Георгий Садовников - Большая перемена (сборник)
— Леднёва! А вы-то здесь зачем? Я вам не назначал. По-моему, у вас с оценками всё в порядке. Относительно, разумеется.
— Вот потому я и хочу исправить тройку на пятёрку, — сказала Леднёва и почему-то смутилась.
Что ж, её стремление было похвальным. Человек должен стремиться к совершенству. И я, наверно, не такой уж плохой педагог, если моих учеников сжигает благородный огонь. Я позволил себе немного поважничать и сказал, как говорят солидные доценты:
— Ну-с, голубушка, в таком случае посудачим о Парижской коммуне.
Начала Леднёва очень прытко, будто стартовала в беге на сто метров, затараторила, но быстро сбилась, — считай, захромала, — и посреди дистанции запуталась в фактах и датах — я еле её извлёк из этого исторического клубка.
— Не получается, Нелли. Давайте отложим до лучшей поры, — предложил я незадачливой ученице. — В конце концов тройка тоже положительная оценка.
— Но меня она не устраивает, по вашему предмету я хочу учиться на пять, — возразила Леднёва. — И я учила, только…
Нелли умолкла, точно споткнулась, потупила глаза. Щёки её пылали, ещё немного — и мне понадобится огнетушитель. Она была не готова и потому непонятно, ради чего ей понадобилась эта очевидная авантюра. Девушка вроде серьёзная, не чета Ганже или Ляпишеву. Однако и не из тех, кто рвётся в отличницы.
— …учила да только недостаточно, — закончил я как бы за неё.
— Я хотела сказать: только почему-то всё сразу вылетело из головы. Вы посмотрели, и всё, — закончила она за себя упавшим голосом.
— Ступайте, Леднёва! Сделаем вид, будто вы не приходили. Пусть это останется между нами.
Но в общем-то я был доволен — мои должники заполнили белые пятна в своих знаниях. С этого дня проштрафившиеся отвечали в среду. Система моя пришлась учащимся по душе — она их устраивала.
И вот я как-то вызываю к доске Викторию Коровянскую — наше справочное бюро.
Виктория кротко опускает ресницы.
— Нестор Петрович, я отвечу в среду.
— Садитесь, двойка!
— Нестор Петрович, вы забыли! У вас теперь новое правило: не выучил, приходи в среду, — напомнила Коровянская, забавляясь и приглашая к веселью весь класс: полюбуйтесь, экая у нашего учителя дырявая память.
— Это не правило, а всего лишь моя собственная метода и, возможно, ошибочная. Но в любом случае она не для вас.
— Почему? Разве я не такая, как все?
Она удивлена, очень удивлена, и в первый момент забывает о древнем оружии дам, действенном и по сей день, — горючих слезах.
— Вы нигде не работаете, Виктория. Вы — иждивенка. Мой сосед и друг Федяша так исчисляет время: одно время, два время… У вас времени десять штук. Могли бы, как это ни тяжко, оторваться от своего сладостного безделья и малость полюбопытствовать — заглянуть в учебник: «А что мне было задано на дом?»
— Но как вы узнали, ну, что я уже не работаю? Ведь я принесла справку. — Коровянская смотрела на меня со смесью ужаса и восторга, точно я оказался монстром, проникающим в мысли других людей.
— Да, вы устроились в ателье, взяли справку, а на другой день уволились по собственному, разумеется, желанию, — сказал я, поддерживая своё мистическое реноме.
А как я узнал? Мне сказал Пётр Тимохин, вернее, остановив возле учительской, подал бумагу.
— Вот прочтите. Это моя анонимка, — сказал он, вручая листок из тетради.
Я прочёл:
«Классному руководителю 9-го „А“
тов. Северову Н.П.
от тов. П.В. Тимохина
Ананимка…»
— Анонимка пишется через «о». — Я достал из кармана шариковую авторучку и исправил букву.
— Это меняет смысл? — встревожился Тимохин.
— К сожалению, нет. — И я пошёл дальше по тексту.
«В то время, как мы все, не жалея, вкалываем, учащаяся Коровянская В.А. является скрытой тунеядкой, прикрываясь справкой, как этим, сами знаете, листом. Прошу принять меры, т.к. имею к тов. Коровянской В.А. личный очень большой интерес».
— А где же подпись? — спросил я машинально.
— Нестор Петрович, это же анонимка, — напомнил с укором Тимохин.
— Верно. Я забыл. Анонимка так анонимка. За что вы её не любите? Коровянскую? Она вам не угодила чем-то? Или просто не по душе?
— Нестор Петрович, всё наоборот! Я её люблю! — Тимохин застенчиво потупил взор. — Почти как самого себя. Она же особая, о всех знает всё! Я бы так не сумел, — пояснил он восторженно.
— Любите и потому накатали анонимку. Да, любовь действительно зла. Сказано точно. — Я вздохнул, вспомнив о своём.
— Я не со зла, я от добра, — возразил влюблённый. — Для нас с ней. Понимаете, я на ней женюсь. И что тогда будет? Жить вдвоём на одну зарплату? Не-е, я категорически и бесповоротно не согласен!
— А ей это известно? Что вы любите и собираетесь жениться?
— Я ещё не признавался, готовлю сюрприз. — Тимохин заговорщицки приглушил голос. — Пока это между нами. Как мужчина с мужчиной. Нестор Петрович! — вдруг он воскликнул встревоженно. — Что же получается? Если она об этом не знает, выходит, знает не всё?!
— Действительно, не всё, — подтвердил я, сдержав улыбку. — Придётся вам заново взвесить свои чувства.
— Ничего себе хохма! — Открытие его озадачило. Тимохин поплёлся в класс, размышляя о другом сюрпризе. Пока он готовил свой, Виктория, сама того не ведая, преподнесла ему свой собственный.
Таких, как она, в школе несколько человек. Они перебрались из дневной школы в нашу, вечернюю. Здесь им вольготней — растворившись среди рабочих парней и девчат, они легко переползают из класса в класс.
— Устроитесь на работу — милости просим. А пока у меня нет такой ученицы, — говорю я Коровянской, завершая на этом уроке свой приговор.
Виктория наконец вспоминает о своём оружии и пускает в ход слёзы. Они хлынули на меня целой Ниагарой. Но поздно. Я держусь стойко, изо всех сил, разве малость отступил назад, дабы не промочить ноги. Туфли мои, признаться, не того, каши не просят только по одной причине — это уже стало банальным, есть кашу, но от иного продукта они бы явно не отказались. Коровянская исподтишка следит за мной и всхлипывает. Хорошо, что я заметил этот взгляд исподтишка, из засады, иначе бы дал слабину.
В наш поединок встревает Тимохин, он поднимается над партой и обвиняет меня грозно:
— Нестор Петрович, вы довели девушку до слёз! Не будь вы моим учителем, я бы вызвал вас на дуэль. Но, боюсь, вы поставите двойку.
Коровянская умолкла, остановив слезопад, будто завернула кран, и с интересом уставилась на своего защитника.
— Тимохин, да, я вам поставлю двойку, но лишь в одном случае: если вы не выучите урок. А сейчас скажите честно: я, по-вашему, был несправедлив? — спросил я, намекая на наш недавний разговор.
— Вы поступили справедливо, но не совсем правильно, — замысловато ответил Тимохин и сел на место.
Я окидываю класс строгим хозяйским оком и железным голосом говорю:
— Но вернёмся к нашей теме. Кто храбрый? Кто ответит на этот вопрос?
Нелли поспешно поднимает руку, стараясь опередить возможных конкурентов. Какой она упорный человек! Если у меня появится возможность оделить её пятёркой, я сделаю это с особым удовольствием.
— Прошу вас к доске, — говорю я гостеприимно.
Леднёва начинает складно и со знанием темы, даже вдохновенно. Я одобрительно киваю: молодец, Леднёва! Но вдруг наши взгляды встречаются, и язык Нелли словно деревенеет. Я поспешно отворачиваюсь, но это не спасает положение — Нелли уже отвечает кое-как, сбиваясь едва ли не на каждом слове, и вновь на тройку. Повторяется сценка, сыгранная нами в среду. Что с ученицей? И при чём тут я? Раньше она меня ни капельки не боялась, да и я не удав, а рослая девушка Нелли и вовсе не кролик. Неужели в последние дни на моём лице появилось нечто ужасное?
Вернувшись после урока в учительскую, я специально осмотрел своё лицо в трюмо, обычно перед этим зеркалом прихорашивались наши женщины, а вот теперь выставился я, наш единственный мужчина, — завертел физиономией и так и этак, и в профиль, и в фас. Может, у меня за последние дни появились клыки? Или вырос свирепый носорожий рог? Нет, это моё обычное лицо — не красавец, конечно, но и ничего такого, по-моему, страшного.
За моей спиной возникла Светлана Афанасьевна, посмотрела на моё отражение, вздохнула и жалостливо произнесла:
— Да, Нестор Петрович, вы заметно похудели. Вам нужно лучше питаться. Наверно, это делаете на ходу. И всё всухомятку.
— В основном потребляю сушёных кузнечиков, аки отшельник, — сказал я в шутку.
— То-то и видно, — Светлана Афанасьевна и это резюме сопроводила сочувственным вздохом.
А мне не до мирской пищи. Голова у меня просто разламывается от забот. Уловки Коровянской, странности с Нелли… Что прибавится на следующем уроке? В довершение ко всему на большой перемене меня, словно бильярдный шар в лузу, загоняет указкой в угол учительница биологии Леокадия Ивановна. Лицо у неё необыкновенно загадочное. Сейчас она мне, вероятно, откроет истинную тайну происхождения жизни на Земле: мы образовались сами или нас на своих подошвах занесли нечистоплотные инопланетяне. Но мне чужие секреты ни к чему, я хочу спать безмятежно. Я намерен благородно предупредить биологичку, но она не даёт раскрыть рта, приглушённо изрекает:
