Софи Бассиньяк - В поисках Алисы
— Погода будет хорошая, — сказала она с сумасшедшей храбростью в голосе.
Три дня, проведенных взаперти на чердаке, вызвали у сестер разную реакцию. Алиса, на которую накануне похищения свалилась целая куча забот, сейчас «отдыхала», как «отдыхает» человек, внезапно заболевший гриппом: она мечтала, глуповато улыбалась самой себе, ненадолго проваливалась в короткий сон и снова просыпалась и никуда не рвалась, демонстрируя полнейшую покорность судьбе. Другое дело Клотильда — не зря тетя Фига дразнила ее «принцессой на горошине». Привыкшая холить и лелеять свое тело, она страдала от голода и невозможности пошевелить затекшими ногами. Ее мозг терзали мысли о брошенном агентстве, о Пьере и его работе, о мальчиках — они нелегко переживали переходный возраст, болезненно воспринимая определенную известность родителей, заставлявшую жителей поселка обращать на них особенное внимание. Провинция есть провинция: организуй клуб кроссвордистов, и наутро увидишь свою фотографию в местной газете. И потом, она злилась на Алису. Это из-за нее они оказались здесь, на чердаке заброшенной фермы, которую в вечер своего прибытия даже не успели толком рассмотреть, если не считать фасада, длиннющего коридора и музейного вида кухни. «Этот подонок», как называла его Клотильда, позвонил Алисе. Он хотел их видеть, их обеих, после чего намеревался «исчезнуть».
Алиса не очень поняла, что он имеет в виду, говоря об «исчезновении», но согласилась, опасаясь «ненужных осложнений». Он велел ей отключить мобильный и позвонить сестре из телефона-автомата. И Клотильда поддалась, полагая, что сестра в руках «подонка», следовательно, в опасности.
Они всю ночь куда-то ехали во взятой напрокат новенькой, чуть ли не хрустящей машине. Сестры устроились на заднем сиденье. Они пытались следить за дорогой, но вскоре потеряли всякое представление о направлении движения. Все, что они видели, — это отражение в зеркале заднего вида близоруко прищуренных глаз отца, чуть ли не наугад прокладывающего путь в окружавшем их белесом тумане. Притащив их сюда, он первым делом налил им горячего чаю, и сразу после этого все покатилось кувырком. На чердак он втащил их почти волоком — ноги у них отказывались идти. Алиса помнила, что она пыталась сопротивляться, но все равно поднималась по узкой лестнице, гипнотизируемая голосом отца, подталкивающего ее в спину. На следующее утро выяснилось, что они заперты в каком-то незнакомом доме, в комнате с наглухо закрытыми ставнями, на голых грязных матрасах, в тишине, нарушаемой лишь шебуршанием невидимых, но наверняка опасных животных. «Ну ладно!» — воскликнула Клотильда с интонацией домохозяйки, принимающейся за генеральную уборку, и попыталась открыть висячий замок на ставнях с помощью шпильки. «Этого не может быть, — как заведенная повторяла она, — этого просто не может быть!» Алиса в свою очередь принялась рыться в стоящих здесь же картонных коробках, заполненных всевозможными бумагами, датированными шестидесятыми годами и относящимися к неким Маландренам. Вскоре ее совершенно захватила жизнь этого семейства, в котором росло двое детей. Они записывали абсолютно все расходы: от новой жокейской шапочки для старшей дочки Мари-Кристины, чемпионки района по конному спорту, до умопомрачительно дорогой частной школы-пансиона в Вандее для сына Доминика. Фотографий в коробках не нашлось, и Алиса придумала им лица, как две капли воды похожие на лица персонажей сериалов, виденных ею в детстве. У мамаши Маландрен оказались черты Мишлин Пресль, отец был вылитый Жан Ришар, Мари-Кристина, пока не получившая воплощения, словно пассажир, ожидающий, что в последнюю минуту освободится место в вылетающем самолете, держалась к ней спиной, а роль Доминика досталась молодому Меди. Некоторое время спустя к ней обратилась Клотильда. Чуть дрожащим голосом, свидетельствующим о том, что его обладательница на грани нервного срыва, она попросила сестру «обратить наконец внимание на создавшееся положение, если не трудно!». Вдвоем они попытались подвести грустные итоги. Итак, они сидели взаперти в какой-то усадьбе, судя по всему необитаемой. Клотильда, окинув строение профессиональным риэлторским взглядом, заключила, что это, скорее всего, летняя дача, «фасад неоклассический, середина восемнадцатого века, в плане вытянутый прямоугольник, кровля мансардного типа, жилая площадь около полутора тысяч квадратных метров, стоимость, гм, скажем, миллион двести тысяч евро. Чуть больше, если окажется, что это „Брикар“ или Деллетр»[22]. Деревня, к которой административно принадлежала усадьба и название которой фигурировало в счетах за электричество, найденных среди бумаг Маландренов, находилась отсюда, судя по всему, в двух-трех километрах.
