Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc
Я вздохнул с пониманием, эту жалобу я уже слышал прежде.
— Знаю, — сказал я. — Ты мечтаешь писать. Вайбарт застонал и взъерошил светлые волосы. Улыбнулся своей чудесной улыбкой и застенчиво кивнул.
— Дорогой мой Чарлок, — сказал он. — Я постоянно ношу в себе книгу, но я не разрожусь ею, пока НЕ ПРОСНУСЬ. — Последние слова он выкрикнул во весь голос и с такой силой стукнул кулаком по столу, что я вздрогнул. — Извини, — сказал он. Жена спросила из соседней комнаты, что случилось. — Ничего не случилось, всё в порядке, — раздражённо крикнул он в ответ и, обращаясь ко мне, сказал: — Вот в чём вся беда. — За его дурачествами чувствовались подлинные гнев и разочарование. Вайбарт был милой и явной жертвой своей образованности. — Надо было спасаться бегством, пока меня не охватил дипломатический зуд, — продолжал он. — Да что угодно лучше, чем жить в вечном страхе совершить по неосторожности какую-нибудь ошибку.
Я рассмеялся и предложил пройтись, чтобы его настроение улучшилось, и он с готовностью согласился проводить меня до места, где я условился встретиться с Сакрапантом. Пока мы шли, он говорил не умолкая, перемежая свою беспорядочную саморазоблачительную болтовню слухами, пикантными подробностями о фирме, порой поражавшими меня своей неправдоподобностью — или, во всяком случае, противоречащими тому, что, по моим представлениям, было на самом деле. Например, что Сакрапант, мол, первоклассный стрелок из пистолета и завоевал множество кубков; что Джулиан заказал для дворца Мерлина коринфские колонны, потом разбил их и разбросал обломки вокруг, чтобы всё напоминало руины древнегреческого храма,
— Но позволь мне рассказать о себе, — сказал Вайбарт, всё ещё охваченный страстью к самобичеванию. — Это единственное, что меня по-настоящему волнует. Я, Чарлок, вышел из интересной семьи, уходящей корнями к временам Тюдоров, и её отпрыски были известны распутством, упадничеством, филистерством и эгоизмом. Но где всё это во мне? Налицо вырождение наследственных свойств, поскольку я отличаюсь умом и благонравием. Я ничем не могу похвастаться перед тобой, кроме лености, претенциозности, самообольщения и лицемерия. Можешь сказать, что и этого вполне достаточно, что и это плохо. И вечно мне таким оставаться и внушать жене советника, танцуя перед ней, как боа-констриктор, что я не такое уж ничтожество?
— Почему бы и не попробовать?
— В том-то всё и дело, — грустно сказал он. — Меня не устроит ничто иное, кроме совершенства. И тебя, так мне кажется, не устраивает быть просто приятным малым, тактичным и полным всяких идей изобретателем — хотя почему бы и нет? Это как если бы мои родители купили мне дорогущую тачку, послали учиться в Уинчестер, а я оказался слишком ленив, чтобы возделывать сад. Это унизительно. — Он стукнул себя тростью по ноге и выругался. — С другой стороны, как можно верить в литературу? Разве то, что в ней сейчас творится, может вдохновить начинающего? Венки из ревеня, петрушки, шалфея, руты — для первоклассных писателей. Из мишуры — для новых. Почётные звания, что-нибудь вроде «Певчий дрозд из Финчингфилда»[51]. Это, мягко говоря, удручает.
— Ну, не знаю, что тебе посоветовать.
— Конечно, не знаешь. Я тоже. Пора бы уже летать, а я набираю вес. Скоро буду годиться только на то, чтобы писать историю Королевского Жирнозавра, — извини!
Наконец мы дошли до перекрёстка, где Сакрапант обещал ждать меня; Вайбарт не уходил и продолжал говорить, не желая терять слушателя.
— Я потерял себя, — объявил он, высоко взмахнув тростью в направлении Большого Базара. — E quindi uscimmo a riverder le stette[52] — но, скажи на милость, где я придусь ко двору? Может, поискать себе место среди выплеснутых с водой детей социализма — певцов заднего прохода? Или заболеть критицизмом, этой самой тяжёлой формой заражения крови? Или стать радикалистом протестантом — одним из тех, у кого на всё один ответ: «нет»? Или же высшая доблесть в молчании? Может, сосредоточиться на будущем и оставаться глухонемым?
