Бернардо Ачага - Сын аккордеониста
Теперь до нас долетал шум автомобилей с гостиничной стоянки. Я подумал, что, видимо, наступило время обеда, но не осмелился взглянуть на часы. Тереза наблюдала за мной. В какой-то момент глаза у нее заблестели и выступили слезы. «Ты прав, это не лучшее место для перекура. Посмотри, сколько дыма», – сказала она. И раздавила сигарету о блюдце.
Она порылась в содержимом картонной коробки и вытащила тетрадь. «Взгляни-ка», – сказала она, протягивая мне ее. Тетрадь была похожа на те, что используются в школе, оранжевого цвета, с изображением гориллы на обложке. Внизу в виньетке была надпись: «Тетрадь по…» и внизу стояло имя: «Анхель». «Узнаешь почерк?» – спросила она меня. «Похож на почерк моего отца». – «Да, я тоже так думаю». Я внимательнее взглянул на записи. «Теперь, скорее всего, он пишет немного иначе, – сочла она нужным заметить. – Имей в виду, что прошло около двадцати пяти лет». – «Двадцать пять лет?» – «Или даже немного больше». Тереза показала мне страницу, на которой был список фамилий. «Ну-ка, что ты об этом думаешь?» Тетрадь была слегка влажной, ее страницы даже не шуршали.
Почерк был неровный, словно автор списка составлял его наспех, некоторые имена трудно было разобрать. В первой строке было написано Умберто. Затем – я не сразу смог расшифровать запись – шли имена Старый Гоена и Молодой Гоена. Четвертую строку, похоже, занимал Эусебио. Пятую – Отеро. На шестой заглавными буквами было написано Портабуру. Далее шли учителя. Последнее место занимало кое-как написанное, но при этом подчеркнутое слово американец.
«Это список людей, которых расстреляли в Обабе Дело рук наших отцов, полагаю, – сказала Тереза. На глазах у нее вновь появились слезы. – Я знаю, теперь ты меня возненавидишь. – У нее непроизвольно кривились губы. Она плакала. – Когда я заболела в гимназии, единственной моей надеждой было, что ты сразу примчишься навестить меня. И, видя, что ты не приходишь, я сама себя обманывала…» Она не в состоянии была продолжать и бросилась на пол, закрыв лицо руками. «Тереза, не надо так», – сказал я, беря ее за руку. Это было чисто инстинктивное движение. Я думал не о ней, а о списке из тетради.
XI
После занятий на лесопильне мы все отправлялись на площадь и садились под сенью конских каштанов выпить пива и лимонада, которые мы брали в ресторане. «Причина неясна, но Давид явно чем-то озабочен. Это видно по его лицу», – сказал в один из таких дней Сесар. Мы с Сусанной уселись вместе с ним на скамейку, в то время как остальные, Редин, Адриан, Хосеба и Виктория, пошли рассмотреть вблизи памятник, который воздвигали на другой стороне площади в память погибших на войне. «До экзаменов осталось всего три недели», – сказал я. Это была маленькая ложь. Причиной моей озабоченности были не экзамены, а тетрадь с гориллой, с которой меня ознакомила Тереза. Я не мог думать ни о чем другом. «Я могу понять, что Виктория озабочена, но ты-то что?» – сказала Сусанна.
«У Давида свои сомнения, как и у нашего скульптора, – сказал Сесар, указывая на памятник сигаретой. Он курил свои любимые сигареты «Жан». – В конце концов все свелось к усеченной пирамиде. Сначала он сделал цилиндр, намереваясь выгравировать все имена на его поверхности. Затем пирамиду. И теперь, как видите, решил отсечь ее вершину». Он глубоко затянулся сигаретным дымом.
Мы стали рассматривать усеченную пирамиду. «Если бы они собирались поместить там имена всех, кто погиб на войне, я бы нисколько не возражала, – высказала свое мнение Сусанна. – Но мне противно, потому что они представят там только одну сторону». На ней было летнее платье оранжевого цвета и простые белые полотняные тапочки. Тот, кто совсем не знал ее, мог бы подумать, что этой девушке неведомы тревоги, что она заботится исключительно о своей внешности; но, как сказал бы Мартин, она была дочерью «человека, проигравшего войну», и это было заметно. «Сусанна совершенно права, – сказал я. – По крайней мере, могли бы поместить там имена тех, кого расстреляли в Обабе». Едва закончив фразу, я увидел список из тетради, словно он был перед моими глазами: Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец.
На усеченной пирамиде фигурировали лишь имена двух «павших», выгравированные золотыми буквами на черном мраморе: Хосе Итуррино и Хесус Мария Габирондо, один из братьев Берлино. Имя второго брата, автора письма, которое мне прочитала Тереза, еще предстояло вырезать.
«А что ты знаешь о тех, кто был расстрелян в Обабе, Давид?» – спросил меня Сесар. «Очень немного. Но я хотел бы узнать побольше», – сказал я. Сусанна засмеялась: «Он меняется. До сегодняшнего дня он жил только аккордеоном». В руке она держала за хвостик шапочку от каштана, которой, смеясь, слегка ударила меня по голове. Сесар сказал мне все тем же сердечным тоном: «Именно поэтому он и ходит последнее время такой озабоченный. У него раскрылись глаза, и он стал видеть мир».
К нам подошел Редин и предложил пойти в ресторан на нижнем этаже здания муниципалитета. Они с Сесаром, как правило, обедали в этом ресторане, поскольку там было спокойнее, чем на площади. «Мне хочется выпить вермута, – сказал он. – Говорят, это отвратительный напиток. Что даже сам владелец «Чинзано» его терпеть не может. Но я вдруг почувствовал внезапную ностальгию по его вкусу». Сесар взглянул на него поверх очков: «Мне он тоже не нравится. Но я и представить себе не мог, что с владельцем «Чинзано» происходит то же самое. Ты уверен, Хавьер?» Он называл коллегу его настоящим именем: Хавьер. «Мне об этом поведал Хемингуэй Однажды его пригласили на прием, который давал владелец «Чинзано», и он попросил вермута, дабы оказать честь гостеприимному хозяину. Но к нему подошел владелец и сказал: «Ты что это пьешь такую гадость?» Отвел его в уединенное место и угостил виски». Редин засмеялся, мы тоже. «Ну так пошли к муниципалитету, – сказал Сесар, поднимаясь со скамейки. – Если мне дозволено выражаться на манер гуманитариев, я испытываю внезапную ностальгию по салату в этом ресторане». Мы сделали знак нашим товарищам, которые продолжали стоять у памятника, чтобы они шли с нами.
Под аркадой здания муниципального совета была мемориальная доска с более чем тридцатью именами, выгравированными черными буквами. Первыми здесь также шли Хосе Итуррино и Хесус Мария Габирондо. Антонио Габирондо стоял двенадцатым. «Видишь? Половина букв стерта. Поэтому и сооружают новый памятник», – сказал Сесар. У имени Антонио Габирондо не хватало пяти букв, можно было прочесть только «нио абирондо». «Достаточно было восстановить буквы, – сказал Хосеба, – городку это вышло бы значительно дешевле». Адриан взял его руку и подержал ее поднятой кверху, как это делают с победителями в боксерском поединке: «Это сказал сын управляющего «Древесины Обабы». – «У фашистов все же есть какая-никакая своя душонка, – заявил Сесар. – Они не хотят, чтобы их товарищи канули в забвение. Кроме того, эта усеченная пирамида на площади значительно лучше выражает то, что произошло. У нее отсекли вершину, как отсекают голову, когда лишают жизни… Этот скульптор знает, что делает». Мы все ждали, что он завершит свою речь саркастическим смехом, но он остался серьезным.
Двое мужчин, выходивших из ресторана, уставились на нас. Редин подошел к Сесару: «Постарайся говорить потише. В противном случае у нас будут неприятности». – «Они остановились не для того, чтобы послушать, о чем мы говорим, – вмешался Адриан, – а под впечатлением от оранжевого платья Сусанны Наша подружка похожа на солнышко». – «Объявляю тебя Мисс Обаба, Сусанна», – вторил ему Редин. Проведя вместе целый учебный год, мы неплохо понимали друг друга.
Список расстрелянных в Обабе вновь возник в моей памяти: Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец. Как ни старался я забыть эти имена, убрав тетрадь вместе со старыми бумагами в ящик стола и с головой уйдя в учебу, они по-прежнему оставались на поверхности моего мышления, готовые вот-вот вырваться наружу. Они были запечатлены в моей памяти столь же отчетливо, как имена Хосе Итуррино и Хесуса Марии Габирондо на мраморе нового памятника.
В задней части ресторана на нижнем этаже муниципалитета была крытая терраса, выходившая на территорию, которую переделывали под спортивное поле. Мы сдвинули два стола и сели. Редин взял слово: «Этот усталый преподаватель был бы очень благодарен, если бы кто-нибудь принес ему вермут. С оливками, если можно». Мы с Сусанной одновременно вскочили на ноги. «К твоим услугам два официанта, Хавьер. Где уж там трибунам Рима!» – воскликнул Сесар. «Оливки, вермут, четыре пива и себе что хотите», ~ подвел итог Адриан, опросив всех. «Я ничего не хочу», – сказала Сусанна.
