Евгения Дебрянская - Нежная агрессия паутины
Еще по привычке игралась.
Иной любви не существует, — вышло вдруг на листке.
Ангелина Васильевна быстро зачеркнула.
— Существует много разных любовей! Выберем, что надежней. Глупо, глупо, не слушай!
Но, глянув на статуй, поняла, он и не слушает.
Особенная бледность тронула ее лицо. Потерянно высунулась в коридор, постояла рядом с внуками и опять ушла к себе.
Наступило время плоское, как чукотское лето. По утрам Ангелина Васильевна втирала алоэ в колени и локти; массировала суставы и шею, полоскала волосы в яблоневом цвету; украшала вагину горячими листьями душицы. Мечтала в ванной и пела о любви. Но в груди беспокойство. Чтобы придать уверенности, варила медовое вино с добавками приворотных трав. Статуй чего-то выжидал.
Солониха позвала в кино. Ангелина Васильевна впервые согласилась оставить юношу одного, — Пусть подумает!
Тусклым нерадостным сердцем смотрела вокруг. Весна. — Не может быть, чтоб у всех, как у меня. Вон всякая шваль стоит кружком; у них, как у меня? Нет, у меня — другое!
Кино было про любовь. Скверное кино. Действие на корабле. Любовник, совсем мальчик, решает нелегкую задачу: его возлюбленная обручена, путешествует с женихом, которого не любит и не прочь испытать себя с другим партнером. Настырный и глупый парень обходит жениха, добиваясь своего. Интимная встреча второпях, в багажном отсеке. После такой мучительной кульминации, дабы связать концы с концами и не погубить «любовь», режиссер надумал угробить весь корабль. В свалке погибает мальчишка-любовник (Туда ему и дорога, буркнула Ангелина Васильевна), возлюбленная замерзает на льдине, но чудом спасается. Всю дальнейшую жизнь, вплоть до съемок кинокартины, она, якобы, хранит память об этой встрече.
— Полное дерьмо, — ворчала Ангелина Васильевна после сеанса, — отчего, старой мымре не упасть в океан вслед за амулетом? Вот это было бы неожиданно! жить ей осталось чуть-чуть, позади ничего, впереди хоть что-то засветило, добралась бы до дна, там огляделась. Прикажи, со дна океана достану горстку земли, вспомнилось.
Солониха едва слушала, осматриваясь.
— Как сказать…
— Ты чего?
— Смотрю, вдруг мой следит.
— Зачем?
В двух шагах и вправду мелькнула спина племянника.
— Погодь! По-честному, то есть по-нашему, харю тебе начистить надо! — явно польщенная, заорала Солониха.
Муторно. Грустно. Ангелина Васильевна, не прощаясь, затесалась в толпе. Домой не торопилась; на Старом Арбате — затейливые забегаловки, — в каждой жрут. С набережной ветерок. Туристический кораблик на приколе…. Пусто. Да-а-а-а, — вновь подумала о фильме Ангелина Васильевна, — чего ж я-то боюсь? Долго сидела на лавочке во дворе, поглядывая на окна, — Заждался меня, небось!
На балконе ответственный за подъезд Борис Палыч негромко переговаривался с женой Ниной Александровной, — Не любить астрономию — варварство.
— Ты просто сдурел от астрономических сумм, — занервничала та, уже зная, куда клонит муж.
— Ничего подобного, астрономия оперирует огромными цифрами, так и скажи, не постичь их. Ангелина Васильевна, — приметив ее, крикнул Борис Палыч, — хочешь случай?
— Не смеши народ! — одернула Нина Александровна.
— Васильевна, представь, я, в то время молодой еще человек, поступил в полиграфическое училище; первый урок астрономии, мы не в зуб ногой разумеется, но все интересно, планеты, их действие на человека и так далее… входит учительница, огромная, как луна, в общем, соответствует, — Борис Палыч зашелся в кашле и опасно перегнулся через перила, — я счас!
Вылетел и пристроился на лавочке.
— Ты старая, поймешь. Короче, у них в полиграфии работал наборщик. В течение двадцати пяти лет деталь за деталью вынес печатный станок; собрал, краску зарядил, и только он напечатал первую купюру, его взяли. Теперь посчитайте, закричала нам учительница, в какую астрономическую цифру оценили бы его проект, если действовать осторожней.
— Я мечтатель! Считаю и по сю пору, хотя наборщика, наверняка, уже нет в живых. Вышла у меня по экватору денежная дорожка в пять с половиной слоев…
Рассказом Ангелина Васильевна осталась довольна, согласно кивнула, каждому мужику нужна мечта! Что за мужик без мечты?! и сердито подумала, отчего решил, я старая, потому только, что всю жизнь встречаемся?!
— Горько, Васильевна.
Небо совсем погасло, зажглись окна, выступили звезды. Борис Палыч увидел звезды:
— Замаялся я; жена мою мечту никогда не разделяла.
— Разве обязательно разделять? Мечта, она и есть мечта, по жизни ведет, жизнь красит: одни через горы лезут, другие денежными коврами землю стелют.
— Если бы настоящими.
— А кто мешает?
— Нинка с бухгалтершей получку сверяют.
— И ты подчинился?
— Как иначе?
— Это уж не мое дело.
— Васильевна, не трави душу, дай, сколько не жалко.
— Денег не жалко, мечту жалко; хоть и невысокая, да другой, видать, у тебя нет.
Ангелина Васильевна пошарила в лифчике и протянула десятку. По балкону прогуливалась Нина Александровна.
— Ты зверь, зверь! — заблажила на весь двор.
— Не ори, пусть побегает, далеко не убежит…
— Может ты и права, заглянешь? Цветы все принялись, красота!
— В другой раз.
— Тяжело без Люськи?
— Как сама думаешь?
— Вижу, тяжело. Пашки давно не видать.
— На заработках.
— Ну-у-у, — завистливо потянула соседка, — все одно гляжу на тебя — свободная.
— Без свободы какая жизнь.
Ангелина Васильевна заволновалась о своем и тихонько направилась в подъезд: свободна ли?!
Статуй отчужденно смотрел в окно.
— Вот значит как! — Ангелина Васильевна остановилась в дверях. Захотелось прицепиться к чему-нибудь, отомстить, нахамить. Вместо этого спросила.
— Поверил, иной любви не существует? Что ты в самом деле? Да где я тебе океан добуду? Глядела я сегодня про океан.
Немного охолонув, рассказала кино. Статуй засмеялся. Или показалось? Ночь. Ангелина Васильевна наполнила бокал вином. Огляделась растерянно.
— Какая, к чертям собачьим свобода?! Разве что безудержно пьянствовать. Но некуда, — резанула ладонью по горлу, — нравится не нравится, люблю тебя и точка! Такие дела. Мне бы рядом с тобой встать и ночь рассматривать. Я ведь тоже кое-что могу увидеть. Смеешься?
За окном луна, синее вокруг: дороги, бугры и обвалы, лавки, столбы — все синее. Ветер резал и раскачивал синее. Мутит. Кружит голову. Ангелину Васильевну вырвало. Потемнело в глазах.
— Это любовь, да? любовь?
Повсюду боль давила, терла, хрипела.
— Проклятье! Помоги мне! — скорчилась Ангелина Васильевна.
Потянулась к недоступному любовнику и обожгла пальцы. — Не за этим ли летела Люська? Что есть в тебе, чего нет во мне? Отчего холоден и опасен? Смотри — вздутые волдырями ладони. От ласк, от ласк!
— На, возьми!
Статуй дико посмотрел на нее: кровь выступила на коже.
— Это любовь, да, это любовь! Кто-то сказал, каждую минуту надо жить перед зеркалом, вот она я! — Ангелина Васильевна обвила Статуй ногами, волосами связала шею, сжала бедра, завыла, ворочая воспаленным языком; лазорилась, кровила, студила отравленное лоно звонким мальчишеским льдом. В ее синих глазах билось безумие. Мошенник! И-р-о-д!
Ангелина Васильевна встрепенулась от бешеного сна. Крик не смолкал. Прислушалась покрепче.
— Никак Лизка! Начало-о-о-с-ь, ах, ты, господи!
— Зови скорую, — налетела в коридоре на Колю, — и полотенец тащи, покуда приедут!
Щелкнул выключатель. Лиза. Мутный немигающий взгляд, открытый рот, застывшая текучая слюна. Быстро шумно задышала, перевела взгляд на бабку.
— Что же делать? — выдохнула еле-еле.
— Хе-хе, нравишься ты мне, Лизавета. Так бы всегда! — все еще не могла успокоиться Ангелина Васильевна, — когда на краю стоишь, откуда че берется! Терпи, сейчас приедут.
На улице закричала кошка. Только этого и ждали: Лизу опять понесло в разнос. Вывернулось колесом тело, разбух живот, сдулся в пах и хлынуло по ляжкам. Лиза посинела и заверещала.
— Заодно с кошкой орешь — быть девке! — Ангелина Васильевна похлопала внучку по плечу, — тихо, тихо, чего на крик расходоваться?
Подумать только, когда я с ним — также верещу и синею, к богу, дьяволу, черту лысому кричу, — Ангелина Васильевна отерла Лизин лоб, присмотрелась: по ту сторону жизни — безумие!
— Сию минуту появятся, — Колю бил трясун.
— Понятно. Приготовь-ка теплой воды в тазик и марлю, побольше. На всякий случай.
Минут через десять Лиза заорала опять, на этот раз подвывая, потом еще и еще. Надо же, ну точно мой голос! — Ангелина Васильевна испугалась, вдруг статуй подумает чего, и побежала успокоить, объясниться. От дверей, однако, шуранулась обратно.
