Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
Карта мира – первое, что открывается путешественнику с утесов над городом. Создание карты стало делом номер один, когда учитель Луис провел опрос и выяснил: только десять процентов людей знают, где находится их страна. Это его так встревожило, что он решил изготовить для всех картографическую проекцию Меркатора, но тут же столкнулся с проблемой дефицита бумаги в здешних местах, да и дети быстро утомлялись, снова и снова перерисовывая карту. Учитель Луис отправился к Дионисио Виво, и они решили соорудить большую карту мира, чтобы проводить уроки географии в лодке либо с вершины холма.
В западной оконечности долины к изгибу реки приткнулось промерзшее болотце, и вот здесь-то теперь и располагается mappa mundi.[56] Учитель Луис, старик Гомес, Дионисио Виво, Мисаэль, Фульгенсия Астиз и многие другие, кто помогал от случая к случаю, – например, некоторые испанские солдаты, поднятые Аурелио из мертвых, – сначала прорыли канал к реке и осушили топь. Закончив с этим, принялись выкапывать океаны, собирая вынутый грунт в кучи, чтобы оформить континенты. Потом смоделировали ландшафт с учетом высоты гор и засадили все соответствующего колера цветами: зелеными – плодородные районы, желтыми – пустыни. Все создавалось в огромном масштабе, работа заняла много месяцев, а в конце строители убрали запруду в канале, чтобы океаны заполнились водой. Отталкиваясь шестом, учитель Луис возил интересующихся на плоту и со знанием дела читал лекции о разных странах, но и это не все: Аурелио как-то сумел вызвать дождь из съедобной рыбы, заселивший моря и океаны, и здесь также обосновалась утиная стая, что обеспечило нас отменного вкуса яйцами. Если взобраться наверх и посмотреть на сей картографический шедевр, впечатление необыкновенное; и как это славно – лежать ночью в гамаке, прислушиваясь к умиротворяющей беседе лягушек.
В рамках темы не могу не отметить чрезвычайные достижения в перестройке террас на склонах, что во времена инков снабжали город провизией. Жители вырезали кубиками наносный слой ила, под которым город был погребен во время наводнения, чем убили сразу двух зайцев: теперь эти «андены» буквально ломятся от овощей, а на участках, где урожай уже снят, пасутся овцы и козы, подъедающие стебли. Горожане еще соорудили огромный механизм, чтобы спускаться на плато, и хорошо отремонтировали все старые каменные строения; я склонен предположить, что дух инков жив в здешних местах и поразил души людей, если можно так выразиться, монументофилией.
Еще эти люди очень любят разные истории и, вероятно, потому так много времени проводят на площади. Здесь они слушают проповеди отца Гарсиа, который не преминет развлечь людей своей способностью левитировать, когда увлечется повествованием. Его проповеди состоят главным образом из запутанных историй, передаваемых в народной, часто колоритной манере, и обычно касаются деяний ангелов и бесов. Похоже, проповеди должны объяснить нравы мира и сверхъестественные причины его нынешнего состояния. С богословской точки зрения идеи Гарсиа весьма неортодоксальны, не сказать – безумны, но трюк с левитацией многих слушателей убеждает, как и любопытный голубой нимб у проповедника вокруг головы.
Здесь же на площади можно открыто подслушивать побасенки, которые Аурелио рассказывает своей покойной дочери Парланчине. Видимо, он поджидает ее на площади, пока она не даст о себе знать, сыграв с ним какую-нибудь шутку. Парланчина сдергивает с него шляпу, или закрывает ему глаза руками и спрашивает: «Угадай, кто это?» – или утаскивает у него из котомки бутыль с кокой. Аурелио бранит дочь, а потом говорит: «Ладно, расскажу тебе сказку, но только если прекратишь свои шалости и будешь слушать».
В тот день, когда прибыл трехсотлетний старик, Аурелио уже рассказал три истории: одну про то, как броненосец плел себе панцирь к вечеринке, но перепутал время и последние узелки связал второпях, чтобы поспеть, р работой; одну про женщину по имени Сабаре, которая первая посолила еду; и одну – про женщину, которая вышла замуж за ягуара и снабжала мясом всю деревню, пока сама не превратилась в ягуариху, и тогда неблагодарная семья убила ее, что стало причиной вечного разочарования ягуаров. Аурелио как раз начинал следующую – про детей, с которыми плохо обращались, и они ушли из деревни и уплясали в ночное небо, вот почему ни в коем случае нельзя бить ребенка, и тут в конце аллеи с обелисками появился незнакомец, кричавший во все горло:
– Кто-нибудь видел тварь? Твари никто не видал?
Когда он приблизился, мы увидели костлявую личность верхом на жалкой лошаденке. Незнакомец был облачен в грубую мешковину, сшитую на манер туники, в стременах торчали босые ноги, а в руках он держал здоровенную палку, которую явно почитал за копье. Волосы длинные, жидкие и седые, такая же борода, а жесткая кожа задубела, как седло, и потемнела после долгих лет под солнцем. Глазки – как черные булавочные головки, что наводило на мысль о курении марихуаны, а заговорил старик с преувеличенной жестикуляцией, напоминая злодея из мелодрамы. Прервав рассказ Аурелио, незнакомец подъехал к нам и властно сверкнул глазами сверху:
– Тварь здесь?
