Суад - Сожженная заживо
— Я работаю с гуманитарной организацией и могу что‑то сделать для этой девушки, поэтому мне хотелось бы узнать, существует ли у нее надежда на жизнь.
— Что касается меня, то я думаю, что да. Можно было бы попытаться что‑то сделать, но сомневаюсь, что это возможно в нашем госпитале.
— Тогда, может быть, попытаться перевезти ее в другой госпиталь?
— Да, но у нее семья, родители, она несовершеннолетняя, мы не можем вмешиваться. Родители знают, что она здесь. Мать уже приходила, впрочем, с тех пор посещения ей запрещены… Это совершенно особенный случай, поверьте мне.
— Послушайте, доктор. Я со своей стороны хотела бы что‑то сделать. Я не знаю, что это за запреты, но если вы считаете, что существует хоть какая‑то надежда выжить, даже самая ничтожная, я не могу оставить ее умирать.
Тогда доктор посмотрел на меня, слегка удивленный моей настойчивостью. Наверняка он думал, что я не представляю никакого веса… одна из этих «гуманитариев», ничего не знающих о его стране. Я бы дала ему лет тридцать, и он казался мне весьма симпатичным: высокий, стройный, с черными волосами и хорошо говорил по‑английски. Он был совсем не похож на своих собратьев, обычно игнорирующих просьбы западных иностранцев.
— Если я смогу вам помочь, то обязательно помогу.
Отлично. На следующий день он уже охотно говорил со мной о состоянии пациентки. Поскольку он учился в Англии и был достаточно образованным, наши отношения складывались легко. Я пошла немного дальше в своих расспросах об участи Суад и поняла, что на самом деле ей не оказывалось никакой помощи.
— Она несовершеннолетняя, мы не имеем абсолютно никакого права прикасаться к ней без разрешения родителей. А для них она умерла, во всяком случае, они ждут только этого.
— А если поместить ее в другой госпиталь, где с ней будут лучше обращаться и оказывать ей помощь, как вы думаете, мне позволят это сделать?
— Нет. Только родители могут разрешить это, но они вам такого разрешения не дадут!
Я отправилась поговорить со своей знакомой об этой моей затее и спросить ее мнение:
— Я хотела бы перевезти ее из этого госпиталя в другое место. Что ты об этом думаешь? Это возможно?
— Если родители хотят, чтобы она умерла, ты ничего не добьешься. Это вопрос чести для них и для всей деревни.
Но я уже влезла в эту историю. Я была намерена заниматься ею до тех пор, пока не найду даже самую маленькую лазейку для положительного решения. В любом случае я собиралась идти до конца.
— Как ты думаешь, может быть, мне съездить в эту деревню?
— Ты слишком рискуешь, отправляясь туда. Послушай меня хорошенько. Ты еще не знаешь, что такое кодекс чести, которым нельзя пренебречь. Они хотят, чтобы она умерла, — в противном случае их честь не будет восстановлена, и семью вышвырнут из деревни. Они должны будут уйти обесчещенными, ты понимаешь? Ты, конечно, можешь броситься в пасть тигра, однако, по моему мнению, ты подвергнешь себя огромному риску и, в конце концов, не добьешься ничего. Она приговорена. Она находится без лечения слишком долго, с такими ожогами эта несчастная не выживет.
Но маленькая Суад все же приоткрывала глаза, когда я приходила ее навестить. Она слушала меня и отвечала мне, превозмогая невыносимую боль.
— Я знаю, что у тебя был ребенок. Где он?
— Я не знаю. Его забрали. Я не знаю…
Я понимала, что по сравнению с тем, что ей приходилось выносить, и тем, что ее ожидало, — неминуемой смертью, мысль о ребенке не была главной в ее сознании.
— Суад, мне надо, чтобы ты дала мне ответ, потому что я хочу кое‑что сделать. Если нам удастся выбраться отсюда, если я увезу тебя в другое место, ты согласишься поехать со мной?
— Да, да, да. Я поеду с тобой. Куда мы поедем?
— В другую страну, не знаю еще точно куда, но туда, где ты больше никогда не услышишь обо всем этом.
— Да, но ты знаешь, мои родители…
— Я повидаюсь с твоими родителями, я поговорю с ними. Хорошо? Ты доверяешь мне?
— Да… Спасибо.
Итак, заручившись ее согласием, я спросила у молодого врача, знает ли он, где находится та самая знаменитая деревня, где девушек жгут, как тряпки, только за то, что они влюбляются.
— Она родом из деревушки километрах в сорока отсюда. Это достаточно далеко, туда нет проезжей дороги, и это довольно опасно, потому что место слишком глухое. В этих краях даже нет полиции.
— Не знаю, могу ли я поехать туда одна…
— О‑ля‑ля! Вот уж чего вам не советую. Да вы десять раз потеряетесь, пока разыщете эту деревню. Подробных карт ведь тоже нет…
Я наивна, но не до такой степени. Я знаю, что самая главная проблема, когда ты спрашиваешь дорогу в подобных краях, в том, что ты иностранец. Тем более, что деревня, о которой идет речь, находится в зоне, оккупированной израильтянами. И я, Жаклин, будь я представитель «Земли людей», гуманитарий или христианка, меня могут принять за израильтянку, шпионящую за палестинцами, или, наоборот, в зависимости от того участка дороги, где я нахожусь.
— Не могли бы вы оказать мне услугу отправиться туда со мной вместе?
— Но это безумие!
— Послушайте, доктор, мы можем спасти человеческую жизнь… вы сами сказали мне, что надежда есть, если увезти ее отсюда в другое место…
Спасти жизнь. Это для него не пустой звук, ведь он врач. Но он из той же страны, в которой живут и медсестры, а для медсестер Суад или любая другая на ее месте должна умереть…
И одна такая уже не выжила. Я не знаю, был ли у нее шанс выкарабкаться, но ее не лечили вовсе. Мне очень хотелось сказать этому симпатичному врачу: для меня невыносимо оставить умирать молодую девушку только потому, что таков обычай! Но я промолчала, потому что знала, что он сам заложник этой системы, своего госпиталя, своего директора, медсестер, да и всего населения. Он и так проявлял незаурядную смелость, разговаривая со мной обо всем этом. Преступления во имя чести — это табу.
Мне все‑таки удалось наполовину убедить его. В самом деле, это был очень добрый, честный человек. Я была тронута, когда он ответил мне с некоторыми колебаниями:
— Не знаю, хватит ли у меня смелости…
— Ну, давайте попробуем. Если дело не пойдет, мы вернемся.
— Хорошо, но вы мне обещаете, что не обидитесь, если я делаю от ворот поворот при малейшем осложнении.
Я пообещала. Этот человек, которого я буду называть Хассан, будет моим проводником.
Я молодая западная женщина, работающая на Ближнем Востоке в организации «Земля людей». Я спасаю детей, попавших в беду, будь то мусульмане, евреи или христиане. Это постоянная сложная дипломатия. Но в тот день, когда я села в машину рядом с этим отважным молодым доктором, я совершенно не отдавала себе отчета о возможном риске. Дороги плохие, местные жители подозрительные, а я вовлекла этого арабского врача, свежеиспеченного выпускника английского университета, в авантюру, которая бы показалась необыкновенным приключением, если бы цель, ради которой мы ехали, не была такой серьезной. Он должен был бы принять меня за сумасшедшую.
