Марта Шрейн - Золотой медальон
— Ну, не сегодня всё. Старшим отдыхать пора Я вас провожу.
Пелагея Степановна напомнила Косте, чтобы он к концу недели прислал рабочих для ремонта здания и ввел бы в смету оплату и для Гриши, т. е. для меня.
Я проводил гостей, в то время, как Пелагея Степановна, проникшись симпатией к Аристарху за то, что тот воевал с Колчаком, подыскивала старику лучшую комнату.
Когда вернулся, Элю не нашел. Пожелав старикам спокойной ночи, спустился в парк. Он благоухал. Новая луна еще не народилась, а старой уже не было. Я пошел к беседке. Сел, закурил и наблюдал за освещенным парадным подъездом. Лестница, мраморные колоны и львы, охраняющие здание, светились спокойным светом. И у меня тоже стало покойно на душе. Как будто я вернулся уже в свое поместье и со мной единственный друг и любимая женщина. — жена.
Через полчаса, слева от подъезда, чуть замаячила тень. Я пошел ей навстречу и услышал голос Эли. Она явно скрывалась от меня, но, будучи обнаруженной, смело заговорила первой:
— Вам тоже не спится, Григорий Алексеевич? Смотрю, парк огромный весь цветет. Вы слышите, какой запах?
Я не ответил ей, а просто пошел с ней рядом по неосвещенной аллее «Унтер ден Линден». Оттуда свернули на другую аллею. Здесь, из темноты на нас надвигались белые букеты яблонь и вишен. В левом углу парка цвели каштаны. Но запах белой акации перебивал все остальные. Робко засвистел соловей.
— Вы слышали? — восхитилась Эля.
— Это соловей, — подтвердил я.
— Никогда не слышала. Только в кино. Он какой?
— Маленький и невзрачный. Сидит обычно на голой ветке акации, чтобы подруга его видела, и поет, поет, зовет ее. Эля, вы еще побудете в саду? Пелагея Степановна завтра ложится в больницу, а сейчас она меня ждет. Освобожусь и вернусь к Вам. Мне не хочется сегодня спать, — признался я.
Она ответила:
— Нет, Григорий Алексеевич, я иду с Вами. У нее ко мне, наверное, тоже дело есть.
Мы поднялись вовремя. Старая женщина уже сама нас искала.
— Гуляете, молодые люди? — спросила она и обратилась к Эле, — Ваш родственник Аристарх Андреевич, совсем не разговорчивый. Хотела поговорить с ним о гражданской войне, так ему не интересно. Ответил: «В войне нет ничего хорошего».
Эля заступилась за Аристарха:
— Он не совсем здоров и дорога его утомила. Все–таки, ему уже за семьдесят.
Пелагея Степановна тут же пожаловалась:
— И мне уже 69 лет. Как из больницы выйду, если операция удачная будет, на пенсию пошлют. Тогда, Гриша, ты ко мне и не приедешь навестить, — не то спросила, не то сказала она.
— Да не волнуйтесь, будет навещать. — утешала ее Эля.
Утром приехал Костя на служебной машине, за рулем сидел шофер, и мы увезли Пелагею Степановну в областную клинику. В тот же день я заехал в свою школу. Поговорил с учителями, которые оповестили всех одноклассников о моем приезде, а потом все вместе закатили в ресторан.
Костя, полагая, что достиг невероятных вершин в карьере, все пыжился перед другими одноклассниками, когда учитель физики тихо спросил меня:
— Гриша, а ты где, кем работаешь?
Я ответил ему тоже шепотом и еще о перспективе. Он довольный кивнул, сказав:
— Вот помянешь мои слова, еще до столицы дорастешь! Не зазнаешься тогда?
Я ответил:
— Есть пословица: «Когда человек становится известным, с ним заново нужно знакомиться.» Но вас это не коснется. За других не ручаюсь. Столько знакомств по жизни! И они, почти все, мне не нужны.
В этот вечер я засиделся в ресторане и хорошо набрался. Когда меня привезли, я еще держался на ногах. Эля с Аристархом сидели в беседке. Я издалека приветствовал их и поднялся наверх, наспех принял душ, упал в свою постель и проспал до трех часов дня. Проснулся от стука в дверь. Вошел Аристарх с подносом, на котором была только одна рюмка коньяка. Мне стало неловко оттого, что он ухаживает за мной, но я выпил. Он придвинул кресло к моему ложу и спросил:
— Вы вчера, Григорий, хорошо набрались?
— Еще как! — ответил я и тут же спросил, — А Вы с Элей хоть позавтракали?
Аристарх засмеялся:
— Давно обедать пора. Елизавета Владимировна готовит что–то вкусное.
— Надеюсь, не плохо провели время в компании Эли? _Снова спросил я. и Аристарх радостно ответил:
— О–о–о! Она такая чуткая! Такая прекрасная женщина! Жаль, очень жаль, что дамы сейчас не носят таких нарядов, как в дни моей молодости. Исчезла таинственность, которая в мое время так привлекала нас, молодых людей. Есть магия в одежде. Какое время, такая и одежда! — подытожил он сказанное.
