Наталья Никишина - Женское счастье (сборник)
— Боже, какой нахал! — закатила глаза Айседора и потребовала: — Бежим отсюда, а то набросится!
Позже в отделе, после обеденного перерыва, подружки взахлеб наперебой щебетали о том, как какой-то новый русский влюбился в Кису с первого взгляда, пытался ее умыкнуть из кафе, но был остановлен доблестным ОМОНом. Реакция сослуживцев потрясла Кису. Вместо того чтобы сказать: «Какой бред!» — женщины с уважительным вниманием поинтересовались тоном ее помады, а мужчины предложили посещать кафе в их компании, дабы избегнуть новых посягательств.
Так началась ее новая жизнь. Уже через день Киса с грацией молодого слоненка задирала ножку и нагло утверждала, что для ее французской ступни невозможно подобрать туфли… Она беззастенчиво врала, что ее турецкое платье куплено в Испании и привезено для нее специально. А самое главное — она, Клавдия Алексеевна Кисина, прекратила открывать на себя глаза мужчинам.
Теперь она старалась их прикрыть легким касанием теплой ладошки: «Ах, мои непокорные кудри…», «Когда у женщины такая нежная кожа, как у меня…», «Тот мой поклонник, что застрелился…»
Все эти и еще сотня подобных фраз вытеснили из ее лексикона непреложные «если честно» и железобетонные «по правде сказать». Вы не поверите, но уже через два месяца Киса вышла замуж. И ее муж уверен, что его жена — высокая, длинноногая блондинка. Киса тоже в этом уверена.
Вам кажется, что автор приврал? Кто знает, кто знает… Но ведь вам понравилось?
Некоторые любят похолоднее
Майк Лельский был тем русским, который быстрой езды не любит. Обычно он предпочитал ехать неспешно, обозревая окрестности и прислушиваясь к новой песне внутри себя. Но сейчас нещадно гнал свою старенькую «мазду», потому что спешил на встречу Нового года. Впервые за его тридцать лет он должен был встречать этот праздник с женой. Ни гололеда, ни заносов не было, ибо зима стояла какая-то, прости Господи, европейская. Вокруг тянулись голые перелески и скудно прикрытые снегом поля. Дорога была довольно глухая, как говорили местные, «грейдер», что означало колею, присыпанную гравием. Иногда, дымя и содрогаясь, проползал какой-нибудь трактор. Лельский их побаивался: пьяный тракторист — истинный хозяин здешних дорог. Но накануне праздника тракторов было немного, а прочий транспорт попадался еще реже.
Майк возвращался с очередного фестиваля. По нынешним временам это была единственная возможность выступать перед большой аудиторией. Лельский являлся автором и исполнителем очень странных песен. «Лешачья музыка» — называл их один критик. И правда, голос Майка имел редкий резкий тембр, и пел он свои произведения народным горловым звуком. Иногда его голос взмывал в такие верхи, что походил на пронзительный визг, иногда опускался до бархатных низов. Двенадцатиструнка Лельского выдавала монотонный завораживающий аккомпанемент. И весь этот рык вперемешку с визгом публике нравился. Некоторая похабность текстов оценивалась знатоками как исполнение заветов Пушкина, а простой народ веселила. Впрочем, Майк бывал не чужд и лирике, выдавая изредка баллады, исполненные беспощадной сентиментальности.
Вообще-то, на жизнь Майк Лельский зарабатывал вовсе не дурацкими песенками, а мужественным трудом стоматолога. На этот фестиваль, именовавшийся «Славянские бдения», он хотел было отправиться вместе с женой. Действо сие происходило в старинном провинциальном городе, откуда родом была его Снежана, но она почему-то категорически отказалась проведать «малую родину». Только попросила забрать у подруги свою кошку Маню. Кошка пропала месяца два тому назад и недавно объявилась дома. Из-за этой-то кошки Майк и поехал своим ходом. Маню отдала ему после концерта подруга жены — девушка облика звероватого. Кошка же, напротив, оказалась существом очаровательным и человекоподобным. Она была совершенно белой, только ободки вокруг глаз до кончика носа чернели на фоне ослепительного меха. Теперь Маня дремала на заднем сиденье рядом с гитарой, укутанной в шерстяной плед.
«Мазда» ровно катила вперед, как вдруг на обочине возник женский силуэт. Лельский, несмотря на огненный темперамент, совершенно не признавал развлечений при дороге. У него было стойкое отвращение к деловитой манере жриц скоростной любви, кроме того, он просто бледнел при слове «СПИД». Как все жизнелюбы, Майк предпочитал играть со смертью исключительно в поэтических опусах. Поэтому Лельский на оживленных трассах не тормозил. Но здесь было так пустынно, что он пожалел женщину.
