Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

Я отмалчиваюсь. Честно говоря, я смущена. Впервые он произносит больше трех слов подряд в моем присутствии. Интересно, это дождь подтолкнул его к откровениям? Никогда не чувствуешь себя так одиноко, как в дождливые дни.

– А для кого готовишь ты? – спрашивает он, не сводя глаз с дороги.

У меня ком в горле. Роми внимательно слушает, сидя на заднем сиденье.

– Для матери.

Я вздрагиваю.

– К концу жизни она почти ничего не ела. Я пыталась сделать все, что в моих силах, чтобы она держалась на ногах. Приходилось изощряться.

Я умалчиваю про мое помешательство на цифрах, на точности. Рецепты, выверенные до грамма. Мое навязчивое стремление все записывать, фиксировать – количество калорий, объем поглощаемой пищи. Ошибкам нет места. Импровизации нет места.

Он качает головой. У него выражение лица человека, который переосмыслил некую историю и осознал ее развязку.

– И поэтому ты оказалась в «Ферранди»?

Я удивленно поднимаю бровь. А он неплохо информирован. Неужели он потрудился покопаться в моем прошлом?

– Можно и так сказать, – соглашаюсь я.

Я снова думаю о своей первой встрече с гастрономией. Было ли это на нашей кухне, где Нана, сидя на своем табурете, наблюдала, как я сливаю воду с макарон-рожков, пока в гостиной выпивали гости? Или же во время весьма редких обедов в общей столовой в те дни, когда мать наконец набиралась сил, чтобы отвести меня в школу? Я смаковала это ощущение нормальности, которое накладывалось на вкус пересоленного картофельного пюре, «слишком зеленого» горошка и тертой свеклы. Я придумывала себе бабушку с чертами лица школьной поварихи. Для меня бабушка готовила бы молочный рис, манную запеканку, вишневый пирог, мясной рулет, цикорный салат с окороком, пирог киш-лорен. Ничего общего с консервами, которые Роми подогревала в помятой кастрюле, а потом, окутанная дымом сигареты, смотрела, как я ем, уверяя, что у нее нет аппетита. На День матери я дарила ей то электрический нож. То вафельницу. То раклетницу. Все без толку. Матери никогда не хотелось есть.

Будучи маленькой, я уже понимала, что кулинария разнообразна. Питательные блюда, будто бы приготовленные бабушкой, с прямолинейными, простодушными вкусами, не ведающими подтекста. Кулинария из специализированных книг, точная, когда не жалеют времени на то, чтобы выбрать приправы, сконструировать блюдо и должным образом его подать. Где вкусы сами раскрываются во рту практически без усилий. А есть еще один вид – безвкусные консервы и водянистые овощи. То, что невозможно доесть.

Мы с Роми не ходили в рестораны. Денег не хватало. В лучшем случае вечером, выйдя из школы, заказывали кружку пива и лимонад с мятным сиропом в пивной «Галан». От старика Люсьена пахло табаком. Иногда он добавлял порцию картошки фри. «Ешь, – говорил он, – пока тебя самого не съели». Соль у меня на пальцах. Обжигающая картошка. Там я впервые вообразила, что открою собственный ресторан. И включу в меню картофель фри. Это будет напоминать мне, откуда я родом.

Однажды вечером мы валялись на диване – ноги Роми у меня на коленях, и я массирую ей ступни, пока она читает мне вслух. А читала она все, что попадало ей под руку: телефонный справочник, журналы Modes et Travaux, Gault & Millau [9]. Мы путешествовали в мечтах. Стоило это недорого, мы оставались в полной безопасности у себя дома, обе уверенные, что Роми не вскипит, как молоко на огне.

– Ты только послушай, – говорила она мне, пока мы виртуально прогуливались по Кабуру. – «Прием гостей, уровень обслуживания, потрясающе современные отдельные кабинеты – все это превращает «Октогон» в лучший ресторан на планете. Впервые в жизни мы ели блюдо, которому дали двадцать баллов из двадцати». Ее глаза блестели, когда она произносила «двадцать из двадцати». «Неподражаемое блюдо», – продолжала она, – паштет из артишоков, моркови, зеленой фасоли и трюфелей, соединенных между собой тонким слоем нежнейшего пюре из фуа-гра, в сопровождении салата из помидоров с эстрагоном». Потом она добавила: «У меня слюнки текут, даже когда я просто это читаю».

Мать захотела есть. В кои-то веки. «Есть»! Эти ее слова буквально заставили меня надеть поварской фартук. Двадцать лет спустя именно Gault & Millau торжественно назовет меня открытием года и восходящей звездой. Но матери уже не будет рядом, чтобы это увидеть.

«Ты знаешь, что такое эта “звезда”?» – спросила она. Я помотала головой: нет, я не знала. Она рассказала мне про белые скатерти, серебряные крышки-колпаки, которые одновременно снимаются с блюд, роскошно декорированные тарелки. Хрустящий хлеб, к которому лучше не прикасаться, чтобы не перебить себе аппетит. Солонка, которую наполняют снова по твоему требованию. Меню твоей мечты. Карта вин. Она посмотрела на меня. Что-то от нее ускользало. Что-то, для чего она не могла подобрать слов. Я должна была увидеть это своими глазами. Часы пробили десять вечера. «Неважно, идем!» – воскликнула она, хватая свою шляпу. Я накинула пальто прямо на пижаму. И мы отправились на поиск ресторана, отмеченного «звездой» «Мишлен», по улицам Монмартра. Завтра мне надо было идти в школу. Как обычно, нам было на это плевать.

Пейо молчит. Я выпрямляюсь на своем сиденье. Я и так слишком много ему рассказала.

– Мне пора возвращаться, – смущенно произношу я.

Он кивает. И без единого слова исчезает в доме.

Бальтазар

Роза вряд ли помнит о той встрече. Но она изменила всю мою жизнь.

Значит, Роми сохранила ребенка! Лиз! Она назвала девочку Лиз! Эта новость преобразила меня. Отныне у меня было существо, ради которого стоило жить дальше. И двигаться вперед.

Я попытался выяснить хоть что-то о матери ребенка. Взгляд Розы затуманивался всякий раз, когда я задавал вопросы. В конце концов я понял, что Роми исчезла в неизвестном направлении, оставив дочь ей, мастерице по изготовлению эспадрилий.

Я не был наивен и прекрасно понимал, что у меня ноль шансов доказать свое отцовство. Только Вера могла подтвердить наше родство, но с какой стати ей это делать? У меня ничего больше не было, кроме долга брату, который согласился оплатить ремонт нашей колымаги. Маркиза ни за что не захочет принять меня теперь, когда Роми уехала. Я должен приобрести себе имя. И статус.

Тогда я очертя голову бросился делать то единственное, что умел: играть. Покер, прокуренные вечера, шулерство. Чтобы попасть в самые прибыльные места с наилучшей клиентурой, мне были нужны деньги. И я занял их у весьма подозрительных испанцев – не особо близких знакомых, потому что только они согласились мне одолжить. Чтобы набить себе цену, я вынужден был оказывать им сомнительные услуги. Несколько раз я пересекал границу с самой разной контрабандой, подробности мне рассказывать не удосуживались, но, по моим меркам, она вполне оправдывала те пачки банкнот, которые я получал в обмен на свое молчание. Из шулера я превращался в бандита, и совесть в те годы частенько не давала мне заснуть. Но ради обеих моих девочек я бы совершил что угодно.

Отныне я получил доступ в закрытый круг, в мрачные мафиозные притоны, где играли по-крупному. Брат предостерегал меня. Я шел по скользкой дорожке. Этих людей было не так-то легко провести. За их столами сидели не доверчивые простаки. Нет, тут я имел дело с «большими мальчиками». Но я был готов на все ради выигрыша. От этого зависела моя жизнь.

Я мог рассчитывать только на себя, по крайней мере поначалу. Позже, намного позже, я присоединюсь к действительно тайному «Клубу Рыцарей зеленого сукна». Но это уже другая история. В те времена я «работал» один. И передо мной стояла единственная проблема, неотступно меня преследовавшая: как обворовывать товарищей по игре, не вызывая подозрений? Чтобы добиться желаемого, я без устали снова и снова отрабатывал техники шулерства. Я стремился к тому, чтобы мои пальцы стали такими же проворными, как у Джанго на гитаре. Я прочел все, что можно было найти, об иллюзионистах, стараясь разобраться в их искусстве. Ибо у иллюзионистов и шулеров много общего. Робер-Уден, Джон Невил Маскелайн, а еще Джон Скарн стали моими учителями. Благодаря им я научился создавать иллюзии, скрывать реальность за видимостью, использовать в игре психологические приемы жуликов и плутов. За несколько месяцев я развил невероятную ловкость рук, позволяющую сдавать карты в свою пользу. Сдача снизу, сдача второй карты, мнимое снятие колоды, ложная тасовка – я овладевал всеми шулерскими приемами, усложняя их и совершенствуя. Скажу без преувеличения, я мог бы стать признанным мастером, если бы мог похвастаться своими навыками. Но это исключалось: строжайшая скрытность была единственным шансом выпутаться из этой заварухи живым.