Пол Остер - Мистер Вертиго
В комнату он выволок меня за ноги, с воплями, сыпля угрозами, а голова моя колотилась по полу, и в затылок вонзались занозы. Я ничего не мог сделать. Руки и ноги у меня были крепко схвачены веревками, и единственное, что я мог, это орать, плакать, просить пощады, а волосы мои тем временем набирались кровью.
— Развяжи, — приказал он Фрицу. — Этот поганец болтает, будто умеет летать, вот и ловим его на слове. Никаких потом «и», «но», «если». Представление начинается, господа. Маленький Уолт сейчас расправит крылышки и станцует для нас в воздухе.
Снизу мне было видно Фрица, взглянувшего на Склиза со страхом и недоумением. Приказ был до того, по его разумению, нелепый, что толстяк потерял дар речи.
— Ну? — сказал Склиз. — Чего ждешь? Развязывай.
— Но… Склиз, — запинаясь произнес Фриц. — На кой черт? Если позволить ему взлететь, он же улетит. Ты же сам говорил.
— Забудь о том, что я говорил. Сними веревки и сам увидишь, какое это трепло. Могу спорить, он не поднимется и на фут. Да что там на фут — на паршивый дюйм. А если поднимется… ну и что, кого это волнует? На кой хрен, по-твоему, револьвер? Пуля в ногу, и рухнет что твоя утка.
Последний аргумент, похоже, убедил Фрица. Он пожал плечами, подошел ко мне, где я лежал посреди комнаты, брошенный Склизом, и наклонился выполнить приказание. Когда первый узел был развязан, меня вдруг разом охватили страх и отвращение.
— Не буду, — сказал я.
— Будешь, будешь, — сказал Склиз. Руки мои к тому времени уже освободились, и Фриц возился с узлами на ногах. — Будешь летать столько, сколько я прикажу, хоть весь день до вечера.
— Можешь меня пристрелить, — прорыдал я. — Можешь перерезать мне горло или сжечь живьем, но летать ты меня не заставишь.
Склиз коротко хохотнул и с лету вонзил носок башмака мне в спину. Воздух взорвался в груди, как ракетный снаряд, и я от боли уткнулся лицом в пол.
— Да оставь ты его, Склиз, — сказал Фриц, возившийся с последним узлом на лодыжках. — Видишь, парень не в настроении. Козе же понятно.
— А тебя кто спрашивает, ты, пень? — сказал Склиз, обратив свой гнев на человека, который, между прочим, был вдвое его тяжелей и сильней втрое.
— Заткнись, — сказал Фриц, вставая с колен и крякнув от усилия. — Знаешь ведь: грубостей я не люблю.
— Грубостей? — заорал Склиз. — Это какие такие грубости, ты, кусок сала?
— Сам знаешь какие. Ты чего? То «кусок», то «пень». Не дело так над человеком насмехаться.
— Ишь, какие мы стали чувствительные. А как мне, по-твоему, тебя называть? Ты в зеркало-то себя видел? «Горой мышц», что ли? Какой есть, так и зову, понял, ты, сало? Хочешь, чтобы звали по-другому, поди сбрось пару фунтов.
Пожалуй, у Фрица были самые длинные, самые извилистые проводящие пути на свете, однако на этот раз Склиз явно перестарался. Я чувствовал грозу, ее можно было потрогать руками, и я понимал, что пусть от боли нечем даже дышать, но судьба дарит мне шанс и второго такого не будет. Руки и ноги свободны, между ними вот-вот будет драка, нужно только улучить момент. И этот момент наступил, когда Фриц шагнул к Склизу и толкнул его в грудь.
— Не зови меня больше так, — сказал он. — Я же сказал тебе: хватит.
Бесшумно я начал отползать к двери, дюйм за дюймом, стараясь быть тише и незаметней. За спиной послышался грохот и зашаркали по голым доскам ноги. Наждачное танго их сопровождалось воплями, сопением и ругательствами, и я дополз наконец до двери, к счастью, перекосившейся и потому неплотно закрытой. Дверь открылась от легкого толчка, и я, ползком перекинув тело через порог, вывалился головой вперед — на свет Божий, на грязную, пыльную жесткую землю Южной Дакоты.
Тело было как ватное, как чужое. Я попытался было встать и не почувствовал ног. Мышцы словно забыли, зачем они, и я никак не мог их заставить работать. Пролежав в веревках почти полтора месяца, я разучился двигаться и только дергался, будто парализованный клоун. Я все-таки поднялся, потом сделал шаг. Запнулся, упал, снова поднялся, прошел ярд или два и упал. Времени у меня не было ни лишней секунды, а я раскачивался, как пьяный, и плюхался мордой в пыль через раз. Только на одном упрямстве я дошел-таки до угла дома, где оказался автомобиль Склиза. На солнце он раскалился, словно духовка, и, коснувшись горячей железной дверцы, я едва не вскрикнул от боли. Хорошо, что я успел научиться водить. Мастер дал мне несколько уроков, и теперь я спокойно снял машину с ручного тормоза, выжал сцепление, включил зажигание. Подгонять сиденье было, конечно, некогда. Расстояние было слишком большое для моих коротеньких ног, и, чтобы достать до педали газа, пришлось съехать вниз и тянуться в струнку, изо всех сил вцепившись в руль обеими руками. При первых же звуках мотора драка в доме прекратилась, а когда я включил передачу, дверь распахнулась, из дома выскочил Склиз и бросился к машине. Я тронулся по дуге, стараясь держать дистанцию, но этот ублюдок все равно меня догонял, а я не мог убрать руку с руля, чтобы включить вторую передачу. Я видел, как он поднял револьвер, как начал целиться. Тогда, вместо того чтобы держать, как держал, руль вправо, я резко повернул влево и ударил по Склизу крылом. Удар пришелся выше колена, его подбросило, и он упал. Это давало мне выигрыш в несколько секунд. Пока он поднимался, я выровнял руль и сориентировался, в какую сторону ехать. Потом включил вторую скорость и до отказа нажал на педаль. Пуля пробила заднее стекло, и за спиной полетели осколки. Вторая продырявила перчаточный ящик. Левой ногой, не глядя, я дотянулся до сцепления, переключился на третью и газанул. В ожидании третьей пули, на этот раз себе в спину, я выжал сначала тридцать миль, потом сорок, и Склизов драндулет заскакал по степи, будто дикий мустанг. Больше выстрелов не последовало. Склиз остался валяться в пыли, а когда через несколько минут я выехал на дорогу, путь домой был открыт.
~~~
Был ли я счастлив, когда снова увидел мастера? Можете смело биться об заклад — был. Затрепетало ли мое сердце, когда он распахнул объятия и прижал меня к своей груди? Да, сердце затрепетало. Полились ли слезы из глаз у обоих? Да, и еще как полились. Смеялись ли мы, ликовали, сплясали на радостях джигу? Да, мы сплясали джигу, сто раз и еще сто раз.
Мастер Иегуда сказал:
— Никогда больше глаз с тебя не спущу.
А я сказал:
— Я сам больше один никуда не пойду, ни за что в жизни.
Существует избитая, старая поговорка, о том, что люди ничего не ценят, покуда не потеряют. Разумеется, мудрая поговорка, однако не могу сказать, будто она была правильна в отношении меня. Я сразу понял, что я теряю, и все время знал, чего был лишен, — с тех пор, как меня выкрали из кинотеатра в Нортфилде, штат Миннесота, и до тех, пока снова не увидел мастера в Рапид-Сити в Южной Дакоте. Пять с половиной недель я только и оплакивал все самое дорогое и любимое и теперь готов был поклясться перед всем белым светом, что ни одна радость на свете не сравнится с той, которую чувствует человек, вернувший себе отнятое. Никакой успех перед зрителями так не кружил мне голову, как мысль о том, что я вернул себе прежнюю жизнь.
Наше воссоединение произошло в Рапид-Сити, потому что именно туда я попал после бегства от Склиза. За состоянием своей машины этот раздолбай, сидевший всегда на мели, разумеется, не следил, так что, пробежав миль двадцать, она окончательно сдохла. Если бы не один торговый агент, который меня подобрал на дороге уже ближе к вечеру, возможно, я до сих пор бы бродил по тамошним пустошам, тщетно взывая о помощи. Я попросил агента подбросить меня до ближайшего полицейского участка, а там, выяснив, кто я такой, меня приняли будто наследного принца Бамбонга. Меня накормили горячим супом и «хот-догами», меня переодели и пустили вымыться в теплой ванне, меня научили играть в пинокль. На следующий день, до приезда мастера, я успел четыреста раз попозировать перед репортерскими камерами и двадцать раз дать интервью. Вечером в участок, в надежде нарыть какой-нибудь матерьяльчик, заглянул внешкор из местной газеты, а так как статьи о моем похищении больше месяца не сходили с первых страниц, он, конечно, меня узнал и, конечно же, раззвонил. Вот эти стервятники и слетелись. Вспышки камер мелькали без передышки, будто фейерверк, а я стоял перед журналистами все то мгновенно промелькнувшее утро и отчаянно врал, как будто перехитрил похитителей и сбежал, чтобы им не достался выкуп. Думаю, изложи я честные факты, вышло бы не менее впечатляюще, однако я не удержался от преувеличений — соблазн оказался слишком велик. Я наслаждался своей новой славой, а от того, как на меня смотрели журналисты, как ловили каждое мое слово, голова вскоре пошла буквально кругом. В конце концов, я был человек шоу-бизнеса, и мне никогда не хватило бы духа обмануть ожиданий столь благодарной аудитории.