Эля накрыла стол в гостиной. Когда мы вошли, он уже был сервирован.
После ужина Аристарх подсел к роялю и заиграл, по–видимому, на слух модную веселую песню своей молодости «Челиту». Эля не выдержала, встала рядом и запела. Голос у нее был небольшой, но красивый. Она исполняла песню Аристарху, но и он, и я понимали, поет она для меня. Закончив петь, Эля, вспомнив что–то, сказала:
— Моему дедушке тоже нравилась эта песня. А когда я приехала к нему в Караагач, у нас соседи были… Женщина — бывшая балерина, маленькая и худенькая, тетя Лена. Дедушка звал ее Элен. Он боготворил ее.
Я осторожно спросил Элю:
— А эта тетя Лена одна жила?
— Нет! У нее был сын, тот самый, недостойный ее, Гоша.
— Это он, Ваша первая любовь? Очень странно. У меня тоже в отрочестве была большая любовь. Я потерял мою девочку и долго искал…
— Вы ее так и не нашли? — с любопытством спросила Эля.
— Нашел. Но в ее лице, совсем другую женщину.
Она поняла, что речь пойдет о ней. Ее не устраивало наше стремительное сближение. О том, что между нами уже случилось, мы оба тщательно избегали говорить.
— Когда у вас день рождения? — спросила Эля.
Я ответил, что 14‑го апреля. И ей:
— А вы родились ровно через месяц после меня.
Она изумленно подняла брови, но я поспешил разъяснить, что взял эти данные из ее личного дела. Выдохнув, она засмеялась и обозвала меня шпионом.
— Да, я шпион. Вы даже не представляете себе, как много я о вас знаю. Но если вам интересно, могу рассказать о себе.
Но Эля дотронулась до моего локтя и остановила меня:
— Не сегодня. Вы сказали, мы пробудем здесь полтора месяца. Я успею о вас узнать все. Только вот…
— Что, вот?
— Отпуск у меня всего три недели.
— Не беспокойтесь. Я уже звонил председателю другого района и предложил вашу кандидатуру на должность инспектора.
— Зря старались, Григорий Алексеевич. У меня высшее образование, но со школы меня выгнали за самодеятельное поведение.
— И это я знаю. Но по моей рекомендации у вас никогда никто не спросит документов. Пойдемте–ка в парк. Грех в такую погоду сидеть дома, — предложил я Эле и молчавшему весь вечер Аристарху. Но он отказался, понимая, что нам необходимо побыть вдвоем.
Некоторое время мы гуляли молча, потом Эля тихо заметила:
— У меня такое ощущение, что вы — мой ангел–хранитель. Почему вы принимаете такое участие в моей жизни?
Я посмотрел на небо. Собирались тучи. На горизонте мелькнули молнии и слышался далекий гул. Ветер зашевелил верхушки деревьев. И вот уже зашумел в листве. На нос мне упала капля дождя. Мы ушли довольно далеко от парадного подъезда.
— Сейчас будет ливень. Бежим быстрей, — взял я ее за руку, и мы побежали, смеясь, и едва скрылись под крышей веранды, как над нами раздался такой грохот, что мы интуитивно пригнулись.
Остаток вечера мы провели в гостиной. Я играл на рояле, Эля пела. Когда она проникновенно закончила петь «Снится мне море, солнце и ты…», я перестал играть, подумав: «Или сегодня ей все скажу, или набраться терпения?». Пожелав Эле спокойной ночи, поднялся к себе. Под звуки природной канонады и шум ливня, быстро уснул, мне впервые приснилась матушка. Она стояла в белом платье, совсем юная, как на фотографии. Голова ее была прислонена к плечу генерала. Матушка, не глядя на меня, сказала: «Гриша, мы все знаем. Будь счастлив. Приходите к нам вдвоем».
Меня, по сути, благословили во сне. От радости я заплакал и проснулся. Дождя не было. Рассвет едва занимался. Я вышел в парк. Нашел во флигеле грабли, метлу и занялся уборкой прошлогодних листьев, как когда–то матушка, начал с обелиска в углу сада и, как она, посидел перед этим на скамье. На душе стало светло и радостно. Все мои на небе были со мной, на моей стороне, и боги мои небесные заступники, и поверилось в хорошее будущее.
Птицы громко приветствовали восход солнца. Меня нашел Аристарх и тоже стал молча сгребать листья. Ему хотелось быть полезным на этом празднике жизни. Он был таким трогательным в своей старости, что я решил, получу новую должность, придется переехать в другой город, возьму его с собой. Я любил его. И не только его. Мне хотелось обнять весь белый свет.
Вечером мы гуляли с Элей, и я снова готов был признаться ей в любви и во всем остальном. Но в парке было так хорошо и торжественно, что я не знал начинать ли разговор сейчас. Мне нужно было навестить священника и договориться с ним о складировании портретов моих предков, прежде чем отправить их себе домой. И я предложил:
