Дейв Эггерс - Голограмма для короля
— Ваши соседи?
— Этажом ниже.
Салем жил в доме год, иногда видел этих соседей — пять человек, входят-выходят — и немолодого мужчину тоже встречал. Но только сейчас узнал, что мужчина — не друг семьи и не дядюшка, а раб, которого привезли из Малави.
— Пора жилье менять, — сказал Салем.
— Мне тоже, — ответил Юзеф. Поговорили, не снять ли квартиру вместе, в другом районе, в другой стране. Салем Королевством уже наелся. Здесь ему ловить нечего.
— Запредельная тоска, — пояснил он.
Алан еще переваривал историю про раба, и тут Юзеф с Салемом заговорили о депрессиях и суициде.
— Тут, наверное, не так плохо, как у вас, — сказал Салем Алану. — Но вы удивитесь. Половина женщин на прозаке. А у мужчин утечка энергии, и это опасно.
Он говорил о безрассудстве пред лицом отчаянной нехватки возможностей, о том, что люди не так уж боятся смерти. О нелегальных автогонках в далекой пустыне — богатый молодняк носится на «БМВ» и «феррари», часто калечатся или погибают, и все об этом помалкивают, никто ничего не знает. Юзеф и Салем затараторили по-арабски — обсуждали, как вскоре выяснил Алан, не свозить ли его посмотреть гонку.
— Может, на обратном пути смотаемся, — сказал Салем. — И может, на концерт, — прибавил он.
Концерты тоже проводились в пустыне. Салем — музыкант, киношник, поэт, но в основном автор-исполнитель, хотя открыто репетировать ему нельзя и выступать тоже, разве что на подпольных концертах или в пустыне. В Эр-Рияде хуже, но и в Джидде жизнь музыканта — сплошная борьба. Некогда казалась романтической, ныне подрастеряла блеск. Салем подумывал переехать куда-нибудь на Карибы и играть по барам.
Город закончился, и вскоре дорога рассекла пустыню, плоскую и красную, только изредка стоянки да выходы пород. Широкое скоростное шоссе, над ним безжизненно повисло солнце. Алан устал. Задремал, умостив голову на ремне безопасности, убаюканный, усыпленный пылкой арабской болтовней.
Проснулся от того, что хлопнула дверь. Машина не двигалась. Огромная стоянка, вокруг магазины и рестораны. Юзефа нет, Салем тыкал пальцами в телефон. Алан прищурился, увидел, как Юзеф трусит к гастроному.
Сел, вытер слюни со щеки.
— Надолго я отрубился? — спросил он.
Салем не поднял головы.
— Где-то с час. Вы храпели. Очень симпатично.
К его окну подошла девочка лет семи. Салем поспешно нажал кнопку, заблокировал дверь. Девочка не ушла — стояла под окном, стучала, потирала пальцами.
Тут Алан заметил, что вокруг десятки женщин и детей, в основном девочки, все в черных паранджах, бродят между машинами, подходят к окнам, отходят.
Алан опустил было окно. Увидев сочувственное лицо, девочка кинулась к нему, вытянув руки.
— Не надо, не надо! — сказал Салем. — Закройте.
Алан послушался и чуть не прищемил девочке пальцы. Она все настойчивее стучала в стекло — голова просительно склонена, губы лихорадочно движутся. Алан улыбнулся, показал ей пустые ладони. Она не поняла или не захотела понять. Продолжала стучаться.
Салем ей помахал, пальцем ткнул вверх. И все — девочка повернулась и отошла. Фокус.
— Что это значит? — спросил Алан. — Когда вверх показываешь? — И повторил жест.
Салем опять глядел в телефон.
— Это значит «Бог подаст».
— И помогает?
— Вполне. Прекращает дискуссию.
Когда к окну приблизилась другая девочка, с пожелтелыми и остекленевшими глазами, Алан показал вверх. Девочка испарилась.
— Не расстраивайтесь, — сказал Салем. — Они пристойно живут.
Алан оглядел стоянку и наконец разглядел очевидное: огромные толпы народу одновременно ехали в одну сторону. Теперь он заметил. Впереди мужчина в «мерседесе» — из одежды только белые тряпки да сандалии. Целые семьи затариваются на долгую поездку.
— Паломничество? — спросил Алан.
Салем что-то листал в телефоне — щелкало, как счетчик Гейгера.
— Еще не официальный хадж. Хадж в ноябре. А это умра — малое паломничество, для тех, кто на большое не попадает.
Из гастронома вышел Юзеф с тележкой продуктов. Салем отпер двери, Юзеф загрузил багажник. Несколько секунд — и они снова в пути, Алан снова задремывает. Черное шоссе такое гладкое, солнце такое крошечное, все это нагоняло сон. Проснулся от жаркого спора попутчиков.
— Что такое? — спросил Алан.
