Ольга Степнова - Миллиметрин (сборник)
– Вот какая девочка высокая! И мы такие же высокие! Посмотрите на нас! Мне очень нравятся высокие девочки! – обрушилась вдруг на меня и мою мать какая-то тучная, огромного роста женщина с голосом и повадками главнокомандующего. Она подпихнула ко мне девочку – длинную и нескладную. Девочка мне совсем не понравилась: глубоко посаженные глаза ее смотрели исподлобья недружелюбно. Главнокомандующая мама, подбирая подругу своей дочери, решила идти по пути внешнего сходства. Я тоже была длинная и тощая.
– Вы будете дружить, – определила она мою участь.
Новая школа и новая приятельница с каким-то старомодным именем Соня произвели на меня унылое впечатление. В школе нас каждую свободную минуту норовили построить, и под бравое «раз-два!'» заставить маршировать. Соня села со мной за одну парту, и, кося угрюмыми глазами в мою тетрадь, добросовестно перерисовывала из нее каждую букву. Мне это не нравилось, но я молчала.
Постепенно в нашем 3 «а» каждый занял то место, которое заслуживал. В завоевании авторитета я была неутомима. У меня было для этого почти все: неуемная общительность и фантазия по части скрашивания унылых пионерских будней, пятерки по всем предметам, номенклатурные мама и папа. Мне мешал только рост, выпячивающий меня на полголовы выше сверстников. И все же я добилась того, что щиплющее мое десятилетнее самолюбие слово «швабра», я перестала слышать вовсе. Самолюбие было удовлетворено. Я стала лидером 3-го пионерского класса «а». Это было признано всеми, в том числе и добрейшей нашей классной Валентиной Самуиловной. И вдруг – бунт. Там, где меньше всего я его ожидала, вернее, не ожидала вовсе. В моей угрюмой соседке проснулся протест против моего общепризнанного лидерства. Для соперничества со мной у нее не было ничего: ее мама работала нянечкой в детском садике, папы не было вовсе, у нее были тройки по всем предметам, а естественная детская общительность была погребена под такой кучей комплексов, что уступила место недетской замкнутости. Не представлявшее опасности, такое соперничество меня развлекало. Я одарила «соперницу» снисходительной дружбой.
Ее мама работала нянечкой в детском садике. Очень большая и громкоголосая тетя Валя, привычная, по-видимому, к тяжелому физическому труду, в садике была как слон в посудной лавке.
– Мама сюда на время устроилась, – пояснила Сонька, – пока мой брат Вадик маленький и ему нужно ходить в садик. Иначе места не достанешь.
Такие житейские премудрости были мне незнакомы: у меня не было маленьких братьев, а мама работала на главной улице Строителей, в большом красном доме с важным названием «горком».
Сонька со своей очень большой мамой и маленьким Вадиком жили в однокомнатной квартире на первом этаже. Дома у нее было жутко неинтересно: две кровати, стол, мрачные обои, мрачный пол из темных синих плиток и минимум игрушек. Вот у меня дома!.. У меня дома была комната, предназначенная только для меня. Там было много всяких разностей, от которых у Соньки дух захватывало: пианино, диапроектор с кучей диафильмов, проигрыватель, магнитофон, всякие невиданные заграничные пупсы. А главное, в моей комнате стоял огромный аквариум, совершенно волшебный и загадочный, особенно когда включалась над ним большая лампа и зеленое нутро его превращалось в настоящее подводное царство с ракушками, водорослями, и снующими туда-сюда рыбами самых экзотических пород. У Соньки дух захватывало, но ни разу она не дала открыто вырваться своему детскому восторгу. Она решила со мной бороться. Своими маленькими, скудными силами решила не уступать мне ни в чем. Часами она сидела, разглядывая снующих обитателей аквариума, не позволяя своим глазам вспыхнуть восхищенно. Я должна была понять, что такими штучками ее не удивишь.
– У нас т-тоже был аквариум, но когда мы переезжали, он раз-збился, – сокрушенно сказала она как-то, делая долгие паузы из-за заикания. – Т-теперь я хочу зав-вести обезьянку.
– Ха-ха, обезьянку! – засмеялась я, – Где ты ее достанешь?!
Уж по части живности я была спецом и знала, что обезьянкой обзавестись не так уж просто. Сонькины глаза налились упрямствам:
– Моя м-мама сказала, что скоро купит м-мне обезьянку.
Возражать было бессмысленно. Обезьянки, конечно, не появилось. Как объяснила Сонька, она просто расхотела ее заводить.
