Адольфо Биой Касарес - Дневник войны со свиньями
– А кому нравится, – отозвался Аревало.
– Не думаю, что он станет нас ловить, – предположил Рей, – но все равно уже поздно, завтра мне рано вставать, а от нашего присутствия здесь никакой пользы. Исидро, разумеется, должен остаться.
– Конечно, – согласился Видаль. – А вам я советую уйти. Вы нам не нужны.
Рей открыл рот, но ничего не сказал. Данте, как капризный ребенок, тащил его за рукав, подталкивая к двери.
– Они ушли? – спросил Аревало.
– Ушли.
– Ты рассердился.
– Знаешь, они меня слегка возмущают.
– Не сердись. Вспомни, что всегда твердит Джи-ми: с годами тормозящие органы ослабевают. Как у других бывает недержание мочи, так Данте не может сдержать страх.
– Данте слабак, но Рей? Такой крепкий мужчина…
– А он тоже перестал себя сдерживать. Не помнишь, как он в кафе тянул руку к арахису, весь прямо дрожал от жадности? Как многие старики, он тоже потерял стыд.
– Стыд? Да, ты прав. Однажды в отеле у Виласеко…
– От старости он стал отъявленным эгоистом. Уже и не скрывает этого. Его интересуют только собственные удобства и больше ничего.
40
– Значит, вы окажете мне эту услугу? – спросил Каделаго.
– Аревало говорил мне, доктор, – сказал Видаль, следуя за ним по коридору, – что этой воине скоро конец.
– Верите ли, – сказал доктор, печально покачав головой, – психиатрическое отделение не справляется с наплывом молодых. Все являются с одной и той же проблемой: у них боязнь притронуться к старикам. Настоящее отвращение.
– Отвращение? По-моему, это естественно.
– Даже не подают руки, вы представляете? И еще новый неоспоримый симптом: молодые идентифицируют себя со стариками. В ходе этой войны они поняли глубоко и болезненно, что каждый старик – это будущее кого-то молодого. Возможно, их самих! Еще один любопытный факт: у молодых неизменно развивается следующее фантастическое представление: убить старика – все равно что совершить самоубийство.
– А не связано ли это скорее с тем. что жалкий, безобразный вид жертвы делает преступление неприятным?
– Всякий нормальный ребенок, – с некоторым ликованием объяснил доктор, – в какой-то момент своего развития становится потрошителем кошек. Я тоже этим занимался! Потом мы эти игры выбрасываем из памяти, мы их удаляем, извергаем. Вот и нынешняя война пройдет, не оставив следа.
Они вошли в небольшую комнатку. Видаль сказал себе: «Чтобы не раздражать это чучело, я заставляю Нелиду ждать меня и тревожиться!» Он клеветал на себя: он оставался здесь не из боязни кого-то рассердить, а ради возможности быть полезным своему другу Аревало. А может, на самом деле он пришел сюда из-за настояний Рея и теперь дает свою кровь лишь в угоду врачу? Да, для всего можно найти уйму объяснений, как доказывала докторша Исидорито.
– А потом я могу уйти, доктор?
– