Катерина Шпиллер - Дочка, не пиши!
Два года назад я рыдала горько-горько из-за разрыва с матерью. Было так темно и холодно. Одна, совсем одна! И вдруг произошло чудо. Пришла любовь. Впервые в жизни! Настоящая любовь! И какое странное отношение мамы, совсем не похожее на радость за дочь. А мне уже 40 лет!
Почему я не поняла свою мать раньше? А ведь это так просто, как дважды два четыре. Она, как многие измученные жизнью женщины, у которых семья и дети считались обузой. О тюрьме советской жизни так много написано, но никто до вас не писал о таком важном. Эта грязь пряталась за вывеской: «Мать – святое».
Тысячи нас:
Вот кто-то взял и слямзил из моей головы многолетний монолог. И напечатал. И подписал чужим именем. Хоть в суд подавай.
Боже мой, ведь это 99% моего детства! Хотя я помладше автора, а моя мама и вовсе из другого поколения. Щербакова – дитя тридцатых, поколение, пережившее войну – идеологические заморочки там совсем, диаметрально противоположные «молодежи оттепели», к которой принадлежит моя мама. Но различия в основном ограничиваются конъюнктурой. Например, отношение к мещанству и вещизму – Щербакова, как все, прибабахнутые в нежном возрасте комсомольской пропагандой, презирает тряпки и гарнитуры и из принципа отказывается отовариваться на черном рынке. А поколение моей матери перегибало палку в другую сторону – если автор все детство ходила в обносках, то нас с сестрой наряжали, как детей-моделей из журнала «Бурда». А над моими клоунскими шароварами и кепками набекрень потешалась вся школа. И ведь мама это видела. Поверьте – очень неприятно, когда на тебя показывают пальцами, а потом роняют в самую глубокую лужу, исключительно чтобы испортить чудную обновку (а за это дома еще и огребаешь от матери, которую накануне умоляла на коленях не заставлять меня надевать это в школу). Сам подход к одежде ребенка и у родителей «минималистов», как у вас, и у родителей-«тряпочников», как у меня, был одинаковый: главное не то, что чувствует ребенок, а что скажут люди.
Описанное вами состояние ребенка – особенно постоянный, изматывающий, убийственный страх, чувство вины за некрасивую внешность, бросание к матери на шею с вопросом «ведь все в порядке, правда?», мечты о смерти, коллекционирование способов быстрого самоубийства и не «чтоб все жалели и плакали», а чтобы просто исчезнуть, даже возвращения из музыкалки, с тремя пересадками, глубоко затемно – это все настолько мое, настолько родное, как будто я в забытьи это накатала, а вы, Катерина, пришли и слямзили.
У вашей матери гипертрофированная ипохондрия, и то вас до сих пор корежит от чувства вины за ее волнения. А моя вполне реально заработала к сорока пяти годам нормальный такой рак. И это при прочих равных – скорбно поджатых губах, истерик из-за тройки по черчению, вызывов «скорой» из-за бардака в моем столе… И на этом фоне – бац, и настоящий диагноз…
Моей мамы нет уже шесть лет… Она безумно страдала – казалось бы, за это ей уже можно все простить. Но до сих пор у меня крутится в голове мучительное детство, сны паршивые, где я ору на нее матом «за все хорошее», а потом грызу табуретки от отвращения к себе.
Я признаюсь, что мое детство прошло точно в ваших ощущениях, но считаю себя виноватой наравне с мамой. Своих детей у меня нет, может, еще и поэтому я до смерти боюсь осуждать. Ведь я не переживала ничего подобного. Но у вас есть дочь, она вас и огорчала, и радовала – и тем не менее, оказывается, все остается? Просветление не приходит? Прощение так и приходится тренировать, как бегун – дыхалку? Не хочу так думать. Я хочу любить маму хотя бы посмертно. Хочу искренне, не расчетом «ах, сколько на меня потрачено средств материальных и душевных», а рефлекторно, ценить все, что она сделала. Хочу тосковать по ней и не видеть гадких снов. Каждый день я заставляю себя смотреть на ее фотографию и вспоминать все наши хорошие моменты, просто выжимаю из себя слезы. Это я-то, до сих пор ревущая в голос от грустных песенок и ностальгических киношек…
Ладно. Я лицемерю – с одной стороны, вашим текстом вы немного затушили мою вечную виноватость – вроде как это действительно больно и неправильно! Это не я такая эгоистка, я все чувствую адекватно! А с другой стороны, хочется шлепнуть вас по щеке за «кощунство», мол, тараканы тараканами – а мать не тронь, сор из избы не выноси, этакая дремучая, мохнатая, первобытная реакция. Кто бы сказал однозначно, как правильно. Выносить сор или не выносить? Винить себя или их? Ведь они диплома по материнству не получали. Учились на ошибках. Да и мы, дети, с чего-то уверены, что нас просто обязаны любить наши родители. А за что? Просто за то, что мы дышим? Я вот вполне допускаю, что красивых детей любят больше. Так и надо. Умных любят больше, чем глупых, больных жалеют больше, чем здоровых, удобных детей гнобят меньше, чем проблемных сорванцов. Это общая тенденция.
Любовь надо заслужить – и в первую очередь материнскую. Ведь только матери, перед тем как получить от нас хоть какой-то позитивный возврат, годами наедаются нашим г…ном большой ложкой.
Хорошо рассуждать. Только душе как-то пофиг… болит и ноет, обиженная, сцуко. И не знаешь, что с этой обидой делать – с одной стороны, твой долг – задавить. Но ради кого долг-то? Ради мертвой мамы? А здоровье и нервы себе испортишь – нагадишь уже вполне живым людям. Может, лучше и вправду – дать себе волю… Короче – однозначно оценить этот текст не получается. Рефлекторно хочется осудить, но как тут осудишь, когда сама почти через все это прошла.
P.S. Я у Щербаковой читала практически все. Как писатель она действительно хороша. Так вот – почти ни в одном произведении – хоть все они о семье и о любви – нет подробного, равно эмоционального описания отношений матери-дочери. Разве что когда дочь оказывается матери врагом. Именно так, а не наоборот. А любви нет – по-моему, единственной любви, ею не описанной.
Конечно, я не могла не ответить, причем моментально – мне аж пальцы жгло!
Автор:
О, какое письмо… Я под сильным впечатлением! Одна фраза «тренировать прощение, как бегун дыхалку» чего стоит! Красиво сказано, но неверно по сути: в отличие от спорта, не получится. Во-первых, никто у меня прощения не просил. А потом, видите ли, я вообще не понимаю, как можно простить того, кто вывернул тебе жизнь наизнанку. Один только аргумент «мать тебе эту жизнь дала» не принимается! Дала – да, но зачем? Чтобы мучить? Если до 37 лет я вообще не знала, что такое счастье, покой, любовь? Я должна быть благодарна за эту жизнь? И только когда, простите за грубость, я выкинула мать из своей жизни, Жизнь началась. В 40 лет и с помощью лекарств. Какое уж там прощение…
В корне не согласна с вами по поводу того, что дети должны заслужить любовь родителей. Что вы! «Так природа захотела» и человеческое общество тоже, что, коли уж люди рожают детей, они должны их любить, любить всякими: больными, кривыми, косыми, тупыми… Если этого не будет, люди превратятся в стадо свиней, которым к тому же мозг вытащили. Впрочем, свиньи даже с мозгом нередко сжирают собственных новорожденных поросят.
И если вы, не дай бог, правы, что это общая тенденция – любить красивых и «хороших» детей, а других не любить, – то это уже не начало конца для человечества, это просто конец. Таково мое убеждение. Категорический императив: родители должны любить своих детей, в них это вложено природой (если нет, значит, родители дефектные), детям любовь к родителям тоже дана сразу, от рождения, а вот дальше родители уже должны ее, эту любовь, так сказать, оправдывать. То есть быть хорошими, любящими мамами и папами.
Насчет снов, кстати, уже вы слямзили у меня из головы… Лет пять я видела кошмарные сны, где кричала матери всякие слова, кричала страшно, до визга, замахивалась на нее кулаком… Просыпалась в поту… Только недавно мне (тьфу, тьфу, тьфу) перестало все это сниться.
Ваш постскриптум – просто мудрость Соломона. Вы заметили то, о чем я даже не думала. Спасибо, вы ведь совершенно правы!
Тысячи нас:
Спасибо за ответ. Столько комментов, и никому не поленились ответить! И занудам вроде меня (только чтобы прочитать такую простынищу, надо иметь слоновье терпение) и грубиянам, и всем-всем…
Что я заметила – когда вы вспоминаете самые болезненные мамины слова и реакции, вы смотрите на них с позиции «жертвы», т. е. априори полагаете, что она продуманно сказала-сделала гадость, чтобы причинить максимальную боль. Я тоже до-о-олго так считала. Пока не поймала себя плюющей такими же гадостями в своего любимого – просто от бешенства, когда слова рождаются не в голове, а сразу в гортани. Злость и обида требуют выхода и за неумением бить тарелки и окна обретают вербальную форму. Хотя, конечно, нужно понимать, что происходит, особенно если позволяешь себе это по отношению к ребенку, для которого каждое твое слово – священный закон, нерушимый факт и безапелляционный аргумент. Удивительно, неужели наши мамы этого не поняли за все двадцать–тридцать лет? Или поняли, но продолжали, потому что просто отсутствовало понятие аутотренинга, было принято действовать, исходя только из эмоций, без анализа ситуации – мол, если я это чувствую, значит, это правильно, если я выражаю то, что чувствую, это мое право женщины и матери. Да и вы, кстати (простите за наезд), в своем дневнике в одном абзаце признаетесь, как сильно вас ранила фраза матери, а в другом говорите всякие сильные слова в адрес дочери, которая повела себя не так, не позвонила, нахамила, лезет со своей дурью… конечно, ваши слова не так жестоки, но эмоциональный накал вашей реакции всегда на порядок выше действительной вины дочери. Наверное, это свойственно всем матерям – прощать себе слабости, понимая их «ненарочную» природу, и одновременно ужасаться тем же слабостям своих детей, воспринимать их как катастрофу, как доказательство эгоизма и «мизантропии». Это говорит вам еще одна пожизненная «эгоистка и мизантропка», которая с детского сада раздавала все свои игрушки и ни разу не съела угощение без того, чтобы не принести его домой и не поделиться с мамой и сестренкой, даже если самой потом ничего не оставалось. Вероятно, эгоизм ребенка – это просто его желание иметь свои собственные интересы. Ну и еще тот факт, что со временем он все чаще думает о своей жизни и все реже о любимой мамочке.