Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 4, 2004
Взволнованно пощебетав несколько секунд, она смолкла и вновь пытливо глянула. Бадьин ощутил себя полным идиотом.
— Ну не понимаю… Но ведь не это же самое главное, правда? — попросил он снисхождения.
Показалось ли ему, но пичуга притопнула лапкой — словно с досады.
Вполне возможно, они бы и договорились. Но послышался треск, и из другого ельника, отчаянно распихивая лапник палкой, выбрался Иван Иваныч. Пыхтя, он добрел до осины и радостно устроился на птичье место, шурша выгоревшим брезентовым плащом. Пичуга, понятно, растворилась в воздухе.
— Нешто это лес? — забубнил дед привычное.
Из-под солдатской кепки и сердито разросшихся бровей маленькие глазки оглядели окружающую флору неодобрительно.
— Два километра туда, два — обратно! Тьфу! Тут и заблудиться-то толком негде. Вот, помню, забросили нас в тайгу…
— Я был в тайге, — бестактно и не без вызова сказал Бадьин, пока дед прикуривал.
Выпустив мощные сизые струи из широкого, в крупных порах носа, Иван Иваныч так же неодобрительно оглядел и Бадьина.
— Был он… Ты с мое поезди! Я аж до Сахалина добирался. То-то! — торжествующе провозгласил он, победно поднимая вверх сухонькую ладошку с вытянутым крохотным указательным пальцем.
— Я был на Сахалине, — не уступил в жестком противостоянии Бадьин. При этом ругая себя мысленно за мальчишество.
— Бы-ыл, — презрительно протянул дед. — А оставь одного хоть вот в этом лесу, так и ау!
— Ладно, — примирительно сказал Бадьин, заглядывая в дедово лукошко. — Ну а где же грибы-то?
Дед вздохнул:
— Так ведь дальтоник я. Не вижу в этих листьях да траве ни хрена!
— О! А чего ж в лес-то поперся? Подышать? Мог бы и на участке…
— Так ты же со мной на рыбалку не пошел!
— Да не люблю я рыбалку! Сколько раз говорить-то? И вообще, почему я должен повсюду с тобой ходить? Ты мне ни сват, ни брат, так — сосед по даче… У тебя свои дела, у меня свои.
— То-то, что свои, — хмыкнул дед. — Вот я тебя из виду-то и не выпускаю. Чтоб без присмотру своих делов с моей Валькой не наделал!
Бадьин смущенно стал затаптывать окурок. Тот под ногой погружался в мох и никак не хотел расставаться с последними струйками дыма.
На дедову невестку Бадьин и в самом деле заглядывался. Тронула чем-то. Впрочем, не чем-то. Глазами, сияющим взглядом. Он затягивал в себя, ничего конкретного не обещая. Бадьин загорался, как школьник. И казалось ему — не без взаимности. Муж тридцатилетней Валентины, штурман то ли морской, то ли воздушный, где-то далеко и подолгу то ли плавал, то ли летал. Однако десять отпускных дней, проведенных на даче по соседству с соломенной вдовой, так и не разрешались бурным романом. И все явно из-за Иван Иваныча, бдительно несущего свекровью службу. Причем уже не первую осень…
— «Ты уж стар, ты уж сед…» — затянул Бадьин. — Нужна мне твоя Валька.
— То-то, нужна… А как встренетесь у забора — так съесть готов глазом-то. — Дед сердито засопел. — И как это так, без понятия? Ведь муж у ей!
— А я что — против? Я и не собираюсь разрушать здоровую семью. Так сказать, ячейку общества. А только вижу — скучает девушка. Чего ж ей не улыбнуться? От меня не убудет. А девушки без мужского внимания чахнут и вянут. Это к твоему сведению, дед. Медицинский факт! Вернется муж, а супруга вся в расстройстве. С тебя же и взыщется.
— Мели. Фа-акт. Да еще медицинский. Насмотрелись срамоты по телевизору! Да трепать языком выучились. А совести нет!
— И у Валькиного мужа?
— И у него, — чего-то горестно вздохнул дед.
— Ты, дед, может, для себя ее, Вальку-то, бережешь? — вырвалось у Бадьина.
Дед вдруг резко встал, едва не опрокинув лукошко с жалкой своей добычей, зло сплюнул. Хотел еще что-то сказать, но махнул рукой, подхватил корзинку и почапал, сердито тыча палкой в траву. На ходу обернулся:
— За мной не следуй, коли так. Коли такой умный — сам из лесу выходи.
— Ой-ой-ой, — дурашливо, но тихо отозвался Бадьин. — Сам же сказал: тут не заблудишься.
А в голос крикнул:
— Погоди, Иван Иваныч… Я тебе ствол покажу… С опятами…
Но дед уже скрывался за деревьями. Вскоре стих и треск сучьев под его ногами.
Бадьин вновь закурил, огляделся. Пичуга не появлялась. «Жаль, не договорились», — вздохнул грибник.
Солнце грело правую щеку. Вспомнилось: когда входили в лес, светило слева. Оставалось просто развернуться и припустить что есть духу обратно. И успеть на дачу раньше деда. Тем более, что тот направился в противоположную сторону. А Валентина дома одна…
Бадьин никогда не слыл записным сердцеедом. Больше того, с браком ему попросту не повезло. После трех месяцев замужества супруга охладела к не нужному никому инженеру настолько, что закрутила роман с первым же встречным. Но теперь Бадьину казалось ясным, откуда это сияние во взгляде соседки по даче. Конечно же, от одиночества! И его мужское, одинокое, брало свое. Он потрусил по вянущему ломкому черничнику, с некоторым стыдом увидев себя со стороны часто-часто перебирающим кобелиными лапками. Трава цеплялась за сапоги. А тут и солнце скрылось.
Минут через десять Бадьин понял, что заблудился. Лес, казавшийся знакомым как собственные шесть соток, мгновенно преобразился, обретая хмурую физиономию недоброго чужака. Ветвь тут же смахнула с головы испуганного дачника бейсболку, а острый сучок с маху болезненно ткнул в голень, чуть не вспоров сапог. Бадьин упал, выпуская корзину из рук. Богатая грибная добыча желто-белым потоком радостно хлынула на землю, стремясь поглубже зарыться в траву и мох. Выколупывая мелкие, крепенькие, самая сласть, опеночки из крапивы, мрачно ругался человек.
Собрав-таки шустрое грибное воинство, Бадьин заполошно проскочил еще метров сто, но затем постарался взять себя в руки. Остановившись и замерев, прислушался. Где-то вдалеке брехал пес. Звук размывался, разбиваясь о деревья, и определить направление было трудно. Но вот взревела лесопилка у кого-то на участке, мощно взревела, не скрываясь. Бадьин выдохнул и двинулся на жизнерадостный рев механизма.
Зная за собой слабость городского человека видеть во всем происходящем нечто символическое, имеющее непосредственное отношение именно к нему, Бадьин принялся утишать разыгравшиеся комплексы: «Ну и что произошло? Прямо лес на тебя рассердился… За что? Деда я обидел? Или за мысли о прелюбодеянии? Да ничего страшного не произошло. Ровным счетом. Солнце зашло? Заблудился? Упал? Крапивой нажгло? Эка… Что за беда? И что я сделал такого, за что меня не взлюбить? Я такой же человек, как и все. И ничего в человеке не изменилось. Неправда, что времена другие. Телевизора насмотрелись… Не в этом дело. Что телевизор? Что теракты? Человек-то все тот же… И мир знаком и открыт каждому, если ничего не усложнять… И желающему по-прежнему доступна сладостная мечта о царевне. Пусть лягушке…»
Вскоре лес стал редеть, кустарник же, наоборот, сгустился. А значит, вот-вот покажутся участки. И точно, засветились впереди жестяные да шиферные крыши, послышались голоса, стук молотков, звяканье лопат. Кипела выходная дачная жизнь.
Найдя лаз в ограждении из колючей проволоки, Бадьин выбрался на грунтовую дорогу между двумя рядами незнакомых домов. Ну да не беда, теперь уж и спросить можно.
Тревожные мысли остались позади, в ворчливом лесу. Солнышко вновь показалось. Высоко вверху гудел дельтаплан — утеха богатых отдыхающих.
Детвора возилась у дощатого забора. Два мальчугана и девочка, одногодки, лет семи. Играли во что-то. При виде грибника ребятишки оживились:
— Ой, дяденька, есть грибы?
— Смотри, опята…
— А наши тоже с утра ходили…
Обступив уже благостно настроенного Бадьина, детишки на ходу забирались ручонками в корзинку, доставали грибы, восхищались, радовались. «То-то, — расчувствовался он, — ничего не меняется. Пока есть детская радость этому миру, ничего не меняется… И что тут телевизор?»
— До свиданья, — кричали ребятишки, отставая.
— Счастливо оставаться, — отвечал усталый, но радостный Бадьин.
Лишь отойдя метров на пятьдесят, краем глаза отметил он что-то лишнее в корзине, что-то чужое.
Поверх грибов лежала лягушка. Ободранная. Без царской своей кожи. В кровавой плоти. Бадьин подцепил ее острием ножа и гадостно отшвырнул в сторону. Со странно замеревшим сердцем задвигал ногами — как чужими.
Сзади смеялись дети. Чье-то будущее…
Выйдя к своему участку, он увидел стоящего на крыльце соседского дома Иван Иваныча.
— Я… В тайге был… На Сахалине, — дразнился дед. — А сам в трех соснах заблудился! А? То-то.
Из-за плеча деда улыбалась Валентина. Сочувственно улыбалась.
Осень промчалась, как ветром гонимая. После летних отпусков народ резко активизировался. Бадьин с головой окунулся в дела.