Я уговорил его облегчить свои страдания, зайдя со мной в кафе и пропустив стаканчик мастики; но и в кафе он продолжал благодетельствовать меня своим самоанализом:
— Я не один раз составлял план своей литературной карьеры. Даже сам написал кучу отзывов на свои произведения. «Книга написана ярким языком и обладает ураганной силой. Кто такой этот Вайбарт? Мы обязаны это знать» («Шеффилд кларион»), или: «Утончённая, заставляющая задуматься, захватывающая» («Таймс»), или: «Восхитительная книга, которую читаешь залпом и передаёшь другому» («Вог»). Вот я уже на вершине карьеры. Как я достиг сих запредельных высот? Я стал настолько недосягаем, что мне дали Нобелевскую премию, и целая страница в «Литературном Сакраменто»…
— Такого не будет, Вайбарт.
— Знаю, что не будет. Слишком он хорош на моём портрете, да труслив, как мышь. Проклятие!
За всем этим, конечно, скрывалась совершенно реальная дилемма; я понимал, что это обвинение самого себя в тщеславии, нарциссизме, эгоизме и тому подобных грехах было не просто своеобразной формой защиты; оно, с одной стороны, позволяло ему считать себя честным по отношению к себе, проницательным, с другой — освобождало от необходимости действовать, а не только говорить. Но в то же время почему он обязательно должен был действовать? Я любил его и таким. К тому же в один прекрасный день он мог встряхнуться и посмотреть правде в глаза.
— Не унывай, — сказал я. — Я свяжусь с тобой через день-два, узнаю насчёт контракта.
Он ушёл, с печальной назидательностью кивнув мне, и я смотрел, как его высокая атлетическая фигура скользит в палаточном лабиринте базара. В этот момент, словно по волшебству, рядом со мной появилась масляная физиономия мистера Сакрапанта. Он влажно посмотрел на меня и сложил руки.
— Вы теперь с нами, мистер Чарлок? Подписали договор?
Не знаю почему, но этот постоянный его интерес начинал действовать мне на нервы.
— Ещё нет, — ответил я с упрямым выражением. — Я оставил документы для тщательной проверки. Это займёт день или два.
Он разочарованно вздохнул и пожал плечами. Вид у него стал неописуемо печальный и обиженный — полагаю, из-за моих подозрительных колебаний относительно поступления в фирму. Я вдруг увидел его новыми глазами — седой, крылатый и фаллический маленький человечек с разбитой фригийской росписи, стоящий здесь века с этим печальным взглядом, но сейчас молчаливый, молчаливый, как дождь, падающий на овечье руно. Илайес Сакрапант, эсквайр, Он стоял на оси перекрещивавшихся аркад, молчаливый и добрый.
— Поговорим о чём-нибудь другом, — сказал я. — Что это за политическое собрание, которое вы хотите проконтролировать?
Сакрапант тут же вернулся на землю и принял заговорщицкий вид, подался ко мне и, оглянувшись, сказал:
— Я собирался сегодня обсудить это с вами. Знаю, что к вам обращались с такой просьбой. Это займёт всего минуту-другую. Они собираются каждый вечер, около шести, всю эту неделю.
Так что вы можете выбрать удобное время. Я задумался.
— Знаете, — сказал я, — я оставил одну из коробочек в моей комнате в Пере. Если хотите, мы можем сходить за ней и установить сегодня вечером. Что скажете?
У Сакрапанта загорелись глаза.
— Отлично. Прекрасно. Чем раньше мистер Пехлеви узнает правду, тем будет лучше для фирмы. Я схожу предупредить, чтобы катер дожидался нас, потом возьму такси и присоединюсь к вам в отеле. Вы, я думаю, пойдёте пешком? Хорошо, время у нас есть, время есть.
Я согласно кивнул и рассеянно направился обратно в отель, проверил сам аппарат и запасной микрофон. Потом лёг и мгновенно уснул — чтобы увидеть сбивчивый сон, где бездетные «синие чулки» читали Вайбарту лекцию о романе.
Малютка bas bleu,[53]
Поиграй на моём рожке,
А продолжим игру
В траве на зелёном лужке.
Моя сверхchérie,
Милашка «синий чулок»,
Что упрямиться, дуться!
Порезвимся чуток.
