Дэймон Гэлгут - Арктическое лето
И люди, которых он представлял себе, также были вылеплены из того материала, из тех людей, что он встретил в Индии. Никто в точности не воспроизводил конкретный прототип; характеры создавались на основе различных черт, осколков, мимолетных впечатлений. Когда он писал свои первые романы, то научился одному трюку: если, прищурившись, долго смотреть на знакомого человека внутренним зрением, вскоре в нем проблеснет иная, новая личность, и похожая, и отличная от оригинала. А как только общий контур будет найден, можно заполнять его деталями, подмеченными и заимствованными в других местах, у других людей.
Мистер Футбол, например, пережил путешествие в Англию и занял подобающее место в уголке сознания Моргана, усевшись там с ручками и ножками, сложенными исключительно аккуратно. Но он сбросил свою комическую маску и теперь изрекал какие-то невнятные афоризмы. И уже мало чем напоминал того пожилого человека из Лахора, которого встретил там Морган, – за исключением, быть может, любви к пению да темперамента. Остались имя, а также некоторые черты характера и поведения – и довольно, чтобы создать новый образ.
Или, если быть точным, образ многих людей: восточный мир Моргану всегда напоминал толпу. Невозможно рассказать историю, не поместив в ее центр как минимум двоих. А сердцевиной сюжета послужит дружба, напоминающая его отношения с Масудом. Как написать книгу об Индии, не коснувшись этой главной привязанности своей жизни? Истока и источника любви, которая даже сейчас терзала его. Но, конечно, прямо о таком не напишешь, нужно будет замаскировать все, о чем могут догадаться читатели.
Что касается Масуда, то черты его характера можно перемешать с чертами Ахмеда Мирзы, а еще и брата Мирзы, Саида. Он будто воочию видел своего героя – молодой мужчина, страстный и глубоко чувствующий, гордый и ранимый. Именно этот тип более всего импонировал Моргану. Была там и любовь к риторике, и некая экзальтированность, а также некоторая избыточная эмоциональность, обычно проявляющаяся, когда индийцы ведут разговор на волнующие их темы. Из всех этих черт характера быстро выкристаллизовался Азиз – именно он явился сразу во всей своей сложности и полноте.
Сложнее обстояло дело с англичанином, Филдингом. Похожим на Моргана он быть не мог – Морган никогда не думал о себе как о герое. Малькольм Дарлинг стал той формой, в которую Морган мог влить свою личность, чтобы прожить жизнь, отличную от собственной. Кроме того, он использовал и личность Леонарда Вульфа, с которым относительно недавно весьма близко сошелся. Они познакомились еще в колледже, но только в последние месяцы перед отъездом Моргана в Индию, когда Леонард учил его верховой езде, между ними затеплилась настоящая дружба. Морган последнее время много думал о Леонарде, который, будучи человеком высоких принципов, несколько лет провел на гражданской службе на Цейлоне. Что касается других англичан, то подобных Леонарду среди них было немного, особенно в Индии.
Все это страшно расстраивало Моргана. Когда он принимался тщательно обдумывать свой индийский опыт, то понимал, насколько трудным он был. Да, Индия причиняла ему серьезную боль, терзала его самым сложным и противоречивым образом. Он не выносил убожества, а там подобного добра имелось предостаточно. И, что гораздо хуже, убожество проникало и в человеческие отношения. Что же касается отношений между индийцами или его связей с индийцами, то здесь проблем не возникало, но то, как относились к местному населению англичане в целом, не могло пробудить в Моргане чувства гордости за своих соотечественников.
Это злило его, злость проявлялась в том, что он писал, что было для него в новинку. В прежних его романах присутствовали легкость и юмор, которых здесь он не мог отыскать и следов. Вновь и вновь он возвращался к вопросу о власти, власти одной расы над другой – вот где крылась настоящая мерзость! Морган никогда особенно не интересовался политикой, и ему не нравилось то, что выходило у него на бумаге. Тем не менее именно это он видел и чувствовал почти с того самого момента, когда сел на корабль в Неаполе, и ведь он никогда не поднимал своего голоса против подобной мерзости. Он бормотал и шептал, как все это плохо, сворачивался в тугие узлы, но… на этом всё. Теперь же его дух жаждал высказаться.
