Родриго Кортес - Кукольник
Когда надсмотрщики сообщили Реджиналду Бернсайду о том, что недосчитались поутру семерых рабов, он буквально закипел от негодования.
— Я не думаю, что они в бегах, — попробовал успокоить его старший надсмотрщик. — Рабы говорят, эти семеро вчера собирались к Шимански. А вы сами знаете, что это такое.
— Я знаю, кто такой Шимански, — раздраженно оборвал старшего надсмотрщика землевладелец. — Меня интересует другое: когда все это кончится?
Старший надсмотрщик опустил глаза в пол.
Они оба знали, что ниггерам надо давать «спустить пар», иначе проходит время, и они становятся раздражительными и склонными к непослушанию и даже побегам. Но разрешать это означало дать повод к еще большей дерзости, а потому время от времени надсмотрщики просто закрывали глаза и на закопанные в землю, наполненные перебродившим соком сахарного тростника огромные тыквы, и на ночные пляски у реки, и даже на походы рабов к Шимански в межсезонье.
И лишь в последнее время, когда из поместья стали пропадать вещи — то набор плотницких инструментов, то отделанная серебряными бляшками уздечка, — ситуация стала по-настоящему тревожной, и всем стало ясно, что пора дать острастку.
Собственно, старший надсмотрщик как раз сегодня и собирался поговорить с хозяином, чтобы обозначить масштабы этой острастки. Лично он предполагал, что будет вполне достаточно отправить человек десять-двенадцать самых «трудных» для наказания к констеблю и еще человек сорок наказать самостоятельно… и, надо же, опоздал.
— Мне съездить к Шимански? — глухо спросил старший надсмотрщик.
Старик Бернсайд сурово прокашлялся:
— Ты за оставшимися следи. Я сам съезжу.
Реджиналд Бернсайд приехал в кабачок Джонни Шимански довольно поздно, уже в половине восьмого утра. Оставив на дороге экипаж, он прошел последние полсотни футов пешком и раздраженно постучал в дверь стеком.
— Шимански!
Никто не отвечал.
Бернсайд постучал сильнее, затем еще сильнее, наконец вытащил кружевной белый платок и, преодолевая естественную брезгливость, обернул им дверную ручку, потянул дверь на себя и остолбенел. Семеро его ниггеров все еще были здесь!
Старик возмущенно запыхтел, переступил через порог и приготовился высказать трактирщику все, что он о нем думает, когда заметил на стойке что-то невероятно знакомое. Он подошел ближе, достал из кармана жилетки пенсне, склонился над стойкой и поперхнулся.
Прямо перед ним лежал пропавший из спальни его дочери четыре года назад редкой красоты золотой нательный крестик!
— Черт побери! — яростно выдохнул старик. — Это что еще такое?! Чем это вы здесь занимаетесь, Шимански?!
Трактирщик молчал. Реджиналд Бернсайд поднял на него суровый, взыскующий взгляд и растерянно заморгал. Джонни Шимански стоял все в той же позе, в какой его застали пару минут назад: в одной руке маленький стаканчик, протягиваемый здоровенному ниггеру, а во второй — только что полученная от него отделанная серебром уздечка.
— Джонни? — настороженно позвал сэр Реджиналд. — Вы меня слышите, Джонни?
Тот даже не шелохнулся.
И тогда сэр Реджиналд напялил пенсне еще глубже и, уже предчувствуя какую-то чертовщину, осторожно приблизил свое лицо к лицу Джонни.
Кожа трактирщика оказалась белее мела, глаза были пусты и безжизненны, а из левой ноздри медленно капало на стойку нечто черное и смолистое.
— Твою мать!
Шериф Айкен поверил в услышанное не сразу.
— Прямо-таки восьмерых? — домогался он у приехавшего из поместья Бернсайдов молодого надсмотрщика.
— Да, господин шериф, сэр Реджиналд сказал, что их восемь, — упрямо повторил тот. — Семеро наших ниггеров и этот… как его… Шимански.
Айкен чертыхнулся. Убийство сразу восьмерых человек в одном месте — такое в последний раз случилось лет двадцать тому назад. Однако на такое сообщение следовало отреагировать немедленно. Поэтому, отослав надсмотрщика обратно в поместье, шериф взял с собой двух констеблей, сержанта Дэвида Кимберли и своего заместителя Сеймура и немедленно выехал на место преступления. В течение получаса добрался до кабачка, спрыгнул с лошади, на ходу разминая ноги, дошел до двери и постучал.
Молчание.
Шериф толкнул дверь, вошел, привыкая к темноте, и схватился за сердце.
— Матерь Божья!!!
И все семеро негров, и сам Шимански определенно были мертвы, но, что самое жуткое, производили полное впечатление живых и даже слишком живых людей.
