Гилберт Адэр - Мечтатели
К их большому удивлению, выяснилось, что в тот же самый день на площади Сен–Мишель царило полное спокойствие. Несмотря на это, только одна из многочисленных пивных вокруг фонтана была открыта для посетителей. Они как раз проходили мимо с намерением пересечь мост Сен–Мишель и очутиться на Иль–де–Сите, а затем вновь перейти Сену по мосту, расположенному дальше к югу, как вдруг кто–то постучал изнутри по стеклу и окликнул Teo.
Это оказался Шарль, который, хотя и был на год старше Teo, некоторое время учился с ним в одном классе. Teo не видел приятеля с тех пор, как тот поступил на экономический факультет парижского политехнического института. Даже в школе его политические взгляды были несколько консервативными и про–капиталистическими. Он читал «Уолл–стрит джорнел», который специально заказывал у ошеломленного владельца газетного киоска, и часто высокомерно сообщал, что ему «пора навестить своего банкира», когда речь шла всего лишь о том, чтобы посетить банк, но в этом циничном мире он хотя бы не был циником. Teo очень любил его чопорные старомодные манеры, его привычку постоянно жестикулировать и особенный беззвучный смех, сотрясавший всю его высокую, широкоплечую фигуру.
Они зашли в пивную.
Шарль стоял в одиночестве у окна со стаканом светлого пива в руке. Его трудно было узнать. Вместо темного строгого до пародийности костюма, который был чем–то вроде его отличительного знака, он носил теперь кожаную летную куртку с потасканным меховым воротником, пятнистые джинсы и рубашку в яркую клетку. Еще более экстравагантно выглядела его голова, выбритая наголо, если не считать маленькой косички в китайском духе.
Он хлопнул Teo по плечу:
— Не верю глазам своим! Teo! Как жизнь!
Какое–то время Teo не мог вымолвить ни слова.
— Шарль? Это ты?
— Что ты имеешь в виду? Разумеется, это я. Ты что, меня не узнал?
— Тебя узнал. А вот это — нет, — сказал Teo, показывая на китайскую косичку.
Шарль дернул за нее.
— А что, тебе не нравится? По–моему, мне идет.
— Я не могу понять.
— Что ты не можешь понять?
— Тебя, — беспомощно промолвил Teo. — Ты же всегда был таким шикарным, одетым с иголочки. Двубортный костюм, галстук в горошек, «Уолл–стрит джорнел» под мышкой. А теперь…
Шарль, вместо ответа, пристально посмотрел на Teo.
— Знаешь, а ты тоже изменился. Например, от тебя воняет, — он ткнул пальцем в одежду Teo. — И что за лохмотья? Ты выглядишь будто какой–нибудь персонаж Золя.
— Это долгая история, — сказал Teo после некоторой паузы.
Засим последовала еще большая пауза, после которой Шарль ответил с улыбкой:
— И моя не короче.
Затем, поцеловав Изабель и обменявшись рукопожатием с Мэттью, которого он, не будучи киноманом, видел впервые, добавил:
— Moгу я угостить вас пивом?
Но они попросили вместо этого накормить их.
— Накормить? Ну, не знаю, — сказал Шарль, глядя в сторону стойки. — Некоторые проблемы со снабжением в последнее время. Я посмотрю, что можно сделать.
Они не поняли, что он имеет в виду под «некоторыми проблемами со снабжением». Но они не понимали слишком многого.
Через несколько минут, когда Шарль вернулся с бутербродами и кока–колой, Teo снова задал ему тот же вопрос:
— Итак, откуда эта косичка?
— Я жил некоторое время в Монголии.
Шарль внимательно следил, какое впечатление произведет на друга его ответ. Ему не пришлось разочаровываться.
— В Монголии!
— Я провел семь недель в пустыне Гоби с кочевым племенем.
— Но ты же учился! В политехническом…
— Ну да, учился…
Он посмотрел куда–то вдаль, словно учеба в политехническом институте относилась к туманному, ушедшему в прошлое и не столь уж важному периоду его жизни.
— Посмотри вокруг, Teo. История, знание, воображение — они вышли на улицы. Они ходят вокруг нас. Они больше не принадлежат элите на правах частной собственности.
— Я не знала, — сказала Изабель, — что «Уолл–стрит джорнел» доставляют в пустыню Гоби.
— Я не читаю фашистских листков.
Teo и Изабель были совершенно ошеломлены.
— Что с тобой стряслось? — вскричал Teo.
Он оглянулся по сторонам и посмотрел на уцелевших в битве, они сейчас пили кока–колу и жевали бутерброды с таким видом, словно вышли перекусить во время перемены.
— Что стряслось со всеми вокруг? Почему кругом баррикады и фургоны СРС? Ради всего святого, скажи нам, что происходит?
— Ты меня спрашиваешь всерьез? Ты действительно не знаешь?
Шарль вглядывался в лицо Teo, пытаясь понять, не разыгрывает ли тот его.
— Нет, нет, я не шучу.
— Где же ты, черт побери, пропадал?
— О, очень далеко…
— Далеко? И как же ты оттуда вернулся?
— Вернулся?
— Как тебе удалось въехать в страну?
Ответа не последовало. Брови Teo сами собой в изумлении поднялись, и Шарлю оставалось только вернуть Teo его недоуменный взгляд, сопроводив его легкой улыбкой.
— Я начинаю задумываться, кто из нас двоих жил в пустыне Гоби.
Убедившись наконец, что его друг по какой–то причине, которая оставалась ему непонятной, и в самом деле не знает ничего о волнениях на факультете в Нантерре, охвативших затем весь Париж, все «четыре стороны шестиугольника», как любят выражаться телекомментаторы, он начал пересказывать им краткое содержание той легенды, что позже получит название les événements de mai{79}.
И вот теперь они узнали, каким образом изгнание их любимца Анри Ланглуа из Кинотеки стало настоящим Сараево для этих événements, как вокруг этого незначительного события начал кристаллизоваться дух бунта, который уже витал в воздухе, и как от него возгорелось то пламя, которое теперь передавалось из рук в руки, словно олимпийский огонь.
— Это уже не только университет, не только Париж! — восклицал Шарль, не в силах сдерживать своего воодушевления. — Вся Франция бастует, телефоны не работают, банки закрыты, почта не доставляется, в стране почти не осталось бензина. Это настоящая всеобщая стачка: студенты объединились с рабочими в едином фронте против общего врага. Новое общество рождается у нас на глазах, Teo, новый мир! Мир без grands–bourgeois и petits–bourgeois, без grands–fascistes и petits–fascistes{80}. Мир, в котором станет ненужным усталое искусство старого мира! Долой Леонардо! Долой Моцарта! Долой Шекспира!
Он сделал паузу.
— Долой Росселлини!
— Долой! — подхватил Teo.
Они замолчали.
— Ты увидишь, друг мой! — задушевным тоном сказал Шарль. — Ты сам увидишь.
Париж торжествовал. Мишель Фуко{81} царил над амфитеатром в «Мобер–Мютюалите», Cартр — в Сорбонне, Жан Луи Барро{82} и Мадлен Рено{83} делили сцену со своей публикой в «Одеоне». Очереди были чудовищными, хорошие места доставались немногим — большинству приходилось довольствоваться стоячими.
