Герберт Розендорфер - Большое соло для Антона
И я Вам это говорю.
Я Вам это уже говорил в последний раз, когда Вы были здесь. Теперь я Вам это пишу. Но и это, наверное, не было бы необходимым, потому что я знаю, что Вы запомнили то, что я рассказал Вам, К. и Э. Я пишу это для себя, пусть даже я это письмо отправлю.
Что есть мир (я имею в виду Вселенную)? Клубок из более или менее живых частей субстанций. Чем более живыми являются эти части, официально мы называем их клетками, тем более торопятся они с совершенно немыслимых, далеких, темных (или, скорее, огненно-красных) времен сделать одно-единственное, что им осталось сделать: сотворить как можно больше из самих себя. Все стремится создать матрицу, каждая клетка, каждый конгломерат клеток, начиная от домашнего зверька и кончая человеком имеет, если быть откровенным, и это необходимо признать, лишь одну тенденцию: размножаться. Каждое живое существо имеет склонность, нет, стремится к тому, чтобы создать вокруг себя подобные ему самому живые существа или переделать имеющиеся структуры в соответствии с собственным образом и подобием. Матрица есть тайна жизни.
Верю ли я в Бога, спрашивали Вы в предпоследний раз. Я определяю свое состояние в этом направлении таким образом: с некоторого времени я сомневаюсь в несуществовании Бога. Если Добрый Старик (или Злой? Гневный?) существует – в чем я все-таки сомневаюсь, а значит с оговорками могу говорить непочтительно, – то библейская форма Господа вполне возможна, но и в этом случае было бы ясно, что духовное существо не является свободным от стремления к созданию матрицы: он создал Адама и Еву по своему образу. (Хотя, мог бы сказать циник, можно было придумать более удобную форму.)
Но и Дух не является свободным от стремления к воспроизведению, доказательство: история наук является в то же время историей вербовки себе подобных. У каждого ученого есть свои ученики, в которых он хочет вчеканить свое собственное духовное видение мира. Все состоит из перечеканивания, переоценок в соответствии с собственным образом. В этом смысле амеба в своем образе ничем не лучше Платона. Поэтому у меня есть обоснованный повод для предположения, что мир, наш мир, Земля и ее созидательное единство тоже имеет склонность и стремление к матрице. Результатом этого стала – книга.
Вселенная не может создать рядом с собой еще одну вселенную, если Вам угодно, я скажу: не может по причине ограниченного числа атомов и т. д. и т. п. Стремление к матрице, разделенное поначалу на невообразимый спектр многообразия мира, перекрещивается под давлением «желания к размножению», которое не нашло никакого другого пути, в фокусе, и именно в этом фокусе должна затем возникнуть новая – новая/старая – картина мира, отчеканенная, отштампованная, соответствующая.
Был ли этот фокус усилием одного-единственного человека, на которого вдруг снизошли все знания мира в виде самому ему непостижимого откровения, или было это творением группы людей, которые на протяжении столетий тайно томились над своими записями, я не знаю. Я предполагаю, но это всего лишь ни на чем не основанное умозаключение, что это была династия не особенно высокопоставленных эмиров-ассасинов, которые на протяжении примерно двухсот лет писали этот труд в замке на северном склоне персидской горы Эльбурс. Ко времени уничтожения всех ассасинских крепостей монголом Хулагом в 1256 году труд был, видимо, уже завершен. Вероятно, он был передан в безопасное место другой, уцелевшей во время этого уничтожения ассасинской ветви в сирийских горах Носаири или, может быть, закопан. Хулагу, и это известно, был очень зол, что, несмотря на многолетние поиски, он так и не нашел сокровищ ассасинов.
Право предположить, что матрица мира создавалась в форме книги, я взял себе, исходя из отрицания: а как еще? Я уже сказал – мир стоял под принуждением отчеканить самое себя. То есть он избрал для себя довольно простой путь, говоря лучше: стремление пробило себе путь там, где это было легче всего. В какой еще форме познание может быть изложено легче и проще на ограниченном пространстве, чем в книге? Мышление – язык – написанное – книга… это этапы матрицы мира. Поэтому должна была существовать, нет, поэтому существовала книга, в которой содержалось все познание мира. И эта книга еще существует. (Отдельные ограничения, о которых я говорил: она еще лишь будет; с этим я соглашаюсь; и тогда мы потерпим фиаско. Но я в это не верю, потому что мы стоим скорее ближе к концу мира, чем к его началу, а мир никогда бы не стал настолько медлить со своей матрицей.)
Грустным в этом деле является то, что мир ничего не сделал для распространения своего образа. Как и большинство живых организмов, он тоже потерял интерес к своему образу, тому, в котором он когда-то был сотворен. Конечно же, вполне возможно, что труд этот пропал. Но тогда мир немедленно приступил бы к созданию нового своего отражения. Вероятно, он сделал это – после перерыва в созидательном деле, который необходим в подобных случаях. Вполне вероятно, что та книга на Эльбурсе уже тысячная. То, что я ищу именно эту книгу – а со мной также Вы, К. и Э., – имеет самую простейшую внешнюю причину: у меня есть точки отсчета ее местонахождения, а других нет.
