Яшар Кемаль - Разбойник
Вскоре все трое, кого он звал, явились.
— Мурад-ага, — повернулся он к самому пожилому, — скажи, кто стоит справа от тебя.
— Хасан, сын Ахмеда-ага.
— Слева?
Мурад-ага удивленно воззрился на нас.
— Племянник Ахмеда-ага, Сюлейман.
— Спасибо, Мурад-ага, — произнес хозяин дома, — я хотел, чтобы ты представил им обоих ребят. А теперь можешь идти.
Этим поступком Ахмед-ага старался убедить нас в своей искренности.
— Сынок, — сказал он Хасану, — я открыл этим эфенди все, что мне известно о Чакырджалы. И вы ничего не скрывайте. Где вы были сегодня?
Сын молчал в нерешительности.
— Говори! — выкрикнул Ахмед-ага.
— Ходили к Чакырджалы, отец.
— Чего у вас попросил эфе?
— Денег попросил.
— Каких денег?
— Выкуп за Османа-бея. Я виделся с его сыном, он сказал, что половина денег уже припасена. Это я и передал эфе.
— О чем еще вы с ним говорили?
— Больше ни о чем. Но другие зейбеки стали расспрашивать, где находится отряд. Прежде чем я успел ответить, вмешался эфе. Где же ему и быть, говорит, как не там, где набивают себе брюхо долма[19]. Станут они изнурять свои нежные тела, лазить по горам! Выше шоссе не поднимутся. Что им делать в этих горах, куда и не всякая птица залетит?
Случай был исключительно благоприятный. Я приказал готовиться к выступлению.
Ахмед-ага попробовал меня отговорить:
— Ночью туда не подняться. Дорога длинная, опасная. Лошади не пройдут. Недолго и в засаду попасть.
— Нет-нет, не теряй зря слов, — оборвал я его. — Мы отправляемся сегодня же вечером. Дай нам только надежного проводника. А уж там дело наше.
— Иди с ними, Хасан, — сказал он сыну.
Это был открытый вызов. Он, видимо, не сомневался, что мы не сможем добраться до логова Чакырджалы.
— И ты иди, Сюлейман, — добавил он. И уже адресуясь ко мне: — Вот вам два проводника. Если они не доведут вас до места, можете расстрелять их прямо там, на вершине.
— Ну что ж, — промолвил я, — так тому и быть… У нас есть к тебе еще одна просьба, Ахмед-ага. Объясни, пожалуйста, ребятам, какая дорога самая короткая. По ней-то мы и пойдем.
— Хорошо, — сказал он. И подробно описал, как нам идти.
Выслушав его, я спросил:
— А может ли кто-нибудь предупредить его о нашем приближении?
— Всякое может случиться, — пожал плечами Ахмед-ага.
— Нет, ага, — решительно отрезал я, — кроме тебя, его некому предупредить. Ты сам же это сказал. Так что не вздумай меня обмануть!
Отряд тронулся в путь. Приближалась ночь. Моросил дождь. А дорога крутая, каменистая, идти по ней нелегко.
Дождь продолжал моросить все шесть часов, что длилось наше восхождение. Но ведь все мы люди закаленные. На равнине как будто гаснем, в горах разгораемся. Все мы — дети Кавказа, с самого детства в горах.
До вершины мы добрались лишь к трем часам ночи. Тут мы остановились, и я разделил отряд на три части. Я занял позиции на северо-западе, Шюкрю-бей — на северо-востоке, Осман — на юге. Через полчаса место, где должен был находиться Чакырджалы, было окружено. Знай Чакырджалы о нашем приближении, его бы давно уже и след простыл. Мы расположились на господствующих высотах, и утро должно было принести нам полную победу. Забраться так далеко нам позволило лишь отсутствие дозорных. Шайка Чакырджалы укрывалась прямо под нами в окопах, сделанных еще встарь для борьбы с вражескими бандами. Чакырджалы, по всей видимости, был уверен, что ни один правительственный отряд не сможет сюда подняться. И до сих пор его уверенность оправдывалась. Что до других банд, то их уже давно не осталось.
Мы ждали первых проблесков дня. Внизу под нами то разгорался, то снова гас огонек сигареты. Время как будто остановилось, не движется. Небо все не светлеет. Продолжает сыпать мелкий дождь.
Мы замерли, не дышим. Малейшая неосторожность — и мы спугнем разбойников. Прорвать в темноте наше окружение — для них дело плевое. А уж тогда если они и примут бой, то на выгодной для себя позиции. Здешние места они знают как свои пять пальцев. Но если они не уйдут до зари, их можно будет перестрелять без всякого труда. Тут им и конец.
Окопы Чакырджалы находились под Девичьей скалой, которая поднималась к небу длинная и тонкая, наподобие минарета. Вырыты они были очень искусно — я рассмотрел их уже впоследствии. Но как бы там ни было, мы могли бы спокойно расстрелять всю шайку. Метких стрелков у нас в отряде хватало — уж эти не промахнулись бы!
