Олег Рой - Дом без выхода
— Неужели ты перестал писать? Какая жалость! Мне всегда так нравились твои стихи. — Незаметно подтянув юбку верх, Виолетта закинула ногу на ногу. Пусть полюбуется, за погляд денег не берут.
— Как ты могла подумать, белладонна! — возмутился поэт. — Третьего дня только закончил поэму, пока еще не решил как назвать: "Твой одинокий стон в ночи" или "Пиршество маргиналов".
— Одинокий стон, пожалуй, лучше, — сказала Виолетта, пряча лицо в цветы.
— Хочешь, я тебе ее почитаю?
Сидевшая рядом Старуха скрипнула зубами, поднялась и затрусила прочь по аллее. Виолетта проводила ее взглядом:
— Я бы с удовольствием, котик, но времени у меня действительно в обрез. Может, чуть позже. И давай договоримся, когда выйдет книжка, ты первой подаришь ее мне — с автографом.
— Ох, Виола, не мучай меня, не береди израненную душу! — застонал поэт.
— А что такое?
— Как — что такое? Где ты живешь, святая простота? Разве ты не замечаешь, что творится вокруг? Невежество и злоба правят миром!
— Тебя не печатают?
— А кого сейчас печатают? Кому нужна поэзия, кому нужна хорошая литература? Ты посмотри, что лежит на прилавках! — От избытка чувств Клавдий заговорил прозой. — Халтурные бабские романчики, дешевые детективчики да псевдоинтеллектуальное переводное чтиво!
— Но я слышала, у авторов сейчас появилась возможность публиковаться за свой счет, — принялась осторожно прощупывать почву Виолетта.
— Мечта моя, но где ж мне взять столько презренного металла?
— Это дорого стоит?
— Нужны немыслимые богатства, моя королева. Тысяча, а то и полторы гадких зеленых бумажек.
— Ну не такие это большие деньги. Я могу их тебе одолжить. Или даже подарить.
Клавдий даже подскочил на скамейке:
— Что слышу я? Иль мой больной рассудок меня подводит вновь?
— Да нет же, котик, — рассмеялась Виолетта. — Я сейчас неплохо зарабатываю, у меня есть кое-какие сбережения, и я вполне могу позволить себе издать твою поэму, как она там называется, или, скажем, сборник твоих последних стихотворений — это как сам решишь.
— Ты, верно, шутишь, о небожительница? — подозрительно покосился на нее Клавдий.
— Нисколько! Я же знаю, у тебя замечательные стихи, их надо нести к людям, они нужны читателям, они призваны сделать мир чище нравственно и богаче духовно!
— Как хорошо, что у тебя такая отличная память! — заметила появившаяся рядом со скамейкой Старуха (и когда только она успела вернуться?). — Шпаришь наизусть как по писаному то, что он сам тебе говорил лет этак пятнадцать назад.
Клавдий меж тем встал перед Виолеттой на оба колена и покрывал поцелуями ее руки. Она хотела было его поднять, чтобы не испачкался, но решила, что его одежде это не грозит, она и без того не блещет чистотой.
— Волшебная, чудесная, божественная! Чем я заслужил такой дар судьбы? О боги, как мне благодарить вас? Что мне сделать для этой удивительной женщины? Достать звезду с неба? Выпить океан? Победить дракона?
Проходившая мимо юная парочка с изумлением взирала на эту сцену.
— Успокойся, котик, сядь, пожалуйста, неудобно, на нас обращают внимание. — Виолетта потянула поэта обратно на скамейку. — Мне не нужны звезды, океаны и драконы. Мне нужно совсем другое.
— Проси что хочешь, я исполню все, что в моих силах. И даже выше моих сил!
Виолетта дождалась, пока парочка удалится на совсем уж безопасное расстояние и повернулась к нему:
— Мне нужен труп.
Рука Клавдия невольно потянулась к больному уху — он снова подумал, что ослышался.
— Да нет же, котик, ты не ослышался. Мне действительно нужен труп, женский, обгоревший до неузнаваемости. Ты ведь все еще работаешь в крематории. И тебе ничего не стоит, когда будут кремировать подходящую женщину — ну подходящего роста и комплекции, — не сжигать ее тело дотла, а через некоторое время выключить жаровню, или как у вас это называется…
— Печь, — глухо пробормотал Клавдий.
— Ну печь! — согласилась Виолетта. — Выключишь, а потом к тебе подъедут мои люди, и ты им отдашь останки.
— Только и всего?
— Ну конечно, глупый, чего ты испугался?
— Но зачем тебе?
— Да я тут задумала одну шутку. Вроде розыгрыша. Надеюсь, получится очень смешно.
— Ну да, — кивнул Клавдий. — Действительно, очень смешно.