Девушка залезла в машину и оказалась почти ребенком, в скромном пальтишке, с челочкой до бровей. На курносом носике низко сидели очки в узкой металлической оправе. Попутчица поздоровалась, и какое-то время они ехали молча, а потом начал клеиться простейший разговорчик: «Как погода?» да «Куда едем?»… Но вдруг в разгар этого обмена банальностями Майк с ужасом почувствовал, что у него по телу разливается тягучая истома, некая ломота, переходящая в настолько же сильное, насколько и неуместное желание.
Лельский аж тихо застонал и успел подумать: «Черт знает что, похабщина какая-то!» Потом он искоса глянул на девушку: вдруг та догадалась, что за непотребные мысли его посетили. Но, повернув голову, он наткнулся на такой прямой и понимающий взгляд, что застыл. Девушка покусывала дужку очков, чуть ощерив верхнюю губу и вперившись в него тяжелым косящим взором. На секунду Майк было собрался сбросить с себя наваждение, но тут же по позвоночнику поползла такая горячая мощная волна, что бедняга враз ослаб. «Подожди, — пробормотал он и, почти ничего уже не видя и не соображая, остановил машину. — Сейчас, сейчас…» — пыхтел Майк, пытаясь развернуться между рулем и сиденьем. А девица, оказывается, уже распахнула пальтецо и явилась под ним совершенно голая, только в вязаных полосатых чулках до колен. Девка была изгибистая, розовая, налитая и гнулась, словно резиновая. Она торопливо порасстегивала Лельскому пуговицы и молнии на одежде и с неуловимой быстротой закинула ноги ему на шею. Майк начал уже задыхаться и издавать какие-то звуки, когда на голову девахе прыгнула кошка. Она снежным комом залепила ее запрокинутое лицо. Раздался небывалый визг. Такого ультразвука Лельский не слыхал у лучших рок-звезд. Резвая попутчица схватила Маню и швырнула ее назад, но Майк уже очухался и попытался сбросить крепкие ноги со своей шеи. Но та и сама моментальным паучьим движением убрала их. По ее лицу стекала тоненькая струйка крови, и она машинально слизнула ее со щеки. Еще секунду девушка сидела неподвижно, а потом, прошептав что-то вроде «кумар, них, них, запалам, бада», выскочила из машины. Пальто упало на дорогу, и девица, голая и целеустремленная, понеслась куда-то в сумерках.
— Маня, что же это творится? — спросил Лельский.
— Мрак! — энергично отозвалась Маня.
Все тело у него ломило, будто его били, а в голове зияла странная пустота. Но вот сквозь эту пустоту начал вырисовываться облик жены Снежаны и ее спокойное лицо. «И чего это на меня нашло? — недоумевал Майк. — Нет уж, Снежке эту неприличную историю знать ни к чему», — решил он и погнал машину вперед. При этом громко, в полный свой голосище заорал на мотив какой-то попсы:
«Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змеей,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!»
Дойдя до слов «О, как милее ты, смиренница моя», Майк вновь отчетливо увидел лицо своей Снежаны. Лицо непередаваемой чистоты и свежести. Нежная белая кожа лишь на высоких скулах и спокойных губах отсвечивала розовым, точно снег на заре.
Дурацкое имя Снежана не портило ее, а просто подчеркивало безупречную красоту. Пепельные волосы, разделенные прямым пробором, падали на спину небрежным и тяжелым плетением косы. Лицо ее могло бы показаться неярким, если бы не серые глаза в черных ресницах. Майк больше всего на свете любил смотреть, как они меняют свой цвет, становясь то прозрачно-зелеными, то пронзительно-голубыми, подобно воде подо льдом в полдень. Характер у нее был под стать облику: нежный и ровный. Она никогда не вспыхивала по пустякам и могла бы своим спокойствием вызвать отвращение, если бы не ее детская ласковость. Единственное, что пугало иногда влюбленного до безумия Майка, это ее холодность на супружеском ложе. Нет, она, конечно, и по ночам была такой же ласковой и уступчивой, но как-то упорно не понимала, зачем ей нужно проделывать вот это все. Лельский бился над ней, как дикарь, добывающий огонь трением. Но, увы, Снежана все так же трогательно целовала любые части красивого Майкова тела, и было заметно, что она не испытывает ни брезгливости, ни удовольствия. Пожалуй, оживленной по-настоящему она становилась, лишь когда Лельский брал в руки гитару. Она розовела и даже покачивалась в такт скоромным песенкам Лельского. Майк задумался: «Может, это Снежкина невинность вызвала у меня такой идиотский пароксизм желания… Странно, странно… И куда это бешеная девка поскакала голяком? В ближайшую баню, что ли?» Но ловить девицу Лельский не стал. Маня яростно урчала на заднем сиденье, наверное, довольная исходом битвы.
