Дж. м. Ледгард - Погружение
Шел такой снег, что приходилось чистить крышу. Вифлеем у него в голове превратился из маленького грязного палестинского городка, разграбленного Израилем, в городок французский. Пастухи в заснеженных полях и ангелы над ними.
У нее на шее висел серебряный эфиопский крест, который блестел в свете свечей. Они сидели за тем самым столом, за которым Ибсен ел своего гуся в Рождество восемьсот девяносто девятого. Они решили, что это хорошая примета.
Joyeux Noël! Веселого Рождества! Мир и благолепие, горячий шоколад и меха, и отключите, пожалуйста, мобильные телефоны. Рождественская пьеса, мадригалы, немного Гайдна на трубе и совершенно неузнаваемая фортепианная музыка. Официанты во фраках. Подзывать их жестом – ужасный моветон, они реагируют на легчайший кивок и скользят по паркету, как греческий хор. На протяжении вечера они ели утиную печень фуа-гра с винным персиковым желе, шотландские гребешки, ветчину, седло барашка по-овернски, белую фасоль с трюфелями, морских карасей, абрикосы-пашот, панна-котту с лавровым листом, сыры и шоколад. Пили шампанское, домашнее белое вино, шато Лафит-Ротшильд, десертное шато-виллефранс; он пил эспрессо, а она ройбуш. Еще был миндаль и рождественский пудинг с коньячным соусом из лондонского «Ритца».
На нем был синий костюм, замшевые туфли и серая рубашка от «Тернбулл и Ассер». Запонки он прихватил с собой только одни, полковые. Серебряный парашют на малиновом фоне. Наверное, она не заметила.
Во многом он был старомоден. Он завидовал исследователям викторианских времен, потому что перед ними стояли ясные цели и потому что мир, который они открыли, и мир, куда они возвращались, различались очень сильно. А сейчас не осталось ничего определенного. Он не доверял эмоциям. Доверял только знаниям и долгу. Да, долгу. Его работа не всегда была ужасной. А когда была, он с ней справлялся. Он отличался гибким умом, умом человека будущего, который понимает, что лучшее, что он может сделать в этом запутанном настоящем, – помочь людям осознать, где они находятся, с исторической точки зрения. Они были примерно ровесниками.
– Ты служил в армии.
– Почему ты так думаешь?
– Потому. Во-первых, запонки. Татуировка. Я никогда не встречала мужчину, который складывает одежду и аккуратно ставит ботинки, прежде чем лечь в постель.
– Это было очень давно. Временное звание.
– По-моему, ты об это жалеешь.
– Иногда.
– Тебе приходилось прыгать из самолета?
– Да.
– Вау, – сказала она так же, как недавно он. Все-таки она не француженка.
Конечно же, она заметила запонки. Она видела его насквозь. И его принадлежность к шпионскому миру скоро станет очевидной, это только дело времени. Ложь, кражи, смерти, деспотичное начальство, хорошие мужчины и женщины, которые никогда не выйдут из этой игры.
Она не спросила, каково это – прыгать с парашютом, не спросила, что ему не понравилось в армии. Сказала:
– Я скажу кое-что по-немецки? Ты не против?
– Ни капельки. Я не знаю немецкого.
– Тогда слушай слова.
Она произнесла медленно и чисто:
– Durch den sich Vögel werfen, ist nicht der vertaute Raun, der did Gestacht dir steigert.
– Что-то про птицу.
– Это Рильке. Там, где летают птицы, не внутреннее пространство. Там все кажется яснее. Как-то так… Мне кажется, парашютисту это должно что-то сказать.
– Я уже много лет не прыгал, – уклончиво ответил он.
Они поговорили о супермоделях, панке и Кингс-роуд. Она рассказала о своем племяннике Бертране, Берте.
У них было не так много тем для разговора. Она не могла объяснить ему математику. Он обязан был прятаться за фальшивой личностью. Они радостно обсудили атрибуты Рождества и послушали мадригалы. И, только когда принесли мясо – официанты спешили, как ведомые звездой волхвы, несущие благовония, – она спросила об Африке:
– Расскажи мне о Французской Африке.
– Джибути, – ответил он не задумываясь.
– Где это?
– Между Эритреей и Сомалилендом.
Она кивнула.
– Там есть на что посмотреть. Столица – Джибути, она полуразрушена. Главную площадь переименовали, но все называют ее так же, как в колониальные времена. Нелегальные бары, где пьют французские легионеры, обложены мешками с песком для защиты от бомб, а проститутки демонстрируют себя открыто. Магазины рядом с главной площадью держат китайцы. Вертолет президента по вечерам летает над рынком. У всех есть мобильник с камерой и плеером. Многие забывают их выключить, входя в мечеть, поэтому молитвы прерываются звонками – иногда это религиозная музыка, иногда французский хип-хоп. По вечерам из пустыни приводят верблюдов, которых забьют на мясо, и афары срубают верблюду горб и пьют зеленую дрянь, которая у него внутри. Так же, как делали сотни лет до этого. Дома обычно сложены из булыжников или покрыты рекламой зубной пасты и мыла. Там так жарко, что даже с моря не дует ветер. И я не знаю, что там водится в воде, я не думал об этом, до того как встретил тебя. По-моему, в заливе Таджура живут тигровые акулы, а по берегам очень много вулканов. Сейсмически активный регион.
– Это французская территория?
– Французы есть разве что в лагерях Иностранного легиона. Да еще в порту можно встретить старый французский трамп, направляющийся на Реюньон или Новую Каледонию. И в то же время Тарек бен Ладен, брат Усамы бен Ладена, хочет построить самый длинный в мире мост между Джибути и Йеменом через Баб-эль-Мандэб, Ворота слез. А по обеим сторонам моста воздвигнуть города, которые будут надеждой для человечества. В Джибути будет город на два миллиона человек, а в Йемене – на четыре. Проект стоит сорок миллиардов долларов, и работы проводятся американскими армейскими подрядчиками при полном одобрении ЦРУ.
Он запнулся. Он слишком сильно забрался в область своей реальной работы: он должен был изучить проект моста.
– Что касается переправы, то существуют неопровержимые генетические и исторические доказательства того, что любой не-африканец в мире происходит от группы из тридцати человек, которые переправились через Ворота слез около шестидесяти тысяч лет назад, пешком, вброд, а иногда на плотах, из Африки в Аравию. Мы все африканцы. Разница генома существует между людьми, а не между расами. С такой историей миграции любое африканское племя станет светловолосым и голубоглазым. Во Франции мы становимся белыми, как творог, а под солнцем черными. Однажды мы как вид уже убегали. Из долины Рифт в Сомали, а потом на Ближний Восток. В живых осталось всего несколько тысяч людей.
– Не верю. У любого водоема нас бы забили насмерть обезьяны.