– Какая тварь? – спросил Мисаэль, ухмыляясь до ушей; он подтолкнул Хосе локтем, точно приглашая разделить общее молчаливое мнение, что приехал сумасшедший.
Вопрос явно сбил человека с толку.
– Какая тварь? – повторил он. – Та, что принимает много обличий, а в животе у нее урчит, словно где-то бежит свора собак и лает. Видели вы ее?
– Так это, наверное, дон Эммануэль, когда пережаренной фасоли поест! – выкрикнула Фелисидад, и все засмеялись.
– А где этот дон Эммануэль? – требовательно спросил незнакомец. – Я должен его убить.
Тогда дон Эммануэль, выпятив пузо и рыжую бороду, выступил вперед, в глазах у него мелькали смешинки. Быстрым, почти неуловимым движением незнакомец опустил палку на голову несчастного дона Эммануэля, и тот как подкошенный рухнул на землю. Фелисидад бросилась на обидчика, стащила с лошади, выдрала клок волос и так сильно укусила в плечо, что у старика обильно полилась кровь.
Когда рукопашная утихла, а дон Эммануэль вернулся на этот свет и сел, уныло потирая голову, мы выслушали незнакомца, который, вероятно, часто становился жертвой подобных недоразумений.
– Причина моего прискорбного появления в том, – сказал он, – что мне триста лет, и я не могу умереть, пока не прикончу тварь. За это время я много раз объехал вокруг света, даже переплывал океаны, из-за чего всегда погибала моя лошадь, и мне приходилось покупать другую, но я все еще не отыскал твари. – Он безнадежно покачал головой, а мексиканец-музыковед спросил:
– Послушайте, приятель, так лучше же не убивать тварь, и тогда будете жить вечно, ну?
Старик вздохнул и взглянул как-то снисходительно, словно мексиканцу не дано понять.
– Странствия изнурили меня хуже, чем если бы во мне кишели глисты, – сказал он, – и я желаю упокоения смерти сильнее, чем юноша вожделеет женщину. Можешь ли ты постичь, как утомительно путешествовать верхом двести пятьдесят лет в поисках твари? У меня было тридцать три лошади, и каждый раз, когда они погибали, горе снедало меня. Все мои друзья давно умерли… Тут где-нибудь можно поесть?
Фульгенсия Астиз, грозная сантандерианка, отвела его в «Донну Флор» – так Долорес называет свой ресторан, – и туда набилось много желающих удовлетворить свое любопытство. Долорес велела им заказывать еду или убираться, но никто и с места не двинулся, и мы смотрели, как старик съел две маисовые лепешки, три сдобренных перцем пирога, чангу,[57] миску санкочо, тарелку тушеной тыквы с цыпленком и сладкой кукурузой, целый ананас, двух морских свинок и ногу небольшой викуньи. Нет нужды говорить, все мы были крайне изумлены, но старик сообщил нам, что за триста лет его пищеварительная система изрядно расшаталась, и ему приходится поглощать еду в огромных количествах, чтобы хоть как-то поддерживать себя. С Долорес он расплатился монетами из старого кожаного кошеля – на них отчетливо виднелся профиль бразильского короля Педро Первого. Дионисио потом забрал их в столицу и взамен привез Долорес несколько тысяч песо.
А незнакомец взобрался на лошадь и печально отправился на поиски своей твари, вырвав у Аурелио обещание, что его призовут, если кто-нибудь вдруг ее встретит. Я часто воображаю, как старик воюет с тварью, но никак не могу ясно себе представить, что же это за тварь такая. Лишь какое-то размытое пятно мечется и визжит.
24. возвращение в Ринконондо
Бабка Тереза была личностью особенной. Это из-за нее в церкви появилось уведомление: «Особая просьба Богородицы: по четкам не молиться». Когда Терезе исполнилось всего двенадцать лет, она, пребывая в том критическом возрасте, когда внезапный расцвет девичьей чувственности выражается и находит утешение в приступе религиозного пыла, отправилась в пещеру трех изваяний. Тереза влюбилась в Христа. Он, окутанный славой, но по-прежнему с кровоточащими ранами, неизменно стоял перед ее мысленным взором, и ее обволакивала Его женственная нежность и окружала Его мощная мужественная защита. Лицо Терезы излучало такую безмятежную умиротворенность, что ее свежая прелесть не вызывала похотливых желаний у мужчин, и уже в том возрасте Тереза обладала невероятной способностью любить животных, что совершенно несвойственно общине, откуда она была родом, – крестьяне относились к своей скотине в лучшем случае с хозяйским безразличием, а в худшем – с бездумной жестокостью. В те дни Тереза держала у себя обезьянку-капуцина и носила ее за пазухой, а та обхватывала ее ручками за шею в объятии вечной любви и прижималась к щеке.