Вся история вращалась вокруг молодой женщины, одинокой и сдержанной, которая впервые приезжает в Индию и очень хочет узнать индийцев поближе. Похоже на историю самого Моргана, и, может быть, именно поэтому она так его беспокоила. Он даже никак не мог остановиться на имени. Сначала она была Джанет, потом Эдит, но ни то имя, ни другое не задавали роману верного тона. Многое будет зависеть от того, что приключится с ней в пещерах, а до этого момента Моргану не удастся понять ее, и ее характер останется для него тайной.
Чем ближе он подходил к пещерам, тем чаще запинался. Он понимал, что что-то должно произойти в темноте, должна проявиться некая сексуальная агрессия, призванная преодолеть границы между расами. Пещеры были в полной мере наделены подобной силой преодоления. Но дело не ограничивалось самим действием; важно было понять, из чего действие проистекало. Вот она – базовая проблема. Как бы Морган ни старался, слова повисали в воздухе – под ними не существовало почвы, и у них отсутствовали корни. Что-то было не так с тем, что он вообразил себе, что-то нечестное и плохо сбалансированное, и, хотя повествование уже приближалось к заветному порогу, Морган понимал, что двери храма перед ним не отворятся.
Он уже утратил нужный темп, когда вдруг произошло нечто, полностью отвратившее его от намеченного курса.
* * *Лили по-прежнему жестоко страдала от ревматизма, и в сентябре тысяча девятьсот тринадцатого года решила пройти курс терапии в Хэррогейте, на севере. Спланировав курс лечения в течение месяца, она посчитала необходимым, чтобы Морган большую часть этого срока пребывал с ней. Но от Хэррогейта было рукой подать до Миллторпа, а Миллторп являлся тем самым местом, где жил Эдвард Карпентер.
Морган много раз слышал имя Карпентера. У них нашлись общие знакомые, среди которых самым выдающимся был Голди. Много лет назад, когда Голди был еще студентом, влюбленным в Роджера Фрая, он отправился пожить в Миллторп и с тех пор стал горячим энтузиастом и данного местечка, и хозяина дома, где он остановился. Он настаивал, чтобы Морган посетил Карпентера, и даже дал ему рекомендательное письмо, но Моргану так и не удавалось им воспользоваться. То время оказывалось неподходящим, то путешествие представлялось слишком неудобным, хотя, если говорить по правде, он просто боялся.
Карпентер слыл человеком с репутацией. Или, если быть более точным, человеком со многими репутациями. Будучи на тридцать пять лет старше Моргана, он прославился тем, что громогласно выступал в защиту различных, но связанных друг с другом общественных и социальных вопросов – социализма, вегетарианства, прав женщины. Это принесло ему добрую славу в определенных кругах, хотя иные его кампании принесли ему славу противоположную.
Карпентер принадлежал к меньшинству. Но в отличие от Моргана и Голди он открыто заявил об этом, опубликовал две книги, произносил речи и вообще вел себя вызывающе-смело. Правда, он окружал то, во что верил, ореолом мистицизма и был предельно осторожен в сексуальных вопросах, тщательно выбирая слова и говоря о любви между друзьями-мужчинами как о продолжении славной традиции мужских сообществ, которые зародились, как всем было известно, еще в Древней Греции. Однако он не стеснялся жить в соответствии со своими убеждениями, и все знали, что в его доме живет более молодой мужчина, из рабочих. Карпентер и этот человек вели совместную жизнь, как сказал Голди, уже больше двадцати лет.
Морган читал кое-что из написанного Карпентером по поводу того, что тот называл «гомогенной любовью». Прочитанное взволновало его – в том, что постулировал Карпентер, отозвались многие чувства самого Моргана. Но раньше он опасался приближаться к Карпентеру лично, боясь непредсказуемых последствий шага. Теперь же, после поездки в Индию, он чувствовал себя более дерзким и бесстрашным и готов был, в случае если подвернется возможность, воспользоваться ею.
Эта экспедиция не была простой. Во-первых, он не мог сообщить Лили, куда собирается ехать, а потому ему пришлось укрываться за покровом неопределенностей и извинений. Во-вторых, Миллторп находился в стороне от линий железнодорожного сообщения, и с ближайшей станции Моргану пришлось бы несколько миль шагать через поля и рощи. И, кроме того, он нервничал, боясь того, что приедет, но с хозяином дома так и не поладит – что тогда? Однако в конце концов все это оказалось не таким страшным. Когда он стоял перед Карпентером, пожимая руку великого человека, то ощущал значительность момента, который наступил чуть позже, чем хотелось бы Моргану.