He скрою, мне приятно было осознавать свое превосходстве во всем. Я снисходительно прощала ее наивные привирания насчет того, что у нее что-то такое было замечательное, но потом вдруг потерялось или разбилось. Удивительно другое: меня вдруг потянуло к ней совершенно искренне и моя дружба-снисхождение превратилась в неосознанную необходимость. Только потом я поняла, почему. Сонька жила в скудном своем, недетском мирке, лишенном всяких необходимых в ее возрасте радостей, но жила настоящей взрослой жизнью, со взрослыми заботами, о которых я мало имела представление. Когда я приходила к ней в ее темную квартиру, она никогда не снисходила до каких-нибудь там детских забав со мной. Пока варилась курица на плите, она махала веником, затем чистила картошку, иногда доверяя и мне помочь ей. К приходу матери ей надо было сделать кучy всяких «мелочей»: убрать квартиру, сходить в магазин, приготовить обед. Один раз я стала свидетелем гнева мощной тети Вали из-за того, что Сонька что-то там не сварила. После этой сцены я твердо уверовала, что все другие мамы – создания очень кроткие и гневаются очень мило.
Случай этот произошел 7-го Ноября и имел совершенно неожиданное продолжение 1-го Мая. К пролетарским праздникам в нашем городке готовились обстоятельно. За месяц до очередной годовщины «великой социалистической» все школы начинали напоминать плацдармы для строевой подготовки. После уроков, а то и вместо них, мы постигали искусство дружно шагать в ногу с песней, счастливо при этом улыбаться, в нужный момент держать равнение направо и вопить что есть силы «Ура!». Под «нужным» подразумевался тот момент, когда колонна будет проходить мимо трибуны. Вопить «Ура!» нам нравилось. Но шагать в ногу наши едва достигшие десяти лет конечности отказывались. Они жаждали более естественных в этом возрасте движений, и управлять ими приходилось грозными командами пионерских вожатых: «Левой!», «Левой!». Наконец, 7-е ноября наступило. Mы собрались все у школы в восемь утра со всякими там шариками и веточками. Сонька пришла в новой шапке с ушками. Мы были с ней одного роста и выпирали ввысь из стройных рядов сверстников. Пионервожатые не вынесли такой дисгармонии и поставили нас впереди всех, вручив каждой по палке от одного транспаранта. Я покосилась на Соньку и осталась довольна: в шапке с ушками она была все же выше меня. Сонька задрала свою ушастую голову и читала надпись на транспаранте. «Пионер – всем пример!» – было написано там. В десять часов, нам, посиневшим от холода, наконец сказали: «Пошли!» Сонька путала ногу, то отставала, то неслась, и наша идеологическая миссия от этого сильно проигрывала: транспарант все время был перекошен. «Приготовились!» – крикнула наша добрейшая Валентина Самуиловна. Это означало, что настал «нужный момент» – мы приблизились к трибуне. Гремели трубы не очень в лад, наши все заорали «Ур-ра!!!», замахали руками. Я открыла было рот, но на красном катафалке увидела свою маму и всяких других дядей и тетей, которые часто у нас бывали дома: ели, пили, танцевали и таскали меня на руках. Рот пополз, до ушей, и я очень по-дружески показала им всем язык. Убрала его не сразу – еще поводила им из стороны в сторону: почему бы не показать свое расположение к хорошим людям?
Дома, выпочковываясь из своей финской дубленки, мама спросила, впрочем, не очень строго:
– Ты что, с ума сошла? Это же тебе не дома!
В 3-м «а» этот поступок еще больше укрепил мой авторитет и набирать исполнителей для всяких там мероприятий, которые я то и дело сама выдумывала, мне стало еще легче – одноклассники ходили за мной по пятам. Самое любимое мое «мероприятие» было – концерт. Я набирала «бригаду» исполнителей и мы часами репетировали всякие песни и стихи, а после уроков выступали перед другими классами. Сонька в «бригаду» ни разу не входила – она заикалась, а на людях вообще теряла дар речи. Но тот случай она запомнила. Особенно реакцию на него в классе. Она запомнила, и совершенно неожиданно, самым наиглупейшим образом свела со мной счеты. 1-го Мая мы проделывали те же маневры на проспекте Строителей, правда несли не транспарант, а веточки и шарики, которыми нужно было беспрестанно помахивать. Проработанная дома, я примерно заорала «Ура!» перед трибуной, а Сонька вдруг приставила большей палец правой руки к носу, а остальными задорно помахала в воздухе. Жест получился выразительным. Лица вытянулись у всех – и у тех, кто взирал на Соньку сверху, и у тех, кто шагал рядом. Валентина Самуиловна подбежала к Соньке с необычайной для нее скоростью:
