Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево
Их было слишком много, истощенных маленьких оборванцев со спутанными волосами, тонкими, кожа да кости, ногами и протянутыми ручонками. Я не могла отвернуться от крошечных смуглых ладошек, жестких и цепких, как лапки, от изможденных сморщенных мордашек. Они показывали, что хотят есть, совали в рот грязные пальцы, из темных глаз кричало отчаяние. Дети не должны быть такими. Я знала, что, как только положу монетку на одну ладонь, ко мне тут же слетится целая стайка попрошаек, быстрых и проворных, как крысы. Многие были примерно одного с Билли возраста, некоторые даже младше. Они пытались потрогать мою одежду, словно я была святым, облеченным целительными силами, и я в какой-то момент застыдилась своего богатства и беспомощности. Меня предупреждали — ничего не давать. «Даешь деньги, осложняешь проблему», — говаривал Джеймс Уокер.
Проблема заключалась в рабстве. Уокер рассказывал, что зачастую детей в рабство продают родственники, даже родители, которые не в состоянии прокормить их — пострадавших от землетрясения в Бихаре, оставшихся сиротами после войны в Пенджабе, беженцев из Западной Бенгалии, — и что выпрошенные деньги пойдут на покупку других детей. Тощие, грязные, беззащитные, они все же могли считать себя счастливчиками: попасть к хозяину означало остаться в живых.
Когда дети подрастали и уже не могли попрошайничать, их снова продавали — одних в услужение, других — заниматься проституцией. Все это я знала и усугублять проблему не хотела, но тех, кто не приносил определенную сумму, ждала порка. Выйти из этой ситуации победителем было невозможно, поэтому я всегда носила запас мелочи и давала каждому по одному пайсу — меньше пенни. Успокоить совесть помогало такое рассуждение: на покупку ребенка этих денег все равно не хватит, и, может быть, кого-то не побьют сегодня за то, что он принес слишком мало. Билли не спрашивал, почему дети попрошайничают, но смотрел на них с серьезным выражением. Я поспешила увести его, а чтобы отвлечь, указала на астролога, сидевшего на деревянном стуле под высоким растрепанным зонтом. Билли даже щелкнул фотоаппаратом. Потом мы сфотографировали сапожника, делавшего сандалии из старых автомобильных покрышек. Вокруг разговаривали на хинди, урду, телугу, бенгальском и еще каких-то языках, в результате получалась мешанина столь же непостижимая, как и сама культура. Я ловила видоискателем чайные палатки, забитые мешочками с ароматными листьями, — щелк; торговцев специями, стоявших за открытыми мешками с кумином, — щелк; окутанную редким дымком лавку с ладаном — щелк.
Однажды я отыскала здесь лавку особенно соблазнительных благовоний и с тех пор каждый раз останавливалась — вдохнуть аромат пачули, мирра, роз. Мне так хотелось купить заткнутый пробкой пузырек чего-нибудь, унцию Индии — только для себя. Обычно я не пользовалась духами, но как чудесно было бы привезти в Чикаго что-то особенное, чтобы в серый январский день поднести флакончик к носу и вспомнить. Но жить приходилось экономно, и я всегда точно знала — даже если Мартин этого не знал, — сколько денег в жестянке из-под чая. Так и не овладев искусством торговаться, я довольствовалась тем, что фотографировала торговца вместе с его изящными бутылочками, улыбалась и шла дальше.
Мы подошли к прилавку, где старик с широким и плоским монголоидным лицом продавал тибетскую бирюзу, ловко перекидывая костяшки на счетах. Кожа у него напоминала дубленую шкуру, а отполированные камешки цвета морской волны были аккуратно вставлены в изящные сережки, искусно переплетенные ожерелья и широкие браслеты, и все это колыхалось вокруг него подобием шторы из бусинок. Увлекшись, я слишком поздно заметила Эдварда и Лидию, рывшихся в корзине с полудрагоценными камнями.
— Эви, дорогая!
Эдвард вежливо приложил пальцы к козырьку шлема.
— Решили, раз уж застряли здесь, заняться покупками.
— Чудесные камни.
Лидия провела ладонью по пестрой шторе из ожерелий.
— Вы когда-нибудь видели нечто столь же вульгарное? — Она взяла камень размером с перепелиное яйцо, заговорщически улыбнулась и, наклонившись, добавила: — Но вот эти великолепны. Поторгуюсь, куплю по дешевке, а оправу сделаю в Лондоне.
Эдвард одобрительно кивнул.
— Мама?
Я с благодарностью повернулась к Билли:
— Что, милый?
— Мы со Спайком учимся рыгать. Хочешь послушать?
— Э-э-э…
Билли продемонстрировал.
— Ух ты. Очень похоже.
— Спасибо. — Он застенчиво улыбнулся.
Лидия поморщилась, как будто ей преподнесли на тарелке бьющееся сердце.
— Нет, правда, Эви, о чем вы думали, когда везли в Индию ребенка? Такой милый мальчик. Ну зачем?
Я удержала готовую сорваться с языка острую реплику и перевела разговор на другую тему:
— Услышала недавно одну довольно любопытную историю и подумала, что, может быть, вы сумеете пролить какой-то свет.
— Конечно, дорогая. — Лидия моментально переключилась в соответствующий режим: — Что вы услышали?
— Один эпизод из индийской истории, имеющий отношение к Великобритании.
Взгляд Лидии вернулся к корзине с бирюзой.
— Должна сказать, в индийской истории Великобритания имеет отношение ко всему.
— Действительно, — пробормотал Эдвард.
Я заставила себя изобразить улыбку.
— Это случилось в 1857-м. Восстание сипаев.
— Уверена, мне об этом ничего не известно. — Лидия уже отбирала камни. — Такие вещи вгоняют меня в депрессию.
— А, да, сипаи. — В голосе Эдварда зазвучали властные нотки британского чиновника. — Туземцы на королевской службе. Получили форму, прошли хорошую подготовку — казалось бы, цените и будьте благодарны, так нет же, устроили бунт. Неблагодарные наглецы. Я вам так скажу, британцам это стоило многих жизней.
— Что же им так не понравилось?
— Поддались предрассудкам, поверили в какую-то ерунду насчет жира на винтовочных гильзах, — хмыкнул Эдвард. — То ли коровьего, то ли свиного, кто его знает.
— Не берите в голову, дорогая. — Лидия озабоченно посмотрела на меня. — Мы, знаете ли, приехали в Индию, чтобы не оставаться в Лондоне. Война и все такое… — Она нахмурилась, пытаясь найти адекватные слова. — Можете представить наше разочарование, когда мы оказались здесь. Все хорошее — английское, только не такое хорошее, как в Англии, а остальное просто трущобы. Мне, конечно, жаль их, но, откровенно говоря…
Эдвард облизал губу.
— Не поймите нас неправильно. Мы их жалеем, этих бедолаг. Но ведь они сами себе не помогают, верно? То же, что и в Африке. Тамошние кикуйю…[16] Я много чего мог бы вам рассказать. — Он поднял бровь.
