Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков
Написала, что в училище «подобрался отличный коллектив», — это неточно. Коллектив упорно и умно подбирал директор Бажанов. Присматривал среди учеников хороших парней, оставлял их в училище мастерами производственного обучения, заставлял поступать в вечерний институт, окончат — переходят в преподаватели. У каждой группы был мастер и классный руководитель из бывших мастеров — наставники в самом высоком смысле слова. Ребята им платили горячей подростковой преданностью. Я точно знаю: талантливый педагог и организатор способен на краю света создать такое учебное заведение, которому пажеский корпус в подметки не будет годиться.
Директор Бажанов и мама (три года, как не стало моего отца) были, кажется, влюблены друг в друга. У них закручивался роман. Это меня решительно не устраивало. Придут тихонечко поздно вечером к нам домой, шмыгнут в мамину комнату — а я тут как тут. Столбом стою, глазами гневно в Бажанова стреляю, и на мамино «Иди спать!» — огрызаюсь: «Пусть он уходит!»
Точь-в-точь в подобной ситуации вела себя моя двоюродная сестра Тамара — настоящая сестра, которую я обрела почти в тридцать лет и до сих пор берегу по мере сил. Мама Томочки — тетя Маша, мамина сестра, тоже одинокая. Завелся у тети Маши кавалер, очень славный, из Ленинграда, звал их туда жить. Тамара, двенадцатилетняя, — в штыки: «Он нам не нужен! Не смей с ним видеться! Я тебе никогда не прощу!» И мне, и сестре понадобилось повзрослеть, чтобы понять, какими эгоистичными особами мы были. Да еще и упрекать потом матерей: «Зачем нас слушали?»
Когда Бажанов умер после тяжелой болезни, его детище стало хиреть. Новый варяг-директор умудрился испортить слаженную машину, привести в упадок училище-музей. Многие, как и мама, не могли видеть, как результаты их многолетнего упорного труда рассыпаются в прах, уходили. Мама перешла в другое ПТУ — кулинарное, девичье, готовившее поваров и кондитеров. Та же должность, тот же оклад и… спокойная рутина, если не относиться к бабским склокам серьезно.
Потом мы переехали в Ленинград, мама преподавала, на руководящие должности не стремилась. Родился Никита, бессонные ночи. Мама говорила, что для нее бичом стали классные сочинения. Дети пишут, а учительница неудержимо клюет носом.
Я не просила маму бросить работу. Ситуация была предельно проста: или я, или мама — другой кандидатуры в няньки не было. Я заканчиваю университет, выхожу или не выхожу на работу. Повторю, маму я не уговаривала. Она вообще сама не любила просить, и других никогда не ставила в позу просителя. Если тебе ясен выход из положения, если ты принял решение, зачем вынуждать родных исполнять павлиньи танцы?
Мама не раз говорила, что внуки ей подарили десять лет жизни. Я полагала, что мама имеет в виду сохраненные, не сожженные на работе нервные клетки. И только когда у меня самой появились внуки, до меня дошло, что мама подразумевала.
Человек не может жить без положительных эмоций. Радостные чувства — единственное топливо здоровой психики. Негативные чувства соответственно губительны для души, как вода для огня. Было пламя, стало пепелище. А маленькие дети — это неисчерпаемый источник положительных эмоций, это побудители (точнее — разбудители) теплых чувств, которые обычно покоятся на задворках подсознания, — нежности, умиления, глуповатой восторженности. Посмотрите на лицо человека, который делает «козу» малышу. Даже суровые физиономии разглаживаются, улыбки расползаются, словно откуда-то изнутри вырвался фонтан чистой энергии.
Через год после маминой смерти у меня обнаружили рак. О том, что я прохожу обследование, знали многие. Но окончательный диагноз — только близкие: дети, муж, двоюродная сестра Тамара. Я не стыдилась болезни, просто мне нужно было сконцентрировать силы для предстоящей операции, настроить себя на победу. Нытики и хлюпики рак не побеждают. Я знала людей, которые умерли, хотя стадия рака была начальной. И знаю тех, кто выжил, хотя приговор был смертельным. Моя подруга Люба, например. Ей было тридцать лет, у нее была маленькая дочь и самый коварный рак — меланома. После операции Любе предложили оформить инвалидность, намекнули, что жизни осталось немного. «Вот уж дудки! — мысленно ответила Люба. — Никакого рака у меня нет. А есть дочь и прекрасная жизнь впереди. Бред какой! Инвалидность!» Люба обулась в туфли на шпильках и зацокала по больничной аллее. Хотя даже в комнатных тапках ей было очень больно шаркать.
Сочувствие и сострадание оттянули бы мои силы. Вот я сообщаю про свой диагноз — ахи, вздохи, страхи, слова утешения. Надо ведь отвечать. Парадоксальным образом меняться с собеседником местами и уже его заверять, что на тот свет я быстренько не собираюсь. Мне хватило перевернутых лиц мужа и сыновей. Фраза, которую я выдумала, которая стала моей главной спасительной молитвой: «Сегодняшний день нисколько не хуже для умирания, чем завтрашний», — не производила на них никакого впечатления. Но ведь и в самом деле, что такого чрезвычайного ждет меня в последующей жизни, ради чего стоит отравлять отпущенное время панической лихорадкой? Умирать тоже надо уметь достойно. Хотя лучше, конечно, пожить. Я тогда еще не знала, что откроется мощный мотив для долгой жизни. У меня еще не было внуков.
Я старалась находить юмористические оттенки в ситуации, но у моего мужа чувство юмора начисто пропало.
— Представляешь, — говорила я Жене, — за две недели я прошла по веренице из пяти врачей. И каждый спрашивает, наступил ли у меня климакс. Последнему доктору я сегодня сказала: «Вы сформировали у меня комплекс неполноценности. Ну нет климакса, где я его возьму?» — «Плохо, — отвечает, — при менопаузе эта опухоль себя по-другому ведет». — «Во всем найдется хорошее». — «Что?» — не понял врач. — «Вот и в климаксе нашлось хорошее».
Муж даже не улыбнулся. Ладно, пускаю в ход тяжелую гинекологическую артиллерию:
— Мне делали УЗИ, очень современным способом. Внутрь доктор ввел такую штуку, вроде толстого стержня. Обследует, смотрит на экран и все время спрашивает, не больно ли мне. Вы, говорю, наверное, по первой специальности стоматолог. Он — в удивлении. Почему? Потому что так часто, не больно ли вам, спрашивают только зубные врачи. Похихикал он, закончил обследование и говорит: «Ничего интересного у вас там нет». Теперь уж я рассмеялась: «Таки ничего интересного?» — «В смысле: по нашей части, онкологической»
— Ведь это хорошо? — уточняет Женя, которого скорее коробит мой рассказ, чем веселит.
— Это отлично. Если бы у меня имелась опухоль не только в груди, но и в придатках, то я была бы ходячим раковым заповедником.
Только года через полтора у Жени стало просыпаться чувство юмора по отношению к моей хвори. Мне делали жуткие уколы толстенной иглой в живот — вызывали ненаглядный климакс. Я зачитала мужу инструкцию к препарату:
