Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
— Я помогу вам доехать домой.
— Большое спасибо!
На улице Брих попытался взять такси, но Бартош запротестовал. Доедем и на трамвае!
Трамвая пришлось ждать довольно долго. Улицы были все еще запружены демонстрантами, и трамвай тащился на Малую Страну кружным путем. Брих поддерживал ослабевшего Бартоша и не без усилий довел его до дверей дома в тихой уличке на Страгове. Отперев дверь ключом, который он нашел в кармане Бартоша, Брих дотащил больного по деревянным ступенькам до дверей квартиры, позвонил и передал бессильного Бартоша перепуганной хозяйке квартиры.
Брих хотел тотчас же уйти, но бойкая старуха удержала его, настойчиво предлагая заботливому пану зайти согреться и выпить чашечку липового чая.
Немного поколебавшись, Брих согласился и переступил порог квартиры. Они отвели стонавшего Бартоша в его комнату, и, пока хозяйка кипятила на керосинке чай, Брих оглядел слабо освещенную комнату. Поистине холостяцкая берлога, поразительно унылая и неуютная! Ветхая, изъеденная жучком мебель, от каменных стен веет холодом и плесенью. Собственно говоря, комната содержится в образцовом порядке, но в ней не хватает руки, которая превратила бы помещение из четырех стен в настоящее человеческое жилье. На этажерке аккуратно, даже педантично расставлены книги. На столе несколько брошюр — «Анти-Дюринг», «Материализм и эмпириокритицизм» и рядом потрепанный томик стихов Гейне, заложенный густо исчерканной полоской бумаги. Среди книг на этажерке Бриха удивили «Торс жизни» Томана и «Плотина» Шрамека. Этих произведений он не ожидал увидеть здесь. На комоде статуэтка Ленина и на простенькой кружевной салфетке два фотоснимка: на одном — седовласая женщина в платочке сложила на коленях старческие руки, на другом — молодая, не очень красивая девушка и в нижнем углу шаблонная надпись: «В память о 1936 годе в Билине. Ярмила К.». Брих удивленно покосился на человека, который, повернувшись к стене, лежал в одежде на кровати и тяжело дышал.
Гнетущая обстановка! Дом был тих, словно заколдован, только иногда кто-то сбегал вниз по лестнице, и тогда гул разносился от подвала до конька крыши. «Вот так он живет», — подумал Брих, и в душе его шевельнулась жалость.
Разговорчивая хозяйка принесла несладкий чай в майоликовой чашке (для солидных гостей) и засыпала Бриха жалобами на скудную пенсию, которую она получает за покойного мужа, мелкого акцизного служащего, — упокой господь его душу! — на жалкие продуктовые пайки и нехватку топлива. «До чего только все это доведет!»
Когда Брих уже встал, стараясь отделаться от этих старушечьих излияний, он заметил, что Бартош повернулся на постели и протягивает ему руку.
Брих пожал его потную ладонь и застегнул пальто.
— Не сердитесь, что задержал вас, доктор. Когда-нибудь, может, смогу с вами расквитаться. Всего хорошего… Нет, нет, мне ничего не нужно.
По гулкой лестнице Брих вышел на улицу и облегченно вздохнул.
Он шел по улицам Малой Страны. Холод пронизывал до самых костей. Прогулки в этой части Праги были всегда отрадой Бриха. «Хорошо бы жить тут», — думал он, бывало, проходя здесь и любуясь романтической красотой извилистых уличек, сплетенных под величественной сенью Града. Здесь словно замирало оживленное уличное движение столицы, не звенели трамваи, не рявкали автомобили, все здесь располагало к тихой мечтательности, нежило, баюкало в колыбели старины, радовало красотами. Прага, Прага! Брих остановился над темной Влтавой, облокотился о каменные перила Карлова моста и вдыхал свежий запах реки.
Дальше, к центру города! Прага словно изменилась за сегодняшний день. Избегая главных улиц, Брих свернул в переулки и пошел быстрее. Спустившись к одному из проспектов, примыкающих к Вацлавской площади, он остановился: дорогу преградили шеренги рабочей милиции. Им не было конца. Они маршировали между рядами высоких фонарей. Раз-два, раз-два! Твердым, почти солдатским шагом они шли по мостовой, свет падал на их прихваченные морозом лица, правые руки сжимали ремни винтовок, кепки были надвинуты на уши. Сотни спокойных, уверенных в себе лиц проплывали мимо Бриха, изо ртов паром вырывалось дыхание. Раз-два, раз-два! Необычное зрелище приковало Бриха к месту, он стоял на краю тротуара, поеживаясь от холода. Равномерный топот подкованных сапог доводил его чуть не до головокружения, казалось, проникал до мозга костей. В рядах вдруг мелькнуло знакомое лицо: сосед Патера! Но прежде чем Брих успел разглядеть как следует, лицо проплыло мимо, наполовину скрытое тенью козырька, и смешалось с остальными.
Раз-два, раз-два! Человек в форме корпуса национальной безопасности, стоявший на краю тротуара, взял под козырек и только тогда опустил руку, когда прошел первый отряд. Шум шагов затих, вечерняя улица опустела, Бриху казалось, что она замолкла в изумлении. Он сам был ошеломлен и только сейчас начал приходить в себя. За эти пять бурных дней ничто не подействовало на него так сильно, как вид этого молчаливого, дисциплинированного шествия вооруженных людей, этой рабочей армии в простой одежде, армии, проникнутой железной решимостью и выросшей как бы из-под земли.
Это конец всему, конец глупеньким иллюзиям… Остается идти вперед. Вперед… но куда же, Брих?
Стараясь ни о чем не думать, Брих шагал домой. Но на темной галерее, в уголке у лестницы, где из плохо закрытого крана шумно капала вода, Бриха ждала новая неожиданность. У дверей его квартиры, опершись о перила, стояла тоненькая фигурка.
Возможно ли? Что-то забытое, тяжелое нахлынуло на Бриха, сердце тревожно забилось. Так она, бывало, ждала его тогда!
Брих все еще не верил глазам. Он рванулся к ней, ясно слыша, как расшатанные кафельные плитки ерзают у него под ногами. Только в трех шагах он увидел в душной темноте светлое пятно волос и услышал знакомый голос. Да, это была Ирена!
10
На той стороне галереи осветилось окно, желтый отблеск упал на лицо Ирены. Она чуть шевельнулась, улыбнулась смущенно и подала руку.
— Я жду тебя, Франтишек. Ондра, наверное, заедет за мной. Понимаешь… я никак не могла усидеть одна в квартире… Ты удивлен?
Он попытался скрыть удивление веселой репликой.
— Нет, не удивлен, я слишком хорошо тебя знаю. Изо всех возможностей ты всегда выбираешь самую необычную. Ну, заходи!
Он растерянно открыл комнату, прошел вперед и молча зажег настольную лампу, пользуясь паузой, чтобы оправиться от удивления.
— Не смотри, прошу тебя, вокруг, я сегодня не убирал! Сама знаешь, мужское хозяйство!
Он суетился, стараясь как-нибудь, навести порядок, сунул смятую пижаму в диван, прикрыл скрипучую дверь шкафа. Потом зажег в печке старые бумаги и поставил на плитку кастрюльку с водой.
— Холодно, как в кутузке, — сказал он, потирая руки.
Каким привычным движением она села на свое всегдашнее место на диване! Словно еще вчера сидела тут… Ее тонкие, нервные пальцы прошлись по грубой мебельной ткани, она наклонила голову, и две пряди светлых волос упали на задумчивое лицо. Она чем-то расстроена.
— Давно я не была здесь!
— Пожалуй, целую вечность, — усмехнулся он и сел напротив.
— Почему ты так говоришь?
— А тебе так не кажется?
Она отвела глаза и оглядела комнату. Пестрая диванная подушка, фарфоровый слоник на ночном столике и пятнышко на стене… Такое знакомое! Похоже на заячью голову, верно? Как давно это было! У того стула, что куплен у старьевщика, отваливается ножка. Видно ли еще днем из окна черного человека на крыше, измазанного сажей, — трубочиста, которым пугают всех малышей? Эй, трубочист, тронь меня на счастье![18]
Ирена обвела взглядом знакомый мирок. Она была растрогана и старалась подавить в себе это чувство. Взгляд ее задержался на темном контуре пианино.
— С каких пор у тебя это?
Брих сплел пальцы.
— С некоего дня…
— Так… — прошептала Ирена и знакомым жестом отбросила со лба волосы.
Молчание громоздилось вокруг них, многозначительное, ненужное молчание, гнетущее бременем воспоминаний. Скорее бы снова заговорить, — прервать это молчание болтовней, дружеским поддразниванием и ворчливой обороной, за которыми последует отрезвляющий смех. Сколько сил им в свое время стоило наладить отношения, чтобы можно было спокойно дышать, спокойно глядеть в глаза друг другу. Обычно помогало присутствие кого-нибудь третьего или нескольких людей; Брих и Ирена старались не оставаться наедине, оба подсознательно опасались пауз, недосказанных фраз, близких к скрытому упреку, звучавших ненужной горечью.
Ирена решительно встала, открыла пыльную крышку пианино и прошлась по клавишам. Быстрые тихие аккорды разнеслись по комнате, чужие и нестерпимо фальшивые: пианино было сильно расстроено. Ирена засмеялась и энергичнее ударила по клавишам. Плач потревоженного младенца в соседней комнате заставил ее остановиться.