Я проснулся и вздрогнул, увидев дуло пистолета, наставленного на меня. Закричал что-то бессвязное, и довольный мистер Сакрапант жиденько засмеялся.
— Да он не заряжён.
— Откуда мне было знать? Казалось, он искренне раскаивается.
— Виноват. Но мне сказали взять с собой оружие. На всякий случай.
— На какой такой всякий случай?
— Никогда не знаешь, чего ждать. Я почувствовал возмущение.
— Послушайте, мне не говорили, что это дело опасное.
— Никакой опасности нет. Теоретически.
Он стыдливо убрал пистолет во внутренний карман и одёрнул пиджак.
— Скоро можно будет начинать.
Это было первое моё знакомство с фантастическими сотами древних водохранилищ, на которых, кажется, город и был возведён. Позже я вернулся, чтобы изучить их подробней, но в тот раз мы пробрались в Ери Батан-сарай, подземный дворец, выстроенный Юстинианом под портиком самой Софии. Входом служила тёмная дыра, походившая на шурф, пробитый в глубину могильного холма. Дверь из кожи и дерева, скреплённая проволокой, открывалась на длинную лестницу, круто спускавшуюся к кромке воды. Здесь мистер Сакрапант, верный правилам игры, достал пару карманных фонариков. С трепетом я увидел, что внезапно оказался в водном соборе. Симметричные ряды колонн, на которых плясали свет и тени, уходили вдаль, создавая необычайную перспективу. Подземная глубина, мрак, эхо наших шагов по лестнице усиливали ощущение таинственности окружения — на той стороне длинных водных дорожек, отбрасывавших дрожащие тени на низкие своды, я увидел пятно света. Мистер Сакрапант свистнул, но очень тихо, и, после паузы, эхо мягко повторило его свист. Свет приблизился к нам, и я увидел, что это была лампа на носу лодки, в которой сидел старик турок в феске. «Влезайте», — выдохнул Сакрапант и ухватил нос лодки, чтобы я со своим устройством мог шагнуть в неё. Затем гибким движением он, как ящерица, скользнул за мной следом, и мы поплыли по длинным тёмным галереям, в которых плескалась вода. Гребец, стоя, бесшумно посылал лодку вперёд круговым движением вёсел, не поднимая лопастей из воды. Было ужасно сыро; тишину нарушали только плеск воды о стены галереи да шелест песка, сыплющегося с потолка, кажущиеся в этом безмолвии невероятно громкими. Никто из нас не проронил ни слова. Лодочник, похоже, знал, куда плыть. Мистер Сакрапант сидел передо мной, освещая фонариком тьму впереди. Губы его шевелились. Он, по-видимому, считал колонны, потому что вскоре тихо прошептал какое-то число, легко стукнул турка по спине, и лодка резко свернула в боковую галерею. Наконец мы уткнулись в ступеньки, поднимавшиеся из воды и ведшие, так сказать, к горловине водохранилища; лестница кончалась у трухлявого деревянного люка в потолке. Насколько я понял, мы были у цели. Здесь Сакрапант вёл себя с удесятерённой осторожностью, стараясь объясняться только с помощью жестов и мимики. Лестница была довольно крепкая, но с тяжёлым магнитофоном в руках, да ещё в пляшущем неверном свете фонарика, подниматься было неудобно. Тем не менее мы благополучно поднялись, и я как привязанный последовал за своим проводником в тёмный, затянутый паутиной коридор, идущий наверх. Он шарил по стене, ища одному ему известное место. Луч фонарика прыгал и метался по каменной облицовке — нижний этаж пустынной подземной Венеции, думал я, шагая за ним, полный дурных предчувствий. Пальцы слепца. Когда Пехлеви говорил о моих магнитофонах, я не представлял себе, что придётся совершать такие подвиги. Но теперь было поздно идти на попятный и выбрасывать белый флаг. Сакрапант, как ящерица, скользил по коридорам, пока наконец не нащупал отмеченный камень в стене. Он достал складной нож и, жестом показав, чтобы я хранил полную тишину, вонзил его в щель и принялся работать им как рычагом. Камень отвалился без особого сопротивления, Сакрапант пригласил меня заглянуть в образовавшееся отверстие, что я и сделал. Это был, как я вскоре понял, дымоход огромного камина. Отверстие, отлично замаскированное, находилось в шести футах от пола.
