялся. В этот момент ему в голову пришла мысль: а отчего бы не взять и не попросить ее, вот так, просто и прямо, пропустить сегодняшнюю репетицию и вместо этого пойти к нему, пусть даже и вдвоем — что с того? Но импульс этот он тут же в себе подавил. Она сбежала вниз по склону, а он отправился домой.
Задние ворота склада пиломатериалов оставались незапертыми до захода солнца, и конторские служащие, которые жили в юго-западной части города, пользовались ими, чтобы срезать дорогу до дома. Так что можно было, не привлекая к себе особого внимания, пройти вместе с ними и вынырнуть уже на Зибенбюргерштрассе. Он представил себе, как мать ждет его сейчас: наверняка сидит у окна, которое выходит на улицу. Интересно, надежды ее укрепляются или тают по мере того, как тикают минуты?
Иди домой, приказал он себе. Улицы, лежащие за южной оконечностью парка, втянули его в себя. Мужчины в поношенных костюмах и рабочих робах, с портфелями или коробками из-под домашнего обеда, шли в ту же сторону, что и он. Дома принимали их в себя, по одному, и по плавно уходящей вниз Масарикгассе он спускался уже в одиночестве. Когда чуть больше половины улицы осталось позади, свет издалека выдал ему нужное окно во втором этаже. Он втянул воздух ртом и поджал губы.
Дверь открыла мама.
— Отец ушел в город. Вернется поздно.
На ней было хлопчатобумажное летнее платье в мелкий синий цветочек. Едва заметный макияж, небрежно подколотые волосы. Он заглянул в переднюю гостиную. На столе печенье и пирожные.
— Куда — в город? — спросил он, хотя ответ знал заранее.
Отец выпивает с Петре Вальтером, который работает доводчиком на мебельной фабрике Люпу и живет на Флюргассе. У них был план эмигрировать вместе с семьями в Южную Америку; оба прекрасно знали, что плану этому воплотиться в жизнь не суждено ни при каких условиях, но тем не менее он требовал длительных и усердных обсуждений, по два-три раза в неделю. До этого был другой план: построить на маленьком клочке земли, который достался двум братьям, работающим на складе пиломатериалов, в наследство, несколько домов двойного назначения. Внизу мастерская, наверху жилые комнаты. А до этого речь шла об организации маклерской конторы по грузовым перевозкам — или все-таки в промежуток вклинивается та несчастная авантюра, на паях с шурином, дядей Давидом?