— Котик, милый! — Виолетта взяла руки поэта в свои и нежно поглядела на него. — Ты ведь не откажешь мне? Мне, не только самой благодарной твоей читательнице, но и женщине, которая тебя любила? Знаешь, у меня еще осталось немного времени, и я с удовольствием послушала бы твою поэму.
— Извини, но у меня что-то пропало желание ее читать. Хорошо, Виола, я сделаю все, что ты просишь. Но сейчас прости, мне надо идти.
Он поднялся со скамейки и побрел прочь по аллее, не оглядываясь и понурив голову: сгорбленный, тощий, нелепый, в рваных джинсах и растянутом свитере.
— И как только ты могла с ним переспать? — удивилась Старуха, глядя ему вслед. — Даже я бы с таким не легла.
— Я думала, он талантливый, — пожала плечами Виолетта. У нее вдруг стало тяжело на душе, и она никак не могла понять почему.
В половине одиннадцатого надо было звонить Игнатьеву, и Виолетта весь день испытывала приятное волнение, как в молодости перед свиданием. Время тянулось невыносимо медленно, но, как только настал вечер, на гувернантку навалилось столько забот, что, казалось, с ними не разделаться и до завтра. За ужином Сашура мучительно долго ел свою кашу, потом никак не хотел вылезать из ванны, шалил, плескался, размазывал по кафелю мыльную пену и вылил на пол чуть ли не половину воды. Вредная Катя, увидев, в каком состоянии ванная, тут же потребовала убрать там — ей, видите ли, тоже, приспичило купаться.
— Катенька, но почему бы тебе не принять ванну завтра?
— Нет, я хочу сейчас! — заупрямилась девочка. — Как только приведете все в божеский вид.
— Господи, скорее бы ты уехала! — пробурчала себе под нос Виолетта. На следующей неделе Катя с подружкой и ее родителями должна была отправиться на две недели во Францию, и гувернантка с нетерпением ждала этого дня.
Общаться с девочкой ей становилось все труднее и труднее.
Виолетта как раз закончила вытирать стены и только собиралась перейти к полу, как услыхала жуткий крик, переходящий в рев: оставленный без присмотра воспитанник принялся скакать по лестнице, упал, разбил коленки и расквасил нос. Чертыхаясь про себя, гувернантка наспех промыла раны перекисью водорода, кое-как утешила плачущего мальчика и с трудом заставила улечься. Сашура согласился пойти в кровать только при условии, что ему почитают "Малыша и Карлсона", с интересом слушал, смеялся и никак не хотел засыпать. Едва он угомонился и закрыл глаза, как в комнату заглянула Тина:
— Вы еще здесь? А я хотела с вами пошептаться.
— Мама, мама! — тут же подскочил мальчик. — А я упал, ударился, вот смотри! Столько крови было! Тетя Лето моет, а она течет, моет, а она течет! Так больно, я так плакал! А сейчас мне тетя Лето про Карлсона читает, как он в шкаф залез, очень прикольно!
— Я обязательно зайду к вам, Тина! — пообещала, стиснув зубы, Виолетта.
Пришлось снова открывать книгу Линдгрен и начинать все сначала.
Словом, до своей комнаты Виолетта добралась уже в двенадцатом часу и сразу схватила мобильник. Только бы застать его дома.
— Опять кому-то звонишь? — поинтересовалась Старуха. — Хорошо, что Марьяна за телефон платит, а то бы ты разорилась. Кто, интересно, будет следующим номером нашей программы?
— Паша Игнатьев, твой любимец, — отвечала Виолетта, прислушиваясь в ожидании соединения к шуму и треску в трубке. — И умоляю, дай мне поговорить с ним спокойно, не бубни в ухо!
Трубку сняли после третьего звонка, и у Виолетты екнуло сердце. Голос у него совсем не изменился.
— Игнатьев слушает!
— Пашенька, здравствуй, дорогой, — пропела она. — Ты меня еще узнаешь?
— Летта! Мать твою, какими судьбами?
— Надо же, не забыл.
— Летка, да разве ж тебя забудешь?
— Ты, Паша, говорят, большим человеком стал. Вся Москва под тобой ходит.
— Ну, это ты хватила! — Было слышно, как он усмехнулся. — Так уж и вся. Да и не Москва, а область!
"Это меня еще больше устраивает!" — подумала Виолетта.
— Ну а ты как?
— Спасибо, милый, твоими молитвами.
— А если серьезно?
— Долго рассказывать. Разве что при встрече, если время найдешь.
— Понятно. Опять тебе что-то от меня надо.
— Ну что ты, Пашенька, я просто соскучилась.
— Знаю я твое «соскучилась»! Небось снова кто-то из твоих мужиков в историю влип.
— Да нет же, милый, нет у меня никаких мужиков. Тебя до сих пор забыть не могу!
— Так я и поверил! Ведь знаю тебя как облупленную. Только не забывай, что я тебя знаю, как никто. Лисой была, лисой и осталась. Ладно, давай встретимся. Когда, где?