— Надо спускаться по фасадной стене, — вынесла вердикт Клотильда. — Это единственное решение.
Алиса в ответ пробормотала, что дом напоминает ей Анну Дотрийи.
— Неужели забыла? — проговорила она, стараясь не смотреть в глаза сестре. — Анна Дотрийи? Ее еще звали Анной Австрийской…
Клотильда и правда вспомнила Анну. Дочка генерала, которая перешла к ним в предпоследнем классе. Семья перебралась из Парижа и поселилась в такой же вот заброшенной усадьбе. На одноклассников Анна смотрела свысока, считая их деревенскими пентюхами. Высокая бледнолицая брюнетка, она носила на зубах брекеты — большая редкость в те годы, — из-за которых, разговаривая, постоянно брызгала слюной. Через два месяца, утомившись изображать из себя особу царских кровей, она превратилась в самого верного вассала Клотильды. Впрочем, сейчас старшей сестре меньше всего на свете хотелось обсуждать Анну, и тема угасла, хотя дом и в самом деле удивительно напоминал усадьбу семейства Дотрийи.
Время от времени к ним заглядывал Франсуа. В комнату не заходил, оставался стоять на пороге, держась за ручку двери, чтобы в случае чего быстренько ее захлопнуть. Он приносил им сандвичи — с каждым разом все более черствые — и консервированный фруктовый компот, знакомый с детства: на десять половинок персика всего пара вишенок. С грустной улыбкой на тонких губах он разглядывал их, как смотрят на аквариумных рыбок. Клотильда знала: бесполезно просить его о чем бы то ни было. Упрямство этого человека уже убило их мать, довело до истерики тетю Фигу, превратило в ничтожество дядю Анри и отравило их собственное детство хроническим колитом, возникшим на нервной почве. Время текло, и к сестрам вновь возвращались полузабытые привычки, заставлявшие постоянно держаться настороже, прислушиваясь к звону бьющейся посуды и другим подозрительным звукам — они на этом собаку съели. Клотильда все пыталась что-то мастерить, хлопотливая, как еще один домашний грызун, искала выход, простукивала стены и, тяжело дыша, пилила пилкой для ногтей дужку замка. Алиса как ни в чем не бывало продолжала воссоздавать призрачное существование семьи Маландрен, разбирала бумаги: школьные табели отдельно, счета за газ отдельно, нотариально заверенные документы — в особую стопку. Дорого она дала бы, лишь бы воочию увидеть, как они с чадами и домочадцами приезжают в усадьбу.
