Крис Клив - Однажды на берегу океана
— Как ты себя чувствуешь?
Я пожала плечами:
— Нормально.
Сара улыбнулась, но это была печальная улыбка.
— Даже не знаю, что сказать.
— Я тоже не знаю.
Мы сидели и смотрели, как в другой стороне сада по пятну солнечного света на траве перекатывается кошка.
— Эта кошка, похоже, счастлива, — сказала я.
— Она соседская, — пробормотала Сара.
Я кивнула. Сара сделала глубокий вдох.
— Послушай, ты не хотела бы здесь немного пожить? — спросила она.
— Здесь? С вами?
— Да. Со мной и с Чарли.
Я потерла глаза:
— Я не знаю. Я нелегальная иммигрантка, Сара. В любую минуту могут за мной прийти и отправить меня на родину.
— Но почему тебя выпустили из центра временного содержания, если тебе нельзя оставаться в Англии?
— Они ошиблись. Если ты хорошо выглядишь и хорошо говоришь, иногда могут быть такие ошибки.
— Но теперь ты свободна. За тобой не могут просто так прийти, Пчелка. Здесь не нацистская Германия. Просто нужно пройти какую-то процедуру. Подать какое-то прошение. И я могу рассказать, что с тобой произошло на родине… Что с тобой будет, если ты вернешься домой?
Я покачала головой:
— Вам скажут, что Нигерия — безопасная страна, Сара. А потом придут и отвезут меня прямо в аэропорт.
— Уверена, мы сможем что-нибудь придумать, Пчелка. Я редактирую журнал. У меня много знакомых. Можно подергать за кое-какие ниточки.
Я опустила глаза. Сара улыбнулась и взяла меня за руку:
— Ты совсем юная, Пчелка. Ты еще не знаешь, как все устроено в этом мире. Ты видела только горе, вот и думаешь, что тебя ожидает только горе.
— Вы тоже видели горе, Сара. И вы ошибаетесь, если думаете, что горе встречается редко. Поверьте мне, горе — оно как океан. Покрывает две трети земного шара.
Сара вздрогнула, словно ее ударили по лицу.
— Что случилось? — спросила я.
Она прижала к вискам ладони.
— Ничего, — ответила она. — Так, глупости.
Я не знала, что сказать. Я обвела сад взглядом в поисках того, чем здесь можно себя убить, если вдруг за мной придут. В дальнем краю сада стоял навес, а под ним — большие садовые вилы. «Вот подходящее орудие, — подумала я. — Если за мной придут, я схвачу эти вилы и заколюсь». Мы сидели рядом с клумбой. Я погрузила пальцы в липкую землю и сжала ее в кулаке.
— О чем ты думаешь, Пчелка?
— М-м-м?
— О чем ты думаешь?
— О! О маниоке.
— Почему о маниоке?
— У меня в деревне выращивали маниок. Мы его сажали и поливали, а когда он вырастал высокий, вот такой, мы обрывали листья, чтобы лучше разрастались клубни, а когда они созревали, мы их выкапывали, очищали, перемалывали, клали под пресс. Потом маниок немного бродил, а потом мы его сушили, смешивали с водой, делали из него кашу и ели ее, ели, ели. По ночам мне снилась маниоковая каша.
— А чем еще вы занимались?
— Иногда мы качались на качелях.
Сара улыбнулась и отвела взгляд.
— Здесь маниока почти нет, — сказала она. — Тонны клематиса. Очень много клематиса.
Я кивнула:
— В такой земле маниок расти не будет.
Сара улыбнулась, но из ее глаз текли слезы. Я взяла ее за руку.
— О, Пчелка, — проговорила Сара. — Я так виновата.
— Это не ваша вина, Сара. Я потеряла родителей и сестру. Вы потеряли мужа. Мы обе кого-то потеряли.
— Я не потеряла Эндрю, Пчелка. Я его разрушила. Я изменяла ему с другим мужчиной. Только поэтому мы оказались в Нигерии. Мы решили, что нам нужен отпуск. Чтобы исправить наши отношения. Понимаешь?
Я только пожала плечами. Сара вздохнула:
— Наверное, ты сейчас скажешь, что у тебя никогда не было отпуска.
Я опустила взгляд на свои руки:
— На самом деле у меня никогда не было мужчины.
Сара заморгала:
— Да. Конечно. Иногда я забываю, что ты еще совсем молодая.
Минуту мы сидели молча. Потом зазвонил мобильный телефон Сары. Она с кем-то поговорила. Когда разговор закончился, вид у нее был очень усталый.
— Звонили из детского сада. Хотят, чтобы я пришла и забрала Чарли. Он дерется с другими детьми. Говорят, он неуправляем. — Она прикусила губу. — Раньше он никогда себя так не вел.
Она взяла телефон и нажала несколько клавиш. Поднесла телефон к уху и устремила взгляд за мое плечо, в глубь сада, продолжая кусать губы. По прошествии нескольких секунд послышался звуковой сигнал другого телефона. Едва слышные звуки донеслись из дома. Сара словно окаменела. Потом она медленно опустила телефон и нажала одну клавишу. Звонки в доме утихли.
