Владимир Тучков - Последняя почка (сборник)
Женщина назвалась, в очередной раз назвалась, поскольку Лев начал вспоминать, как всю ночь он называл ее Настей. Конечно, это была Настя, поскольку кем же ей еще было быть?
Ну, – сказала она, затягиваясь сигаретой, – и как?
Лев стушевался. И вместо ответа вновь горячо обнял ее. Настя отстранилась и повторила вопрос, пристально глядя на него своими черными, блестящими, словно черная ртуть, глазами. И продолжила, выпустив дым в лицо и рассмеявшись:
От СПИДа еще никому не удалось вылечиться. Еще лет пять-шесть. Если, конечно, повезет. – И опять рассмеялась звонко и чисто, словно валдайский колокольчик.
Однако Лев уже ничего не понимал. Потому что этот смех был в тысячу раз сильней, чем чувство самосохранения. Время для него спрессовалось в антифилософскую категорию «здесь и сейчас», за пределом которой ничего не существовало.
Удовлетворившись произведенным эффектом, произведенным не словами о страшной болезни, а тем жутким воздействием, которое она произвела на Льва в постели, Настя наигранно мрачно сказала: «Шутка». И спустя минуту вновь рассмеялась. И Лев на час опять ушел в нирвану любви.
– Ну все, – устало и счастливо сказала Настя, – у тебя уже баки пустые. Пора садиться.
«Стюардесса», – подумал Лев.
Но Настя была не стюардессой, а проституткой.
Лев тут же, вопреки своей псевдофамильной спеси, не понимая и не чувствуя разницы между стюардессой и проституткой, начал судорожно выкладывать на стол мятые стодолларовые купюры. Такая щедрость конечно же произвела на Настю сильное впечатление, однако, переборов себя, она отказалась от своего месячного заработка.
– Почему? – недоуменно спросил Лев.
– Я сегодня выходная. Чтобы сердце не заржавело.
Судьба Льва была предрешена на всю его оставшуюся жизнь окончательно и бесповоротно. Эта женщина, о которой он еще ничего практически не знал, стала для него тем главным в жизни, ради чего не только живут, но и совершают главные поступки, как неслыханно благородные, так и омерзительные, ставящие человека, их совершившего, не только вне закона, но и вне человеческого общества. Эта болезнь – а это была именно болезнь – не оставляла никаких шансов на выздоровление.
Настя, удовлетворенная столь сокрушительной победой, велела Льву собираться и уходить, прекрасно понимая, что никуда он уже не денется. На пороге не позволила не только поцеловать себя, но и велела больше ей не докучать без высочайшего на то ее позволения. Именно так и сказала, включив на половину мощности, чего для обезумевшего Льва было более чем достаточно, свой незаурядный актерский дар:
– Ступай и больше не докучай мне без высочайшего на то моего позволения.
Однако Лев ослушался Настю уже вечером того же дня. Словно дурак, да так оно и было на самом деле, он, разряженный, словно жених, с букетами, напитками и яствами приперся к ее дому, расположенному в пролетарском квартале, и долго звонил под запертой дверью. Наконец она спросила. Он ответил и услышал в ответ желанный, но раздраженный голос, велевший катиться ко всем чертям. Остаток ночи Лев провел неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно зачем.
Следующее свидание, которым его одарила Настя, опять состоялось в среду, поскольку это был ее выходной, оговоренный в контракте. Прошел он опять в угаре и беспамятстве. Однако на сей раз Лев уже хоть что-то увидел, что-то разглядел в сладостно истязавшей его женщине. Нет, не какие-то там физические особенности ее тела. Тело он прекрасно помнил во всех его мельчайших подробностях, помнил памятью ладоней, более того – памятью всей своей кожи. Помнил он и красную розу, которая была наколота над левым соском, и маленькую игривую змейку на внутренней стороне бедра, которая жалила тарантула на другом бедре, когда ноги были соединены.
Льву частично приоткрылось совсем другое – израненная и страдающая душа. Душа незаурядная, когда-то способная на величайшее самопожертвование, но втоптанная в грязь безжалостными каблуками безвременья, отчего в ней вызрела ожесточенность, неприятие действительности, стремление успокоить, заглушить свою непроходящую боль чужими страданиями. Страданиями алчных и безмерно глупых существ, похожих на людей, которым при рождении достались лишь физические рецепторы, способные реагировать лишь на булавочный укол, яркий свет, кислый вкус, смердящие запахи и вой сирены, возвещающей о том, что у них пока все в порядке, все в норме: давление, пульс, функции почек и печени, эрекция и банковский счет.
