Лилия Ким - По живому. Сука-любовь
— Я ору на тебя от бессилия. Потому что говорю-говорю, а достучаться не могу. Я тебе говорю: надо то делать, надо это. И это не мне надо! Это тебе надо! А ты такую рожу строишь, будто тебя заставляют, и ты обреченно на каторгу идешь. А мне надо тебя заставлять! Потому что ты вечно стонешь, что ничего не добилась. Я из кожи вон лезу, давая тебе возможность это исправить, а ты начинаешь истерить, что тебя принуждают! Это выглядит примерно как наркомана гнойного оперируют, ему наркоз дать нельзя, потому что не берет, и вот этот гниющий организм орет на врачей: «Суки!» Да сдохни ты! Сдохни!
Если б он вместо каждого слова жег бы меня каленым железом, это было бы не так больно. Если бы он вырывал мне ногти, бил по губам ногами — это было бы не так больно. Каждое его слово капает мне на душу дымящейся кислотой, которая продолжает разъедать меня заживо долго-долго после того, как оно было сказано.
Н-да. Ну вот-с, значит, любим мы друг друга… И ведь любим же! С немыслимой силой и непонятной целью разрывая друг другу душу.
[+++]— Лера? — кто-то тронул меня за плечо.
Я подняла глаза. Сначала увидела, что все посетители кофейни таращатся на странную тетку, что плачет в углу навзрыд, прикрывшись газетой.
— Здрасссти… — прошелестела я, кивнув всей верхней частью тела, как пингвин, и только после этого поглядела выше.
Передо мной стоял Сева.
Вот уж кого не ожидала я увидеть, так это его.
Во-первых, последний раз мы виделись лет семь назад на встрече выпускников. Я тогда только-только вышла замуж за Валеру и страшно этим гордилась. Во-вторых, все десять лет после нашего расставания Сева не пытался со мной связаться. В-третьих, когда рыдаешь от обиды на мужа, меньше всего хочется, чтобы это видел бывший любовник.
Коротко Севу можно представить так — три последних курса института у нас с ним был бешеный, необузданный, иногда круглосуточный, лучший в моей жизни, абсолютно незабываемый секс. Правда, я настаивала, чтобы это сохранялось в тайне, потому что была активистка и «ва-а-аще», а он с виду — тихий лоховатый ботаник. Тот самый «тихий омут».
Он сильно изменился, возмужал — вот правильное, хоть и некрасивое слово из черно-белых советских фильмов. Но это был, все всякого сомнения, он. Вокруг ярких голубых глаз легли глубокие лучики-морщинки, со щек сошел стыдливый румянец, а сами щеки провалились, обтянув широкие скулы. Пухлые чувственные губы высохли и потрескались. Вот стрижка такая, с длинными филированными прядями, ему точно идет больше, чем прежний пролетарский «боб».
— Хороший у тебя парикмахер, — заметила я, не зная, в какие утесы запрятать свое жирное тело. Лучшая защита, как известно, — нападение. — Ну, как жизнь? Устроился на работу или все так же — барменом?
Однако Сева изменился не только внешне. Прежде от моего вопроса он бы застеснялся, засмущался и стек в ботинки. А теперь сел, поставил чашку и фамильярно приблизил свое лицо к моему:
— Чего ревешь с утра пораньше в общественном месте?
Я еще больше смутилась. Мало того что через десять лет Сева увидел меня не в лучшей форме, так еще и рассказывать ему, что муж вполне обоснованно считает меня ничтожеством?
— Да так…
Неожиданно Сева двинулся чуть вперед, уткнулся носом мне за ухо и с силой втянул воздух.
— Аж голова закружилась… — едва слышно сказал он, коснувшись моей мочки губами. — Пахнешь ты по-прежнему.
Я отодвинулась еще и уперлась спиной в стену. Сева отстранился и принялся за свой кофе. Повисла пауза.
— Гхм, — я кашлянула, — раз уж встретились, расскажи, как ты живешь. Женился? Дети есть?
— Не женился, детей нет, — последовал ответ.
— А что так?
Сева посмотрел на меня, как глядел раньше, принимая какое-то важное решение, потом отвернулся и нервно задергал ногой.
— Может, потому, что тебя любил все это время? — сказал он неожиданно и поглядел мне в глаза. — Поэтому ни с кем не мог отношений сохранить. Да и не хотел особо, — это звучало так, будто он меня обвиняет, но не слишком рьяно. — Жил полгода с одной… А потом ушел. Надоело. Лучше тебя никого не встретил. Ты лучшая женщина в мире, Лера. Это факт. Во всяком случае, для меня. Хм… странно. Я так часто с тобой разговаривал все эти годы и так часто говорил тебе, что люблю, что кажется, и не расставался совсем. И когда тебя здесь увидел, даже не удивился. Знаешь, первые три года я все ждал, что ты ко мне вернешься. Я был в этом уверен. Потом почти год был в отчаянии, потому что понял, что этого не случится. Мне попался журнал, где была статья о тебе и твоем муже. Как вы познакомились, и как ты в него влюбилась. Мне было очень горько. Но я перестал тебя ждать. То есть, может, продолжал надеяться, но ждать — уже не ждал. Потом… Потом я все старался тебя забыть. То с одной, то с другой. Был такой период, когда даже лиц не запоминал. Кстати, из-за тебя я долго привыкнуть не мог с другими… ну… Мы с тобой, помнишь, могли целый день этим заниматься. А девчонкам другим так не надо. Они через десять минут начинали удивляться, почему я… Кхм. Ну ладно. Не важно все это на самом деле. В общем, я встречался с кем-то, а говорил с тобой. Спать ложился — думал о тебе, просыпался — думал о тебе. Звонил иногда матери твоей, все хотел узнать, как ты. Только не заговорил ни разу. Всегда трубку клал. Я очень старался тебя возненавидеть. Вспоминал, как ты надо мной издевалась, какие скандалы мне закатывала. И не мог. Помнишь, я тебе рассказал, что одна девчонка, подружка Егора, на три года младше нас, в меня влюбилась и стала караулить меня по утрам на улице? Ты такой скандал закатила! Домой ей позвонила, сказала ее отцу, что ты моя жена, а я вообще по проституткам таскаюсь, гонорею только-только вылечил. Ужас! Лера, но я вспоминал об этом и смеялся! Ты такая… такая смешная была, такая взъерошенная, испуганная. Просто я в тот момент понял, что ты на самом деле меня очень любишь, только признаться в этом стесняешься и потерять меня боишься. Лера, я тебя люблю! Я тебя все это время любил. Тебя одну и никого больше.
Сева взял меня за руку. Ладонь у него была очень горячая, но сухая. Я отвернулась, потому что на глаза мне снова навернулись слезы. Меньше всего такой речи можно было ждать от тихого и застенчивого Севы. Невероятно. Он говорил так надрывно, горько и с таким отчаянием, что напоминал игрока, который идет ва-банк, ставя казенные деньги. Каждое слово, что он произносил, было, как глоток воды в пустыне. Нет, будто я, потерявшись, почти умерев от жажды и зноя, вдруг свалилась в чистый и прохладный ручей посреди зеленого леса.
— Сева, куда ты шел?
— Что? — не понял он.
— Ну, как ты здесь оказался?
