Генрих Сапгир - Летящий и спящий
и пока возникает он голым в отстойнике
к недоумению дежурного
засесть
эдаким чертом
в банке пива
кто откроет
щелкнуть в нос пеной —
заплевать всего задристать —
обескуражить
при общем веселье
перескочить кузнечиком
на чью-то утлую голову
и вколотить ей разумную мысль
которая ее же погубит
этого мало! —
стать событием
чудовищем
о котором долго будут помнить
12. НА ОСТРИЕ ИГЛЫ
закрываешь глаза —
открываешь себя:
горящий пересек темное
заскользил
зачертил ослепительно
зигзаг
постепенно гас
пятно
ширилось и возгоралось
красное
перекрыло лиловым
вот они — корни волос
Господи! снимают крышку
Боже! открыт весь
стручистый завиток
вытянулся
и выпустил усики
лапки
не знаю зачем
не знаю почему не человек
чем фантастичнее
тем вернее
ловит
мир
сознание
на острие иглы
ТАТАРИН
замечательный Бойс
на вернисажах и в университетских аудиториях
представляя собой некий сбой
никогда не снимал шляпу-шляпу
это был знак
возможно проявлял невидимое
в том числе неявную лысину
или художнику
нравилось трогать ворс
это был Бойс
…жук-носорог
полз по поверхности дерева
металла
пробовал плотность масла
рыхлость картона
собственный вес
…а когда-то
здесь в безжалостном небе Крыма
выбросился из горящего «мессера»
это был бой!
в лысой татарской степи
парашют волочил по стерне
полубессознательного юного Бойса
пачкающего солому коричневой кровью
(как любил он после пачкать бумагу)
…синие скулы и щелки — улыбка
«не бойся» по-русски
и еще по-татарски вроде «бай-бай»
бай-бай Бойс…
в забытье окунулся как масло
наверно оно и спасло
(помните акции неукротимого —
желтыми комьями жира
метил углы уносил на подошвах —
месил жизнь
Бойс! это был бой! бой!)
…а тогда философ-маслобойка
ощутил впервые дуновенье
меж редеющими волосами
скинул пилотку люфтваффе
нахлобучил свою вечную шляпу-шляпу
на уши-локаторы
и поклялся быть вечным татарином
кем и был достойный герр профессор
все свои последующие годы
под германскими вязами
ЗЕРКАЛЬЦЕ НАД УМЫВАЛЬНИКОМ
надвигается
грозовая блескучая ночь
над фаянсом
утопленным в кустах сирени
в этом О
листья топорщатся как галчата
прыснуло светом
будто из фонаря —
незнакомые ветки ветки
полезли оттуда
(я видел сам сам)
пачками лягушачья листва
выпрыгивала взрывалась
во все стороны
брызгая светлым дождем
(который недавно прошел над нами)
но там в зазеркалье
все еще крутилось и мешалось —
оттуда хлестало
плевалось дождем жуками цветами…
под фаянсовой чашей
разливалось озеро в траве
где мутно отражался белый заяц
с нашей — уже ясной — половины
вдруг оно перекрылось
из туманного
выпростались кусты
вытянулись провода
выскочила дощатая будка
порскнула летучая мышь —
и метнулась в сторону моря
нерешительно заглянул
в это темное лицо
с широкой полосой бровей
лет на тридцать моложе
белый заяц там прыгал
между снежными клочьями туч…
а когда отошел — обернулся:
из зеркальца высунулась
нежная женская рука
и поманила лукавым кольцом —
к нам
к нам иди
у нас веселей и просторней
и я увидел что гляжу оттуда
откуда виден как из-под воды
в тесной металлической оправе
ОХРАНИТЕЛЬ
он влез в мой рассказ без разрешения
кривоногий поперек себя шире
с усиками
в цветастой рубашке
и конечно в бермудах (от слова «муде»)
он постоянно куда-то шел
в этих отвисающих парусах
на узкой полоске набережной
в толпе отдыхающих
сначала один
потом по-моему с братом
(короткий в косынке и плавках)
он кажется знал всех местных
от него исходила угроза
он был на работе
нет сомненья он был на работе
непонятно какой
я не видел чтобы он что-нибудь
у кого-нибудь отнимал
не видел чтобы он кого-нибудь охранял
не видел чтобы он с кем-нибудь дрался
он просто ходил и везде попадался
то эта глыба маячит на причале
то на танцплощадке
то (черные цветы смазанные красным)
рубашка
выходит из тьмы на фонарь
в писательском парке
откуда почему-то исчезли писатели
то среди белого утра
(я шел по тропинке к вулкану)
вдруг из-за скалы
выскочила пасть Баскервилей
(черное смазанное красным)
мчалась на меня беззвучно лая
даже не успел испугаться
груда мышц проскочила мимо
я увидел красно-черную спину
плоский затылок
и бегущие кривые ноги
и я понял в чем его работа
что он охраняет
признаюсь преисполнился почтенья
потому что эти горы это море…
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Евгению Рейну
убегая от ревнивой депрессии
и тоскуя как Фауст по молодости
целыми днями валялся — вялился на пляже
усох до черноты
поэт — вобла воображения
и все-таки она тебя настигла
по-женски загнала в угол
бросила в подушку —
и ты увидел себя со спины
в перевернутый бинокль…
не воображай что ты совсем один
слышишь хруст и шорох —
за тобой ступает на гальку
целая толпа живых и умерших
входят в глаза и в уши
как в собственный дом
пожалуй полетят с тобой и в Париж
и в Америку — в иллюминаторе
милая компания в облаках — все те же —
то зеленым то красным —
на мигающем крыле «боинга»…
и когда издыхающим крабом
ты еле двигаешься и не хочешь жить
они взлетают смеясь
на гребне волны
в мраморном изломе
на излете рассыпаются пылью
чтобы после навещать тебя во сне
умалчивая что уже умерли
ты обречен своим современникам
ты постоянно поверяешь им себя
а про них ты и так все…
мусор и водоросли…
и вас все меньше то есть все больше
многие из вас уже памятники
их рубашки — пыльные хламиды
мятые брюки в античных складках
вылепил себя — постарался
на века…
даже если ты остался совсем один
на равнине среди изваяний
из известняка и песчаника
друг для друга вы — теплые живые
в застиранных больничных халатах
цвета моря с тесемками
СЕМЬЯ
в школе ее звали Оля
по метрике она была Виктория
в ней было четыре сущности
одна из них безымянная
другая откликалась на «Максим Петрович»
Виктория считалась лучшей баскетболисткой
в команде курса факультета
Оля на троечки дотягивала
Институт дорожного транспорта
Максим Петрович обычно скучал и брюзжал
Олю уводил долговязый студент
Виктория в шутку тискала своих подруг
смеялись — слезы на глазах!
Максиму Петровичу нравились игры девушек
Оля отдалась на скамейке в парке —
не разглядела кому
Максим Петрович не одобрил
Виктория быстро выскочила замуж
Оля родила девочку
воспитывала ее Виктория
Максим Петрович чувствовал себя в некотором роде отцом
Виктория чертила что-то на листе ватмана
между тем Оле надо было всюду успеть
И Максим Петрович поневоле занимал очередь
гулял с коляской
впрочем не жаловался
Оля была счастлива
Виктория несчастна
Оля еще надеялась и носила мини
Виктория старела критиковала мужчин
впрочем тоже носила мини
Максим Петрович иронически хмыкал
но любил обеих
все-таки клан клон семья…
одна безымянная личность
всегда молчала
она была не из этого клона клана —
вообще не из этого плана
здесь по ошибке
