Эмилио Кальдерон - Карта Творца
— Вы намекаете на то, что этот человек добровольно принес себя в жертву, зная, что после передачи карты его убьют?
— Да, скриптор, похитивший карту, действительно знал, что ему грозит.
— Стало быть, именно по этой причине «Оссерваторе романо» и радио Ватикана не сообщили о его смерти. Предать дело огласке значило бы признать существование в лоне церкви секты убийц, — размышлял я вслух.
— Мы хотели уничтожить зло на корню. Церковь ничто так не угнетало, как сознание, что ее именем прикрывается шайка убийц, хоть они и объявляли себя католиками. Позиция его святейшества по отношению к Гитлеру хорошо известна во всем мире, но это не значит, что папа желает или тем более потворствует осуществлению актов насилия, ставящих под угрозу жизнь немецкого канцлера.
Я не сказал этого падре Сансовино, но его речь навела меня на мысль о том, что тех, кто выступает от имени Господа, понять так же трудно, как и нацистов.
— И что же будет теперь?
— Теперь, когда мы знаем, что за продажей Карты Творца скрывался план совершения преступления, мы приложим все усилия к тому, чтобы сорвать маску с членов «Общества восьмиугольника».
— Проблема в том, что Юнио понятия не имеет о существовании этой шайки фанатиков и, как я уже говорил вам, считает организатором преступления вас. Может быть, он собирается отомстить.
— Я готов принять боль и муку во имя Господа, — ответил он твердо.
— Но ведь у преступной организации, о которой вы только что мне рассказали, такой же девиз, — сказал я, не скрывая недоумения.
— В определенный момент его можно применить к любому человеку, намеревающемуся стать мучеником. Священник всегда должен быть готов принести себя в жертву по примеру Господа нашего Иисуса Христа, — ответил он.
Именно тогда я понял, что он не случайно избрал для нашей встречи крипту собора Святой Цецилии: ведь святая жила и приняла муку в ее стенах. Пригласив меня туда, он хотел продемонстрировать мне, что за оружие церковь использует для борьбы со своими врагами: веру и упорство, хитрость и решимость. И уверенность в том, что мученики проливали свою кровь не напрасно.
* * *Монтсе ждала меня у двери моего нового дома. Она быстрыми шагами расхаживала взад-вперед около подъезда, окоченев от холода, и, несмотря на это, излучала покой, которого мне так не хватало. На какое-то мгновение у меня возникло ощущение, что она движется по строго определенному маршруту, очерченному изломанными границами тени, отбрасываемой зданием. В луже у ее ног отражались последние отблески уходящего дня. Я спросил себя, когда это, интересно, успел пройти дождь и о чем я в этот момент думал, раз не заметил его.
— Почему ты не поднялась наверх? Почему ты не подождала меня внутри? — сказал я с упреком.
— Я пыталась, но твоя хозяйка сообщила, что постояльцам запрещается приглашать в гости женщин, и захлопнула дверь у меня перед носом.
— Эта ведьма еще хуже, чем секретарь Оларра, — посетовал я.
— Такого быть не может. Теперь Оларра мне не доверяет. Я вижу это по его стальным глазам. Мне пришлось устроить свидание с Юнио, чтобы он за мной не следил. Мы выпили кофе, а потом Габор привез меня сюда на машине. Через час он вернется за мной и отвезет обратно в академию. Боюсь, чтобы видеться с тобой, мне придется возобновить свои отношения с принцем.
Я вспомнил свой разговор с Юнио, когда он спросил меня, одинаково ли относится к нам Монтсе.
— Вижу, в академии ничего не изменилось.
— Донья Хулия говорит, что война закончится в апреле, а когда Оларра спросил ее, не скрывает ли она от нас тот факт, что работает на правительственные спецслужбы, эта замечательная дама сообщила, что ее источник информации — призрак Беатриче Ченчи, который, долгие годы блуждая по территории академии, наконец заинтересовался происходящим на нашей родине. Тогда Оларра решил дать ход этой шутке и поинтересовался у доньи Хулии, не передал ли ей призрак Беатриче Ченчи еще какие-нибудь важные новости. И она ответила: «Его святейшество умрет десятого февраля следующего года». Можешь себе представить, какой поднялся переполох? Некоторые даже стали делать ставки. А ты что по этому поводу думаешь?
— Ничего я не думаю, у меня и своих забот хватает, — буркнул я.
— Юнио сказал мне, что ты будешь работать на него, по крайней мере до тех пор, пока тебя не примут в архитектурную мастерскую.
— Он намерен использовать меня в качестве курьера. Сегодня утром он поручил мне забрать в аптеке посылку и отнести ее на виа деи Коронари. Он запретил мне задавать вопросы, но, кажется, в том доме живет немец: он был так рад, когда пакет оказался у него в руках. Он несколько раз произнес: «Mein Gott!»
— Может быть, это больной, возблагодаривший Бога за то, что получил лекарство.
— Я тоже так подумал, но болезнью, пусть даже опасной или смертельной, не объяснишь того факта, что доставить сверток не доверили посыльному аптеки. Да и секретность, с которой все это сопровождалось… Юнио уверяет, что для выполнения данной работы ему нужен был надежный человек, но именно это и странно: ведь если он кому и не доверяет, то именно мне.
— Может быть, он изменил мнение о тебе, — предположила Монтсе.
— Не думаю, ведь он продолжает считать, что ты слишком много обо мне говоришь.
— Так он тебе сказал?
— Не беспокойся, я ответил ему, что в моем присутствии ты говоришь только о нем.
Монтсе довольно улыбнулась:
— Вы — два спесивых идиота. Ты угостишь меня чем-нибудь горячим?
— Я думал, ты пила кофе с принцем.
— Так и есть, но я полчаса прождала тебя на холоде и просто обледенела.
— Хочешь, я схожу наверх и принесу тебе пальто?
— Лучше обними меня, — попросила она.
Прижимая ее к себе, я заметил, как ее тело дрожит от слабости и беззащитности, чего я не мог в ней даже заподозрить; мне показалось, что этот озноб объясняется не столько холодом, сколько ее напряженным состоянием. Тогда я прикоснулся к ее щеке. Мне стало ясно, что Монтсе решила предоставить инициативу мне. Я увлек ее в сторону, туда, где уже сгустились вечерние сумерки, и нашел губами ее губы. Это был страстный поцелуй; у нас пресеклось дыхание, и мы почувствовали себя совершенно раскованными. Думаю, что это испугало Монтсе. Она не любила терять контроль над своими поступками, способность управлять собой, потому что, по ее мнению, «проявления любви усыпляют сознание, позволяя реальности одержать над женщиной верх». Но может, наш поцелуй и не принадлежал реальности? Впрочем, я чувствовал себя так, словно только что выиграл великую битву.
— А сейчас мы можем сходить куда-нибудь и выпить кофе, — сказал я, дрожа не то от холода, не то от охватившего меня волнения.
И мысленно пожелал, чтобы где-нибудь здесь, в сгущавшейся темноте, постепенно заполнявшей собой углы и закоулки, находился принц Чима Виварини и наблюдал за этой сценой. Теперь я был совершенно уверен: Монтсе говорила о нас двоих, но целовала она меня.
25
Благодаря ежедневным посещениям Монтсе, я узнал, что радость «изгнанников», вызванная известиями из Испании, омрачилась из-за ухудшения слабого здоровья Пия XI. Четвертого февраля у него случился сердечный приступ, осложнившийся через пять дней почечной недостаточностью. Он умер утром 10 февраля. Исполнилось пророчество доньи Хулии. В тот же день Каталония сдалась на милость победителю.
В Риме царили подавленность и растерянность — не только из-за кончины его святейшества, но и потому, что выборы нового папы показали: крупнейшие европейские державы хотят посадить на престол Святого Петра своего человека. На протяжении двадцати дней всеобщее внимание было обращено на Ватикан. Даже деятельность принца Чимы Виварини отошла на второй план. Я еще раз встречался со Смитом в Е-42, но он даже не дал мне возможности рассказать о моей новой работе. Как и всех в Риме, его беспокоила ситуация с выборами нового понтифика, поскольку он слышал о намерении немцев выложить крупную сумму денег, чтобы гарантировать победу своего кандидата. Поэтому он просил меня попытаться подкупить падре Сансовино. Однако, когда мне удалось организовать встречу со священником, новым папой уже стал Эудженио Пачелли, на протяжении двенадцати лет занимавший пост нунция в Германии, бывший при Пие XI государственным секретарем.
Как рассказал мне позже падре Сансовино, в процессе выборов возникла масса досадных недоразумений, ставивших под сомнение беспристрастность кардиналов, имевших право голоса, а также компетентность спецслужб и посольств стран, заинтересованных в том, чтобы избранный кандидат соответствовал политическим идеалам и одних, и других. Американцы, англичане и французы считали подходящим кандидатом Пачелли, хотя члены французской курии отдавали предпочтение кардиналу Мальоне, парижскому нунцию, который исповедовал ярко выраженные антифашистские идеи. Выдвиженцами же Италии и Германии стали кардиналы Маурицио Фоссати из Турина и Элиа делла Коста из Флоренции. Ради избрания одного из них нацисты передали три миллиона марок в золотых слитках некому Тарасу Бородайкевичу, австрийцу украинского происхождения, являвшемуся агентом министерства по делам церкви, подчинявшегося разведке Третьего рейха. По словам Бородайкевича, учитывая связи в высших сферах римской курии, этой суммы хватит для того, чтобы заручиться поддержкой многих кардиналов. Однако конклав из шестидесяти двух кардиналов, обладавших правом голоса, с третьей попытки избрал папой кардинала Эудженио Пачелли. Это произошло в семнадцать часов двадцать пять минут 2 марта 1939 года.