Однако случилось именно то, чего мы опасались. Кто-то из нас не выдержал, кашлянул. Эйвах, все пропало! Разрази его Аллах, этого кашлюна!
Разбойники сразу учуяли грозящую им опасность. Слышатся торопливые шаги. Уходят, убегают. Стрелять? Но какой толк стрелять в такой мгле? Только патроны переводить.
Абхазцы и черкесы, сражаясь, издают грозные боевые кличи. Чтобы не упустить эфе, мы стали громко кричать:
— Ты окружен! Тебе все равно не спастись! Если ты мужчина, принимай бой!
Но ведь это Чакырджалы. Голыми руками его не возьмешь. Он ускользает от нас. Мы виснем у него на хвосте, только бы не оторвался! По всей вероятности, он ищет подходящее место, чтобы дать нам бой, и наша задача — следовать за ним по пятам и стараться навязать ему бой до того, как он сможет осуществить свое намерение.
Преследование длилось часа два. Наконец под прикрытием двоих разбойников остальные укрепились на высоких крутых скалах и сразу же открыли сильный огонь, чтобы товарищи могли присоединиться ко всей шайке.
Лишь бы он принял бой, думаю я, а там будь что будет. Или мы победим, или все поляжем.
Первыми же своими выстрелами Чакырджалы причинил нам значительный урон. Мы потеряли двенадцать человек ранеными, одного — убитым. Если так пойдет дальше, ни один из нас не уцелеет. Мы у волка в когтях. Надо укрываться. И как можно быстрее. Мы наметили три подходящие высоты и тотчас же заняли их. Шюкрю-бей — на северо-западе от шайки, Хаджидук Кямиль — на северо-востоке, мы с Османом — на юго-востоке. На юге же гора уходила вверх почти отвесной стеной.
Перестрелка продолжалась. Мысль моя билась в напряженном раздумье. Если Чакырджалы удастся на этот раз уйти, он непременно устроит нам засаду и всех перебьет. В этих горах он полный хозяин. Все здешние селения послушны его приказам. А потом он отомстит всем, кто его выдал. Никого не пощадит. Нет, упускать его никак нельзя. Все тут умрем, а ему не позволим бежать.
Надо было что-то предпринимать — и немедленно. Бой продолжался уже около трех часов. За пятнадцать лет своего разбойничества Чакырджалы понастроил много таких укреплений — наш огонь, хотя и с трех направлений, не причинял ему ни малейшего вреда. Зато его огонь не позволял нам поднять головы. А время быстро летело.
Ко мне подошел Осман.
— Рюштю, — сказал он, — этот Чакырджалы еще более твердый орешек, чем мы полагали. Если так пойдет и дальше, мы все тут погибнем. У меня есть одна мысль. С твоего разрешения, я попробую ее осуществить. А дать разрешение тебе придется. Потому что другого выхода нет.
— Говори, что задумал.
— К югу от нас поднимается отвесный склон. Все, видимо, считают, что взобраться по нему — дело немыслимое. Но только с той стороны и можно зайти эфе в тыл. Риск, конечно, немалый. Заметит эфе — мне неминуемая смерть. Не заметит — ему самому не миновать смерти. Оттуда до него каких-нибудь триста — четыреста метров. С такого расстояния я берусь попасть ему прямо в сердце. А узнаю я его по одежде.
Другого выхода, кроме как дать свое позволение, у меня действительно не было. Всю свою жизнь Осман провел в горах, знает их, как никто другой. Роста он небольшого, проворный, ловкий, а уж какой стрелок, я говорил: в лезвие ножа попадает.
Но все время, пока Осман будет выполнять свой замысел, мы должны отвлекать внимание шайки Чакырджалы. Я написал записку командирам других групп:
«Мы обязаны добиться хоть каких-то результатов до наступления темноты. Поэтому я вынужден рисковать жизнью Османа. Он попробует подняться по узкому ущелью, с тем чтобы зайти эфе в тыл. Мы прекращаем огонь, вы же, наоборот, постарайтесь его усилить, стреляйте непрерывно. Но этого еще мало. Необходимо отрядить пять добровольцев, готовых пожертвовать собой ради успеха нашего дела. Пусть они атакуют противника».
Мой приказ был немедленно выполнен. Шюкрю-бей и Хаджидук Кямиль резко усилили огонь, добровольцы начали атаку.
Это, естественно, отвлекло от нас внимание разбойников, и Осман получил необходимую ему свободу действий. Однако заметно было, что Чакырджалы заподозрил что-то неладное. О состоянии духа противника, о его замыслах всегда можно судить по интенсивности огня. Опытные бойцы часто пользуются этим критерием. Чакырджалы явно не придавал никакого значения дерзкому наступлению горстки наших людей.