Эшива умеет уже считать до двадцати. Недавно я объяснил ей еврейские буквы. Перспективное письмо она освоила довольно быстро. Мы думаем, не стоит ли нам осенью отдать ее в школу сразу во второй класс. Здешняя «Волшебная флейта» была довольно неплохой. Шиндлер собирается на следующей неделе уехать, поэтому я в субботу вырваться не смогу. С пальцем у Анны уже получше.
Приветствующий Вас,
Ваш Солиман Людвиг».
XIV
Ведута Каналетто
Резиденцию курфюрста от гостиницы отделяло всего лишь несколько сот метров. Этот короткий отрезок Антон Л. преодолевал пешком. Теперь он возвращался – был уже почти вечер – сквозь высокую траву и сорняки, которые проросли из всех пазов в брусчатке и из всех трещин в асфальте, в гостиницу. Даже на крышах домов буйствовала сорная трава. С некоторых балконов густая зелень свисала, подобно бородам.
«Той книги» Антон Л. в библиотеке курфюрста не обнаружил. Антон Л. не был разочарован, его бы, скорее, насторожил быстрый и неожиданный успех.
Но у него с собой было кое-что другое: завернутую в кусок простыни, которую он вытащил прямо из огромной кровати курфюрста, он нес под мышкой картину. Это был известный, работы Каналетто, вид города, великолепное творение мастера, которое висело в спальне курфюрста. Антон Л. после безрезультатных поисков в курфюрстской библиотеке на обратном пути снова прошел через спальню. Косой луч заходящего солнца наискось пробежал по комнате, оставив отблеск на золотых лилиях на синем бархате кроватного неба, и осветил Каналетто. Это была небольшая картина с изображением вида города с противоположного берега. В то время оба берега реки не были застроены. Река извивалась множеством русел по лугам и болотистым равнинам. На переднем плане паслось несколько коров, а кроме того, здесь и на мосту через реку до самых ворот (ворота стояли еще по сей день) разыгрывались разнообразные жанровые сцены: торговались бродячие торговцы, у одной деревянной повозки сломалось колесо, семьи горожан предавались идиллии, прыгала какая-то собачка, благородная, запряженная четырьмя лошадьми карета ехала с зашторенными окнами, нищий протянул шапку для подаяния. Вечернее солнце играло лучами на медных куполах только что построенной придворной церкви, барочный квартал Резиденции возвышался над густо теснящимися домами горожан; еще высились городские стены, но жалкие поселения уже располагались за их пределами. Над городом распростерлось ясное вечернее небо осеннего теплого дня. Каналетто рисовал такое невероятно прозрачное небо сильными и вместе с тем нежными мазками: голубым и золотистым. Великолепная картина. Антон Л. тут же решил украсить ею свой гостиничный номер. Позже он решил в придачу принести маленький автопортрет Рембрандта и, может быть, любимую картину, тот захватывающий, почти импрессионистский тернистый венок старого, едва ли не столетнего Тициана из Национальной галереи, хотя при этом – размышлял Антон Л. – из-за размеров картины могут возникнуть проблемы при транспортировке. Для комнаты Сони он присмотрел «Подсолнухи» Ван-Гога из Новой государственной галереи.
Перед старым зданием Главпочтамта на углу дворца Резиденции, где начиналась Анакреонштрассе, все шелестело зарослями сорняков. Большая лужа, уже почти пруд, осталась еще со времени наводнения в небольшой низине, образовавшейся из-за того, что опустился уровень мостовой. Вероятно, под ней обвалился свод какого-нибудь подвала. Антон Л. осторожно опустил Каналетто и прислонил его к одной из колонн придворного театра. Он снял с плеча ружье. (Этот шелест был ему уже знаком.) Между домами было темно, но глаза Антона Л. были к этому достаточно привычными. Вверх поднялся целый рой фазанов. Антон Л. вскинул ружье и выстрелил, второй раз, третий. Один фазан перевернулся в воздухе, замахал крыльями и упал на Анакреонштрассе где-то около шелкового магазина Михельлойтнера. Эхо выстрела прокатилось по улицам. Антон Л. больше ничего подобного не боялся. Тучи птиц взмыли в воздух и некоторое время летали над крышами. Но вдруг послышался грохот другого происхождения: на землю полетели кирпичи. По ту сторону площади стояли дома, к которым бронзовый курфюрст был повернут спиной и в одном из которых располагалась придворная свечная лавка Шиндлера. Вероятно, крыша давно уже была в аварийном состоянии. Эти повреждения еще более усугубились растущими на крышах сорняками. Звуковой волны от трех выстрелов хватило, чтобы теперь эти кирпичи ослабить. Словно плоская лавина сдвинулся слой кирпичей, и они полетел вниз, разбиваясь о мостовую на мелкие кусочки. Они падали долго; в конце концов вход в свечную лавку завалила гора мусора, она была выше человеческого роста.
