Габриэль Руа - Счастье по случаю
— Я уже и не помню, где я его купила, — процедила она сквозь зубы.
И своим ответом она как бы зачеркнула мучительную ночную работу Розы-Анны. Прощай, радость сознания, что у нее есть красивое платье! Теперь она понимала, что это — очень скромное платье. Отныне, надевая его, она всегда будет слышать скрип ножниц, разрезающих ткань, которая стоила так дорого, будет видеть его полусшитым, с белой наметкой — платье, созданное ценой труда, тяжелого труда при свете тусклой лампы.
— О чем ты задумалась? — спросил ее Эманюэль.
Пока она сидела, опустив голову, погруженная в свои мысли, он неслышно подошел к ней и по-детски прикрыл ладонями ее глаза.
— Кто это, угадай! — сказал он, смеясь.
— О, не так уж трудно догадаться! — ответила она, нетерпеливо отталкивая его, но все же рассмеялась и протянула ему руку.
Но теперь, танцуя, она уже не испытывала прежнего опьянения. Узкие и жесткие туфли причиняли ей боль. Ей казалось, что под ногами у нее нет ничего, кроме высоких каблуков, которые медленно вонзаются в ее пятки. А между тем ей нельзя было подавать вида, что она выбилась из сил, что она несчастна. И она смеялась немножко громче, чем раньше. Усилием воли — этому она уже научилась — она заставляла свои глаза блестеть ярче. Пусть думают, что она веселится больше всех. Пусть никто не догадывается, что она изнемогает от усталости и горя. И потом, если она сумеет притвориться веселой, то, может быть, кончится тем, что она и на самом деле развеселится. Губы ее зашевелились.
— Что ты сказала? — спросил Эманюэль.
— Сказала, что мне очень весело.
— Ты довольна, что пришла?
— Ну конечно…
— А ты не очень устала?
Она раздраженно приподняла брови.
— Я никогда не устаю! — заявила она.
— А ты часто ходишь на вечеринки?
— Не очень часто… Как случится.
— Жаль, что мы не встретились с тобой уже давно, Флорентина. Мы потеряли много времени.
— Я ведь никуда не убегу, — пошутила она.
По лицу Эманюэля скользнула тень легкой грусти.
— Ты — нет, — тихо сказал он, — но я должен буду скоро уехать.
Ей казалось, что она окунулась в незнакомую атмосферу глубокой нежности.
— И зачем ты записался в армию? — спросила она. — Твоим родителям это не нравится…
— Никому это не нравится, — ответил он голосом, в котором звучало бесконечное одиночество, и, ища ее одобрения, пытливо заглянул в поднятые на него глаза.
Но ей уже наскучила эта тема, и, покачивая плечами, она с новым оживлением отдалась ритму танца.
Был пост, и ужин подали после полуночи. Мари Летурно, которой помогали ее мать и Эманюэль, дала каждому из гостей цветную бумажную салфетку, а затем стакан лимонада и картонную тарелочку, на которой, словно это был пикник, лежали несколько тоненьких бутербродов, две-три маслины, листик сельдерея и немного салата. Мари Летурно выглядела очень утомленной. Чувствовалось, что этой бледной серьезной девушке такие вечеринки не приносят особой радости, однако она, не жалея сил, хлопотала, чтобы все шло, как надо.
Потом снова начались танцы и продолжались до рассвета. Пары еще кружились, когда госпожа Летурно вышла на несколько минут и снова появилась в гостиной уже в перчатках, одетая для выхода.
— Сегодня воскресенье, — сказала она. — Поэтому мы сейчас пойдем к обедне, а потом уже ляжем спать.
Гости из города — студент и его таинственный товарищ — давно ушли. Остались только несколько парочек из Сент-Анри, и все они согласились, когда Эманюэль предложил:
— Пойдемте к обедне вместе!
XI
Они оделись и вышли, в мягком свете зари парами проходя под деревьями, с которых падали капли. Высокие стволы и голые серые ветви кленов на площади, мокрые и блестящие, уже выступали из сумрака. Талый снег лежал глубокими топкими прогалинами. Дома еще окутывала мгла, окна их холодных фасадов от подвала до верхнего этажа казались темными дырами. Над крышами по темному небосводу тянулась размытая бледно-голубая полоса. Звезды уже начинали меркнуть.
Молодые люди тесной кучкой пересекли площадь, и, когда они проходили под первым фонарем, на снег легла одна общая тень. Голоса понемногу затихали. Только одна пара продолжала шутливо толкаться и смеялась, порой очень громко. Иногда их силуэты на мгновение исчезали за деревьями. Тогда смех сразу обрывался.
На улице Нотр-Дам за окнами, по которым резкими короткими ударами хлестал ветер, уже мерцали первые огоньки. В воздухе потеплело, но было сыро. Чувствовалось приближение внезапного мартовского ливня. Однако для легких, уставших от табачного дыма, этот утренний воздух был очень приятен.
