Сергей Алексеев - Рой
— А я никого не оповещал, — пожал он плечами. — Я еду протокол на тебя составить.
Тимофея от такой наглости аж подбросило:
— Ух т-ты… И ружье ты за борт не выбрасывал?!
— Нет, — бакенщик повертел головой. — Ты что? Никто же не видел. Я тебя застукал с трактором на нефтепроводе, мужики видели, подтвердят. А ты со зла меня оговариваешь.
Стиснув зубы, Тимофей выдвинул кирзовую наганную кобуру со спины на живот и скомандовал:
— Шагай вперед. И не дергайся.
Бакенщик пошел. Тимофей увидел его морщинистую, дряблую шею, грязноватый ворот рубахи, узкую, сутулую от сидения в лодке спину — жалкая была спина. Сажин считался застаревшим бобылем, хотя летом у него жила какая-то женщина, будто приезжая жена: говорят, есть теперь и такие…
— А побегу, неужто стрелять будешь? — спросил бакенщик, не оборачиваясь. — Неужто рука подымется?
— Давай попробуем, — хмуро буркнул Тимофей. — Беги.
Сажин усмехнулся и, заложив руки за спину, побрел вдоль улицы.
Тимофей прекрасно знал, что не сможет выстрелить и что наган, положенный ему для самообороны, не больше чем украшение или пугало. Однажды он задержал двух браконьеров с мясом лося, взял с поличным. Браконьеры похватали ружья и попятились к кустам, держа его на прицеле. А в кустах побежали. Тимофей вынул револьвер и ринулся догонять. Едва он достиг кустов, как оттуда ударил выстрел и картечь посекла ветки над головой. Волна ярости и какого-то безрассудства окатила голову. Он пригнулся и пошел прямо на невидимого стреляющего. Но браконьеров в кустах уже не было, они вырвались на луговину и убегали к реке. Ружья были в руках, причем один постоянно оглядывался и вскидывал стволы — то ли припугивал, то ли в самом деле хотел выстрелить..
И нервы не выдержали. В очередной раз, когда браконьер поднял ружье, Тимофей упал на колени, вскинул револьвер и поймал его на мушку. Оставалось лишь надавить на спуск, но именно в этот миг, когда отчетливо увидел человека, вернее, его грудь, перечеркнутую мушкой, и каким-то неведомым чувством понял, что если выстрелит, то обязательно попадет, причем уложит наповал, — именно в это мгновение он понял, что не сможет стрелять, потому что убьет.
И в других ситуациях, когда было необходимо применить оружие, в памяти тут же возникала человеческая грудь, поднятая на мушку. Подчиняясь неуправляемому инстинкту, Тимофей палил в воздух. Даже когда выстрелом в упор ему продырявили полу дождевика и борт лодки, он не смог подавить этот инстинкт. Рука поднялась, но только в воздух, и револьверный барабан опустел в мгновение ока, избавляя его от искушения.
Ни одна живая душа не знала об этом. Он скрыл ту историю с погоней, даже своей жене не рассказал.
Тимофей сдал бакенщика дежурному, рассказал ему о трубе и обо всем, что произошло. Дежурный посадил Сажина в «телевизор» — комнату шириной в решетчатую дверь — и стал названивать начальнику милиции, чтобы вызвать следствие и сообщить радостную весть…
Дома Тимофея ждал хор: пять дочерей ревели в один голос, сидя и стоя в разных углах квартиры, и только младшенькая, груднячка, вертела головенкой и лупала синими глазами.
— Что за шум, а драки нет? — весело спросил Тимофей и встал посередине избы. — На кого протокол составить?
И рев мгновенно смолк, словно выключился. Дочери бросились к отцу, облепили со всех сторон, а старшая, восьмилетняя, невеста уже — как он ласково думал о ней, — с разбега бросилась на шею и, повиснув, потянула к полу.
Но зато с места в карьер заревела младшенькая.
— Ребенка напугал! — взметнулась жена. — Чего орешь, протоколыцик?
Тимофей понял, что Валентина не в духе. Он потрепал, пощекотал небритым подбородком своих девок, достал из рюкзака горбушку, которая тут же была поделена с веселым гвалтом.
Жена хмыкнула, расстегнула пуговицы на кофте и дала ребенку грудь. Дочь мгновенно умолкла, надув щеки и поглядывая на отца плутовскими глазенками. Тимофей, не разматывая портянок, подошел к ней и потрепал за носик-пуговку.
— Чуть заревела — грудь суешь, — сказал нарочито ворчливо. — Потом ночами спать не будет, и сама с ней…
— Я и так не сплю! — бросила жена. — На тебя бы такую ораву навесить… Воспитатель нашелся. Бродяга…
Девчонки лакомились хлебушком, посланным зайчиком, глядели весело, лезли к отцу. Тимофей сел на табурет, раскрутил портянки и вдруг подумал, что жизнь у него — как этот кусок хлеба. И радости, и сладости-то в ней — лишь наскучавшиеся дети; остальное же все пропахло бензином, речной тиной, дымом, провоняло чужой рыбой и потом. Он, как всегда, пожалел, что нет у него сына. Сейчас бы посадил на колени, дал бы револьвер посмотреть, пощелкать курком, или бы пошел с ним колоть дрова: чурки валялись с весны, почернели, запрели — колуном не возьмешь…
— Дай поесть, — попросил он. — С утра голодный…
— Где был, там и проси, — буркнула жена.
Старшая дочка кинулась к печи, загремела посудой; вторая стала резать хлеб, третья достала ложку, прибор с перцем и горчицей — отца после рейдов всегда кормили всем миром.
— Я раньше никак не мог, — виновато сказал Тимофей. — Между прочим, трубу нашел. И пушкаря. Знаешь, кто стрелял?
— Не мог он! — передразнила жена. — А я могу? Одна с оравой? Они вон тебя каждый вечер ждут!.. Дрова не колоты, сена не хватит… Ты накосил отавы? Накосил?
— Накосил, — соврал Тимофей. — Стожок поставил воза на два.
— Хоть бы не врал-то, — отмахнулась Валентина. — Коса, грабли дома лежат — накосил…
В сенцах длинно заскрипели половицы: видно, теща откуда-то пришла и теперь стоит под дверью, слушает.
— Ну чего ты разворчалась? — добродушно спросил Тимофей. — Я говорю, трубу нашел, из которой сигнал подавали, и ружье… А дрова я переколю. Поем вот и махом, до ночи!
— Во как сыта! — жена показала на горло. — Только и слышу посулы… А ребятишки без отца растут! Где ты шатаешься?
— На работе был…
— Я не знаю: на работе, по бабам ли, — жена дернула головой. — Настрогал ребятишек полну избу, а сам болтаешься!
Тимофей понюхал наваристый борщ, зажмурился и взял ложку. Девчушки расселись вокруг стола, глядели — наглядеться не могли.
— Мы с тобой еще одного строганем. Сына! — сказал Тимофей и подмигнул жене. — Чтобы мужик в доме был.
— Хватит! Спасибо! Под ружьем не заставишь! — Валентина отняла дочь от груди, унесла в спальню.
Теща умышленно громко затопала ногами, прихлопнула сеночную дверь и вошла.
— Ох, умаялась, — сказала она и села, растопырив грязные руки. — Ботву собирала… У всех огороды-то убраны, токо у нас стоит… У свата был?
![Конни Мейсон - Птица счастья [Птица страсти]](/uploads/posts/books/18097/18097.jpg)