Столь сложное душевное устройство позволило Насте угадать во Льве человека не вполне заурядного, чье явственное вырожденчество частично компенсировало отсутствие всего того, чего не было и в помине у других мужчин, которые сопровождали ее жизнь бесконечной нудной вереницей. И тут вдруг такое, выходящее за пределы, не соответствующее уродливым нормам. Она поняла, что тут может быть большая потеха, большое для нее обезболивание, эквивалентное как минимум десяти кубикам чистого, как небесный пламень, героина.
Настя предложила Льву, который был уже готов выполнять любые прихоти своей царицы, присутствовать во время ее работы. Для чего в углу комнаты была установлена ширма, благо размеры квартиры это позволяли. Сидеть он должен беззвучно, словно умерший, сидеть и смотреть в проковырянную дырочку. В случае своего обнаружения Льву грозило вечное отлучение.
Лев, почти ничего уже не соображавший, с радостью согласился. Лишь бы быть рядом с Настей, видеть ее, слышать голос, ощущать запах духов.
Во время первого «сеанса», спустя пять минут, он лишился чувств, страшным усилием воли беззвучно опустив тело на пол, а уже затем потеряв сознание. Когда он пришел в себя, грязный ублюдок, который на самом деле был совершенно обычным клиентом, не хуже других, уже заканчивал. Затем он собрался и ушел. И лишь тогда Лев дал волю готовым со звоном лопнуть нервам, уткнувшись мокрым от слез лицом в сладоточивое тело.
Такого оргазма Настя еще никогда не испытывала.
Ситуация резко изменилась, существенно сместив акценты и поменяв роли на пятый раз, когда Лев, с мутящимся от ревности и сопутствующего ей комплекса зверообразных чувств, пришел с ножом, предназначенным лишь для убийства и ни для чего более. Когда клиент уже готов был закончить, Лев решительно вышел из-за ширмы, сделал шесть твердых шагов и четыре раза вонзил лезвие в белую, как у глиста, спину. Затем сбросил на пол безжизненное тело и овладел онемевшей от сладостного ужаса Настей.
Об оргазме такой невероятной силы Настя никогда даже не мечтала.
Поскольку Лев был уже сексуальным роботом с оголившимися чувствительными элементами, запрограммированным лишь на удовлетворение своей госпожи, то понятий добра и зла для него уже не существовало. Более того, его мозг, трепетавший от малейшего прикосновения к ауре Насти, никоим образом не отзывался ни на что другое. Вероятно, в тот период своей жизни несчастный мог бы сжечь над пламенем газовой конфорки несколько своих пальцев, ничего при этом не почувствовав. Поэтому он без малейшего труда расчленил в ванне труп при помощи специально купленной для этой цели электрической пилы и выкинул куски гнусного мяса в ста километрах от Москвы.
Со временем такая любовь вошла у них в систему. Правда, место действия пришлось перенести в дом Льва, где можно было не опасаться разоблачения. По распоряжению хозяина во дворе был оборудован специальный чан десятиметровой глубины, наполнявшийся кислотой. Именно туда и бросали трупы. Чан был соединен с канализацией, поэтому клиенты Насти, которую, происходи все это не в России, а на жарком материке, вполне можно было бы назвать Клеопатрой, исчезали без следа и запаха.
Любовники постоянно оттачивали свое мастерство, которое вскоре превратилось в устойчивый ритуал с курениями, особыми благовониями и заветными словами и жестами. Лев был допущен и к выбору жертв, сопровождая Настю в ее ночных охотах.
За полгода жрецы новой любви принесли в жертву своей похоти и все возрастающему безумию не один десяток человек. Вот неполный их список [2]:
Парфен, человек лет двадцати семи, небольшого роста, курчавый и почти черноволосый, с серыми маленькими, но огненными глазами, широким и сплюснутым носом, скуластым лицом, тонкими губами, беспрерывно складывавшимися в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку, с высоким и хорошо сформированным лбом, скрашивавшим неблагородно развитую нижнюю часть лица;
Лукьян Тимофеевич, дурно одетый господин лет сорока, сильного сложения, с красным носом и угреватым лицом;
Ганя, очень красивый молодой человек лет двадцати восьми, стройный блондин, средне-высокого роста, с маленькою, наполеоновскую бородкой, с умным и очень красивым лицом, со слишком тонкой улыбкой, со слишком уж пристальным и испытующим взглядом;
Иван Федорович, генерал, цветущего пятидесятишестилетнего возраста, с прекрасным цветом лица, крепкими, хоть и черными, зубами, коренастого, плотного сложения, с веселым выражением физиономии ввечеру;