На второй вечер, часов, видимо, около шести, Франсуа принес стул, на который и уселся, утвердив его на пороге комнатушки. По одному неподвижному взгляду его голубых глаз сестры сразу почувствовали: что-то будет. Они пристроились на старой рассохшейся софе, из которой во все стороны торчала хрусткая солома, и приготовились слушать. Он и в самом деле заговорил. Голос его звучал глубоко и горячо — настоящий мужской голос, казавшийся странным в устах этого постаревшего подростка. Он рассказал о том, как познакомился с их матерью. Это случилось на концерте в честь побратимства супрефектуры с немецким городом Баден-Вюртемберг. Сестры, поначалу настроившиеся терпеливо переждать, когда пройдет «заскок», который каждая из них объясняла по-своему, незаметно для себя увлеклись странной повестью Франсуа, изобилующей самыми поразительными подробностями. Он помнил не только день и час, но и то, какая тогда стояла погода, кто из знакомых посетил мероприятие, какие сонаты играла их мать. Он рассказывал им — в комнате стремительно темнело, год бежал за годом — какую-то отвратительно подлую сказку, в которой ни Клотильде, ни Алисе не было уготовано место. Он набрасывал им трехмерный портрет неизвестной им Мари-Клод — вечно улыбающейся, не обремененной детьми и пьющей на залитых солнцем террасах кафе Ла-Боля исключительно газировку. Когда он добрался до своего «ухода» в сарай, Алиса, и так уже некоторое время ерзавшая на месте и пихавшая плечом сестру, зажала руками уши и крепко-накрепко зажмурила глаза. Франсуа Кантор резко поднялся, толкнув стул, шумно запрыгавший по ступенькам. Клотильда не удивилась: она по-прежнему считала, что этот «подонок», к тому же «больной на всю голову», способен на все. Но Алиса до последней минуты все пыталась убедить себя, что ее отец — всего лишь эксцентричный чудак, не больше. «Вот тут-то все и случилось», — позже будет рассказывать Клотильда мужу и сыновьям, помогая себе жестами, а они, замерев от запоздалого ужаса, станут ловить каждое ее слово. В этот самый момент — но об этом она не расскажет никому — у нее и зародилось ужасное подозрение. А что, если гены безумия от отца перешли к ее сестре? Ибо Алиса, до того сидевшая в каком-то оцепенении, вдруг… запела. Клотильда и Франсуа обменялись недоуменным взглядом. Запретная песня, знакомая с детства и почти забытая под грузом минувших лет, как под стопкой старых простыней, изливалась из Алисиных уст тонкой струйкой желчи. Это была «Песня партизан», которую Франсуа по непонятным причинам на дух не переносил. Даже дядя Анри не мог объяснить, почему при первых звуках «Слышишь, дружище…» брата охватывала настоящая паника, словно его уши терзали ультразвуком. В их доме любой документальный фильм о Второй мировой войне, любая телевизионная — или радиопередача, посвященная памяти ее героев, были строжайшим табу. Как в ужастике, эта песня играла роль того самого слабого звена, которое все ищут на протяжении полутора часов, чтобы, наконец обнаружив, с его помощью извести до последнего всех пришельцев или зомби. Клотильда начала подпевать сестре — во всю мощь легких, как на маршировке в летнем лагере, когда ее голос заглушал все остальные. Франсуа побледнел и напрягся, как эпилептик перед началом приступа. Алиса все так же сидела с закрытыми глазами, но Клотильда буквально пожирала отца глазами, в которых светилось бешенство. Продолжалось это недолго. Он не выдержал и, зажав уши руками, со всех ног бросился вон, к сожалению, не забыв запереть на ключ дверь чердака. Они его здорово напугали, это надо признать, Алису осенила поистине гениальная идея. Нервы у сестер были на пределе, и они вдруг залились сумасшедшим смехом, как несколькими днями раньше на заснеженном кладбище в нескольких километрах отсюда, когда хоронили их мать. Смех звучал все слабее и слабее, пока совсем не угас, и в комнате снова воцарилась тишина, плотная и осязаемая в холодной тьме, и они чутко и боязливо прислушивались к этой тишине, готовой в любую минуту разорваться очередной ребяческой выходкой ненормального старика, приходившегося им отцом. Чуть позже он еще раз заглянул к ним. Ни слова не говоря, с застывшим, словно отлитым из металла, лицом поставил поднос с несколькими окаменелыми сандвичами и бутылкой лимонада. Пока они, оглушенные снотворным, растворенным в газировке, спали, Франсуа Кантор крепко-накрепко связал их спина к спине, превратив в пародию на сиамских близнецов.
