Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
— А на кого выписывать? — спросила Евгения Сергеевна.
— Ну там… — Он поморщился. — Придумай сама. В район повезу, людям тоже попраздновать Новый год хочется.
— А списывать как будем?
— Война, Сергеевна, все спишет!
Ей показалось, что председатель подмигнул при этом.
— Я на это не пойду, — сказала Евгения Сергеевна и покачала головой. — За это нас с вами под суд могут отдать.
— Эка делов! — Яков Филиппович рассмеялся. — Не пугайся, здесь не Ленинград. Суд наш хотя и называется народный, а тоже районный. Понимать надо, Сергеевна. Так что давай, чтоб я засветло и домой вернулся. По ночи-то ехать не ахти, волков нынче развелось ужас сколько. Будто бы от фронта в тыл бегут.
— Нет, Яков Филиппович, не имею права, — вздохнула Евгения Сергеевна. Пожалуй, она понимала, что вступает в борьбу, и в борьбу неравную…
— Я уже тебе объяснял, что с госпоставками мы рассчитались и сверх еще дали. Остальным имеем полное право сами распоряжаться.
— Не знаю. Каждый грамм продовольствия на строжайшем учете, люди с голоду умирают…
— Насчет учета вилами по воде писано, — возразил Яков Филиппович хмуро. — Да и с голоду ни ты, ни я не помираем. И другие не помирают.
— Я имею в виду…
— Знаю, слыхал, что ты имеешь. Поди-ка я глупее тебя! Люди мрут. Ну, мрут, и что с того?.. Они и вчера мерли, и завтра будут, давай вот и мы с тобой ляжем рядом и начнем помирать вместе. Чего уж там, заодно!
— Если так рассуждать, можно договориться до абсурда.
— Вот и не рассуждай. Делай, что тебе велено, и все тут. — Яков Филиппович надвинулся на стол Евгении Сергеевны и почти зловеще прошептал: — Себе-то колхозное, которое на строгом учете, или, может, немецкое выписываешь?..
Она побледнела, спазм перехватил горло.
— Как вы… Как вы… можете?..
— Могу! — выкрикнул он. — Я, чтоб ты знала, все могу! А то больно умная. Но и мы не лыком шиты, хотя в городах ваших не живали и грамоте не обучены.
— Разве я в этом виновата?
— И ты виновата, и все вы виноватые, что жизнь кувырком идет! И заруби себе: не люблю, когда мне прекословят. Тут я хозяин! — И он вышел, хлопнув дверью так, что, кажется, качнулся дом.
Вот теперь-то Евгения Сергеевна поняла, что не были напрасными предупреждения Дуни и Дмитрия Ивановича и что ничего они не преувеличивали — нет у нее выхода: либо она должна беспрекословно выполнять все, что велит Яков Филиппович, либо он ее просто-напросто растопчет. Третьего не дано.
Она пыталась все же успокоить себя тем, что безвыходных положений не бывает, но в то же время прекрасно сознавала, что оказалась в безвыходном положении…
Назавтра она не пустила Андрея на ферму за молоком. Дуня принесла сама, однако Евгения Сергеевна отказалась взять.
— Все из-за меня, — догадалась Дуня. — Зря вы заступались. Все равно, как он захочет, так и будет. — Она безнадежно махнула рукой.
— Не беспокойся, у нас с Яковом Филипповичем свои счеты.
— Ой, да неужто и к вам посмел приставать?!
— Ну что ты. — Евгения Сергеевна улыбнулась. — Дело совсем в другом.
В этот же день поколотили Андрея. Домой он пришел с разбитым носом, с рассеченной губой и синяком под глазом.
— Что случилось, сынок? Ты упал?..
— Упал, — набычившись, сказал Андрей.
— Как же тебя угораздило так упасть?
— Съезжал с горы и упал.
— Надо быть осторожнее, сынок.
Андрей поднял на мать полные слез глаза, и она почувствовала неладное.
— Ты сказал мне правду?
Давай уедем отсюда, мама… — тихо проговорил он.
— Уедем?.. — переспросила Евгения Сергеевна. — Но почему? У тебя, неприятности с ребятами, да?.. Ты расскажи, и тебе станет легче. А потом мы вместе обдумаем все.
И Андрей, захлебываясь слезами, рассказал, как на горе, с которой любили кататься на санках и даже на дровнях деревенские ребята, ему устроили «темную».
— И шепнули на ухо… — Он не мог говорить, у него дрожали губы.
— Что, что тебе шепнули? — допытывалась Евгения Сергеевна.
— Чтобы… — Андрей испуганно смотрел на мать, — Чтобы мы убирались отсюда.
Евгения Сергеевна не сомневалась, что именно так все и было. Андрей не станет лгать. Только не хотелось верить, что Яков Филиппович дошел до того, что впутывает в их взрослые дела детей. Что-то тут не т. ак, думала она. Однако никогда раньше Андрея не били. Почему же, за что избили теперь? И главное, почему сегодня?..
— А ты сам не дрался? — на всякий случай спросила она.
Андрей покачал головой.
И тут без стука отворилась дверь, вошел Дмитрий Иванович. В руках он держал обломок жердины метра в полтора. Сам был бледен и заметно возбужден.