Эманюэль дышал глубоко, с наслаждением. Он дивился нежной прелести рассвета и еще больше — нежданно охватившему его спокойствию. Он шел рядом с Флорентиной, поддерживая ее, чтобы она не поскользнулась, и ощущал такое умиротворение и душевный покой, каких никогда не знал раньше. Ему казалось, что в его жизни начинается какая-то прекрасная дружба, нет, больше, чем дружба, — в его жизни занимается любовь, неопределенная, сладостная, неясная и зыбкая, как этот день, свет которого только-только зарождается под покрывалом ночи.
Громада церкви Сен-Зотик возникла перед ними из белесого тумана, словно облако ладанного дыма, поднявшееся над папертью. К ее дверям бесшумно скользили тени. Следом за двумя-тремя старушками, пришедшими к ранней обедне, Эманюэль и Флорентина вошли в церковь.
Мягкое тепло окутало Флорентину. Она быстро преклонила колена, затем, усталая, опустилась на скамеечку, с трудом преодолевая сонливость. Но даже в этом оцепенении ее продолжали мучить горькие мысли. В отличие от Эманюэля, который при первых проблесках зари острее осознал прелесть этой ночи и почувствовал себя умиротворенным, чудесно обновленным, она только еще тяжелее переживала свое разочарование. Ее чувства были похожи на этот занимающийся день — серый и хмурый.
Эманюэль… почему он стоит на коленях возле нее, словно ее жених? Жених… При этом слове в ней пробудилось безудержное желание увидеть Жана. Именно он должен был бы стоять сейчас около нее, а вовсе не этот незнакомец, не этот совсем чужой ей Эманюэль, который не вызывает у нее даже любопытства. Трогательные знаки внимания, которые он ей выказывал, теперь ее только злили. Ей уже больше не нужна была его заботливость. Она готова была возненавидеть Эманюэля, оттолкнуть его, как надоевшую помеху, еще больше отдаляющую ее от Жана.
«Почему не Жан стоит сейчас здесь, возле меня?» — твердила она про себя. В ее усталом мозгу возникла картина, сразу рассеявшая ее сонливость. Ей вспомнился тот день, когда Жан впервые пригласил ее в кино. Она вспомнила, как он сказал ей тогда, что если она захочет, то понемногу узнает его, и вновь увидела, как он уходит, расправив широкие плечи.
И она поняла, что эта картина неизгладимо врезалась в ее память — так некоторые впечатления детства преследуют нас всю жизнь, устойчивые и неизменные.
Ее охватило смятение. Она всячески старалась изменить этот образ, вытеснить его каким-нибудь другим, сохранившимся в ее памяти. Но не могла. Она всегда видела его со спины, словно какого-нибудь прохожего, который удаляется, не замечая тех, кто встретился ему по дороге.
И она поняла, что вот это и есть любовь: мучение, когда видишь его, и еще большее мучение, когда его нет, — постоянное, нескончаемое мучение. И с тайным желанием — нет, не излечиться от этой иссушающей жажды, но вызвать ее и у Жана — она, задыхаясь, почти не шевеля губами, бормотала: «Я добьюсь, если смогу, чтобы и он полюбил меня!» И под этим она совершенно отчетливо подразумевала: «Я заставлю его страдать так же, как сама страдаю из-за него!»
Эманюэль молился возле нее. Его губы шевелились, мягкие черты лица дышали радостью и умиротворением. Флорентина тоже опустилась на подушечку и начала молиться. Но молитва ее больше походила на приказание, на требование: «Мне нужно его увидеть! Сделай так, чтобы я с ним увиделась, пресвятая дева, я так хочу его видеть!»
Понемногу она успокаивалась и старалась всякими женскими хитростями задобрить богородицу: «Я буду девять дней ходить к ранней обедне, — обещала она, — если встречу его сегодня же». Страх, что ей придется выполнять взятые на себя обязательства, ничего не получив взамен, залил ее сердце холодной волной. И она тут же добавила: «А еще я буду девять месяцев поститься каждую первую пятницу. Но только если встречу его сегодня же. А иначе это все не в счет».
Она молилась от всей души, и все же взгляд ее был жестким, а губы плотно сжаты.
При возношении даров она, кладя поклоны, перехватила взгляд Эманюэля. И на мгновение, на одно короткое мгновение ее охватила грусть: она подумала, не попросить ли ей в молитве, чтобы эта мучительная любовь была исторгнута из ее сердца? Но, склонившись так низко, что ее голова чуть не коснулась края скамьи, она снова увидела перед собой спину уходящего Жана. И снова вцепилась в свое мучение, ухватилась за него, как после кораблекрушения утопающий хватается за обломки.