Рабы, кто с золотой цепочкой, кто с рубанком, кто с уздечкой в руках, плотной алчущей толпой окружали торговца спиртным, а он, чем-то напоминающий Христа на своей последней тайной вечере, одной рукой принимал краденое, а другой — скупо наливал им в стаканы дрянной, почти не очищенный ром.
Шериф истово перекрестился и, держась рукой за грудь, вывалился наружу.
— Дэвид! — выдохнул он. — Гони в город! И чтобы через полчаса все свободные от нарядов были здесь!
— Есть, сэр! — взял под козырек сержант.
— А ты, Сеймур, — повернулся шериф к своему заместителю, — давай-ка в Новый Орлеан.
— Зачем? — оторопел тот.
— Молчи! — болезненно скривился шериф. — Найдешь там в отделе убийств лейтенанта Фергюсона, скажешь, у меня тот же случай вышел, что и у него… только в восемь раз хуже. Пусть выезжает!
Вернувшись домой, Джонатан первым делом хорошенько отмылся и поручил Платону избавиться от залитой кровью одежды. Затем, памятуя о последнем визите новоорлеанского полицейского, отдал рабу на сохранение голову Аристотеля Дюбуа и свои записи и чертежи и попробовал уснуть. Но сон все никак не шел; Джонатан был слишком возбужден своим удивительным успехом. Скульптурная композиция вышла настолько целостной, что он был убежден: стоит ее увидеть хотя бы десятку человек, и молва о примерном наказании торговцев краденым и пьяниц пройдет по всему округу.
Джонатан выехал в поля, проверил, как работают его негры, полюбовался свежими нежно-зелеными ростками сахарного тростника и лишь к обеду, в самый разгар жары, вернулся домой и с наслаждением повалился в прохладную кровать.
Он чувствовал себя Рубенсом, Тицианом и Микеланджело в одном лице.
Лейтенант Фергюсон выехал в соседний штат немедленно, едва получил весточку от Айкена, но добраться до места смог лишь на следующий день. Не заезжая в управление округа, он сразу же прибыл на место, поздоровался с мрачным, почерневшим от переживаний Айкеном и решительно вошел в кабачок.
— Ни хрена себе!
Семеро негров стояли в вычурных, характерных для картин старых мастеров позах. Даже кабатчик выглядел скорее живописным пророком, чем реальным негодяем, столь точно был стилизован сам дух европейского Возрождения.
— Ну как, похоже? — подошел сзади Айкен.
— Это он, — утвердительно кивнул Фергюсон. — Никаких сомнений. Смолу нашли?
— У каждого, — вздохнул Айкен. — И в брюхе, и в ноздрях, и даже в ушах…
— А что это за золото? — заинтересовался новоорлеанский гость и, стараясь не прикасаться к окружившим стойку со всех сторон трупам, подошел ближе.
— Почти все краденое. Я проверил, половина в розыске, — отозвался Айкен. — Он все это, оказывается, в стене хранил; вон, видите пробоину?
Фергюсон обогнул стойку и заглянул в пролом в дощатой стене.
— А себе они ничего не взяли?
— Трудно сказать, но, как мне кажется, ничего. Тут одного золота двадцать четыре с половиной фунта лежит.
Фергюсон присвистнул, превозмогая дурноту, еще раз осмотрел трупы и стремительно выскочил за дверь. Теперь, спустя сутки, жуткий запах свежезавяленного мяса и запекшейся крови стоял в кабачке так явственно, словно здесь торговали не спиртным, а свиными окороками.
— Что посоветуете? — подошел к нему сзади Айкен.
— Ордер на обыск Лоуренса просите, — мрачно отозвался Фергюсон. — Я другого выхода не вижу.
— Улик-то нет, — как-то жалобно произнес Айкен. — А семья из самых известных — оплот общества.
— А рабы чьи? Не его?
— К сожалению, соседские, семейства Бернсайд. А к Лоуренсам и не подкопаться. Прямо не знаю, что делать.
Фергюсон чертыхнулся и, восстанавливая душевное равновесие, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
— Вот что я вам скажу, шериф. Могут быть у вас подозрения, что это сделал раб?
— И что дальше? — уныло поинтересовался Айкен.
— Поскольку убиты рабы Бернсайдов, а новоорлеанской полицией задерживались возчик Мидлтонов и этот… Платон из поместья Лоуренсов, проведите поголовные обыски именно у рабов, во всех трех поместьях!
— Ну-ка, ну-ка! — как-то сразу воспрял духом Айкен.
— К Бернсайдам и Мидлтонам пошлите констеблей, так, для вида, а сами по-настоящему тряхните поместье Лоуренсов.
Шериф Айкен мгновенно оживился. Если правильно все провернуть, план мог и сработать.