— Вот, дверь была у вас приперта, — сказал он и прислонил жердину к печи. — Двое их было, жаль, что удрали, сволочи.
— Как это — дверь приперта? — не поняла Евгения Сергеевна.
— А чтобы вы из дому не могли выйти.
— И Андрея сегодня избили.
— Знаю, потому и шел к вам. Войну, выходит, вам объявили.
— Что же нам делать?
— На войне как на войне, — вздохнул Дмитрий Иванович. — Либо наступают, либо… Уезжать вам надо. И как можно скорее. Нравы здесь жестокие, а это только начало. Не ко двору пришлись.
— Значит, бежать, — потерянно проговорила Евгения Сергеевна.
— Значит, да.
— А куда?.. Некуда нам бежать, совсем некуда.
— Это сложный вопрос, я понимаю. Раз сюда получили направление, теперь вы как бы сами по себе, никому не нужны… Есть, правда, у меня одна идея, но даже не знаю, как вы отнесетесь к ней… — Дмитрий Иванович пристально посмотрел на Евгению Сергеевну, и она прочла в глазах его сомнение.
— Не знаете, как я отнесусь, или не уверены, можно ли доверять мне?
— Если честно — и то, и другое. Ну да ладно. Есть неподалеку отсюда такой городок, под названием Койва…
— Не слышала.
— Лучше бы и не слышать никогда, — усмехнулся Дмитрий Иванович, вздохнув. — Но выбора нет.
— И что же в этой Койве?
— Во-первых, городок маленький, а в маленьких городах легче жить. И угол найти можно…
— А во-вторых? — Теперь уже Евгения Сергеевна смотрела на него пристально, испытующе.
— Там много наших. Зато, насколько я знаю, почти нет эвакуированных, поэтому с жильем попроще. Надеюсь, вам помогут на первых порах. Я напишу кое-кому. Не исключено, что и знакомых встретите… В некотором роде это особенный город. Ну да сами увидите. Наши там в общем устроены неплохо.
— Вы переписываетесь?
— Начальство тамошнее не зверствует, — сказал Дмитрий Иванович, уклоняясь от прямого ответа. — Я вам советую ехать туда.
— А… туда можно?
— Отсюда уже можно.
— Не знаю, прямо не знаю, что делать.
— Исходите из того, что у вас нет другого выхода. Сегодня Андрея избили, а завтра придумают что-нибудь пострашнее. — Он покосился на жердину. — Никогда не видели, как такими вот дубинами дерутся?.. Пока вас только предупредили.
— Наверное, так оно и есть, — согласилась Евгения Сергеевна. — Вы меня, кажется, убедили. Андрей тоже просится уехать отсюда. Ему шепнули, чтобы мы убирались.
— И вам шепнут, — вздохнул Дмитрий Иванович, — И еще как шепнут! А председатель будет в стороне. Он даже посочувствует вам. Это он вам говорил, что здесь закон — тайга?
— Да. Жестокие все-таки люди.
— Люди, дорогая Евгения Сергеевна, здесь разные, как и повсюду. А нравы… Даже не знаю, можно ли винить людей. Идет борьба за выживание, почти по Дарвину. Или — или. Не я тебя, так ты меня. Такая вот философия.
— Война повлияла.
— И война, разумеется. Но не только. Слишком недалеко ушел человек от первобытного своего предка, не знавшего огня. Кровь и страдания других возбуждают в человеке самые низменные инстинкты. А здесь темнота, беспросветная, вековечная,
— А я со своим уставом, — усмехнулась Евгения Сергеевна.
— Азиатчина, язычество, — поморщился Дмитрий Иванович. — В округе, между прочим, верст на сто нет ни одного храма. Так что монастырь это особенный, поистине со своим уставом. Ехать вам надо.
— Поедем, мама? — спросил Андрей совсем уж сонным голосом.
— Поедем, сынок. Спи, поздно уже.
— Да и вам пора отдыхать, — сказал Дмитрий Иванович. — И уж извините, но сегодня и я заночую у вас. На лавке вот и прилягу.
Евгения Сергеевна удивленно взглянула на него.
— Береженого и Бог бережет, — проговорил он и развел руками. — А сплетни вам теперь безразличны.
— Тогда хоть к Андрею на печь полезайте.
— Ничего, отсюда слышнее, что на дворе делается.
— Вы считаете, что это так серьезно?
— Я считаюсь с фактами и со своим опытом.
XXI
КОГДА на следующий день Евгения Сергеевна сказала председателю, что они хотят уехать, он откровенно удивился. Похоже, он был уверен, что она смирится с неизбежностью, придет на поклон, ибо понимал — деваться ей просто некуда. Добро бы обыкновенная эвакуированная, жена фронтовика, тогда за нее военкомат мог бы заступиться, а то неизвестно кто! Ну, что муж ее враг народа — этому-то Яков Филиппович ничуть не верил, у него хватало ума разобраться и понять, что происходило на самом деле в предвоенные годы, даром что ни газет, ни книг не читал, хотя и вправду немножко читать умел — научился, пока скитался по фронтам гражданской. А повоевать ему, между прочим, пришлось и за красных, и за белых — такая уж это была война.