Юзеф ткнул пальцем в знак над дорогой. Впереди шоссе раздваивалось — три главные полосы открыты только для мусульман. Красный знак указывал на объезд вокруг Мекки для транзитных неверных. Юзеф подумывал провезти Алана центральной дорогой.
— Напялим на вас дишдашу. Сойдете за своего.
— Оно того не стоит, — сказал Салем. Он сердился. — Каких-то лишних двадцать минут. Прошу тебя.
Юзеф глянул на Алана:
— Хотите контрабандой?
Алан контрабандой не хотел. Не хотел нарушать никаких таких правил. Но они мчались по левой полосе, и съезд для неверных, до которого еще три полосы вправо, стремительно приближался.
Салем изверг поток арабских слов. Юзеф не ответил. Разразился хаос. Салем нырнул через спинки сидений к рулю. Алана отнесло к двери. Юзеф треснул Салема по рукам и хлопнул по лицу. От звонкого шлепка весело расхохотался. Салем ретировался на заднее сиденье переживать разгром.
Затем Юзеф плавно съехал вбок через все шоссе и вскоре оказался на дороге для неверных. В зеркальцо заднего вида разочарованно уставился на Салема:
— Отец. Я ж пошутил. Пошутил. Выдохни.
Салем кипел:
— Сам выдохни.
Юзеф ухмыльнулся:
— Нет уж, ты выдохни.
Они поднимались в горы, обрушилась ночь.
— Хребет Сарават, — пояснил Салем. — Это мы еще до вершины не добрались. Там гамадрилы. Любите гамадрилов?
И в самом деле. На вершине Юзеф остановился на смотровой площадке, в пяти тысячах футов над пустыней, которую видно на сотню миль. И повсюду на стоянке гамадрилы — сидят, жуют, бродят, ручные, как домашние кошки.
Промчались по Таифу, высокогорному городу, полному разноцветья и холодных ветров, а потом нырнули в предгорья. Чем ближе к родной деревне Юзефа, тем дороги безлюднее, и к прибытию Салем крепко спал, а Алан клевал носом.
Юзеф внезапно дал по тормозам.
— Проснитесь, никчемные людишки!
Салем застонал и врезал кулаком в спинку водительского сиденья.
Впереди саблезубый горный хребет опоясывал горсть огней в долинке. Все поселение — каких-то несколько десятков домов, несколько сотен человек.
— Вот и весь городишко, — сказал Юзеф. — Завтра прокатимся.
Они свернули на подъездную дорогу, вскарабкались на гору, дважды ее обогнув, и наконец прибыли к громадному строению. Оно совсем не походило на дом.
— Сюда? — спросил Алан.
— Ага, — сказал Юзеф. — Дом, который засандалили сандалии.
Он больше напоминал гостиницу или муниципальное здание. Три этажа самана и стекла. Машина встала на просторной стоянке, двадцать автомобилей влезет. На участке, чуть дальше по склону, была даже небольшая мечеть.
— Надо же, я и не думал… — сказал Салем. Он здесь тоже не бывал.
Пока они с Аланом любовались, из дверей к ним кинулся человечек. Невысокий, ниже Юзефа и тучнее. Круглое лицо, беззубая улыбка до ушей. Схватил Юзефа за руку, потряс. Его представили Салему — снова последовало рукопожатие. Но когда руку протянул Алан, человечку как будто пришлось заново учиться этому жесту. Он сжал ладонь Алана, покачал и медленно убрал руку, точно из пасти зверя, которого не хотелось бы дразнить.
— Это Хамза. Смотритель, — пояснил Юзеф. — Двадцать лет на отца работает. Но я не сказал отцу, что вы тоже поедете.
— Почему? — спросил Алан.
— Без обид, но этот дом — отцовская гордость. Он бы не захотел, чтоб его оскверняли, — ну, вы. Шучу, шучу.
Но не шутил.
Хамза подвел их к двери, открыл.
Юзеф шагнул первым и развернулся на пороге:
— Готовы? Прошу. — Переменился мигом — презрительный подросток обернулся гордым сыном.
Внутри как будто анфилада пустых и застеленных коврами бальных зал, каждая человек на сто. По нескольку гигантских люстр освещали огромные пустоты, лишенные мебели, если не считать скамей вдоль стен. Словно дом строили только для увеселений.
— Сюда вся деревня войдет. Отец так и рассчитывал. Все деревенские свадьбы проводят здесь. Надо бы вас на свадьбу свозить, — сказал Юзеф Алану. — Вам понравится. Костюм специальный наденете, с кинжалом, все как положено.
Алан пытался примирить в уме строителя этого дома с грубым, озлобленным человеком из обувной лавки. В голове не укладывалось, что этот человек построил такое. Дом — само воплощение дальновидности и щедрости, а отец Юзефа, кажется, лишен и того и другого. Они поднялись на третий этаж. Залитые бетоном ступени неровны, будто каменщик на такой высоте уже не очень старался.