— О господи, — прошептала Сара. — О нет!
— Что? Что случилось?
Сара сделала глубокий вдох:
— Я позвонила Эндрю. Не знаю почему. Машинально, не задумываясь. Знаешь… когда с Чарли какие-то проблемы, я всегда звоню Эндрю. Я просто забыла, что он… ну, ты понимаешь. О боже! Я совсем потерялась. Я думала, что готова… понимаешь, что я готова выслушать, что случилось с тобой… и с твоей сестрой. Но я не была готова. Я не была к этому готова. О господи…
Мы сидели рядом, и я держала ее за руку, а она плакала. Потом она протянула мне телефон и указала на маленький экран:
— Он до сих пор в моем телефонном справочнике. Видишь?
На экран было выведено имя — ЭНДРЮ, а ниже него — номер. Просто ЭНДРЮ. Без фамилии.
— Ты не могла бы стереть его номер, Пчелка? У меня рука не поднимается.
Я взяла у Сары телефон. Я видела, как люди разговаривают по мобильным телефонам, но мне всегда казалось, что это что-то очень сложное. Вы будете надо мной смеяться — ну вот, опять эта глупая девчонка, чья кожа пропахла чаем и пальцы у которой до сих пор темные от сока листьев маниока, — но я всегда думала, что, держа в руках мобильный телефон, его надо настраивать на какую-то частоту, как радио. Думала, что нужно вертеть какую-то ручку настройки, пока не найдешь сигнал своего друга — тихий и далекий. Словом, так, как я искала частоту Би-би-си на маленьком приемнике-будильнике в родной деревне. Мобильные телефоны казались мне ужасно сложными. Я представляла, что нужно поворачивать ручку настройки и слушать шипение и писк, а потом, когда услышишь голос друга, он покажется тебе незнакомым, еле слышным из-за помех — будто твоего друга сплюснули, сделали тоненьким, как сухарик, и положили в металлический ящик, в котором полным-полно обезьян. А потом ты совсем чуть-чуть поворачиваешь ручку настройки, и тут твой друг произносит что-то вроде «Боже, храни королеву!», а потом рассказывает тебе о погоде в районах судоходства у берегов Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. А уж потом вы можете поговорить друг с другом.
И тут я обнаружила, что пользоваться мобильным телефоном намного проще. В вашей стране все так легко и просто. Рядом с именем ЭНДРЮ было слово ОПЦИИ, и я нажала соответствующую клавишу. Опция под номером три означала СТЕРЕТЬ, и я нажала нужную клавишу, и Эндрю О'Рурк исчез.
— Спасибо, — сказала Сара. — Сама я не могла этого сделать.
Она долго смотрела на свой телефон.
— Мне чертовски страшно, Пчелка. Некому позвонить. Порой Эндрю был совершенно невыносим, но он всегда был так разумен. Я такая дура. Разве можно было сразу отводить Чарли в детский сад после вчерашнего? Но я подумала, что для него будет хорошо вернуться к привычной жизни. Теперь мне не с кем посоветоваться, Пчелка. Понимаешь? Я не знаю, справлюсь ли я сама. Смогу ли сама принимать важные решения насчет Чарли. Так много лет, понимаешь? Правильное поведение, правильные школы, правильные друзья, правильный университет, правильная жена. О боже, бедняжка Чарли.
Я снова взяла Сару за руку:
— Если хотите, я могу пойти с вами в детский сад.
Сара склонила голову к плечу и долго на меня смотрела.
— Да, но не в этой одежде.
Десять минут спустя я вышла из дому с Сарой. На мне было розовое летнее платье, которое она мне дала. Такого красивого платья у меня никогда не было. Его ворот был обшит чудесными белыми цветочками, нежными и красивыми. Я чувствовала себя королевой Англии. Утро было солнечное, дул прохладный ветерок. Я шла по тротуару позади Сары, и всякий раз, когда на нашем пути встречалась кошка, или почтальон, или женщина с детской коляской, я улыбалась и говорила: «Как поживаете?» Все смотрели на меня как на чокнутую — я не понимала почему.
Детский сад мне не понравился. Это был большой дом с широкими и высокими окнами, но окна были закрыты, хотя день был погожий. Воздух внутри был затхлый. Пахло туалетом и гуашью. Именно так пахло в комнате для сеансов психотерапии в центре временного содержания, и мне стало грустно от этих воспоминаний. В центре временного содержания окон не открывали, потому что окна просто не открывались. В комнате для сеансов психотерапии нам давали кисточки и гуашь и говорили, что мы должны выражать себя с помощью красок. Я чаще рисовала красной гуашью. Когда психотерапевт смотрела на мои рисунки, она говорила, что мне было бы лучше пытаться «продвигаться вперед». А я говорила: «Да, мэм, я бы с радостью. Если бы вы открыли для меня хотя бы маленькое окошечко, а еще лучше — дверь, я бы с радостью прямо сейчас продвинулась вперед». Я улыбалась, но женщине-психотерапевту моя шутка явно не очень понравилась.
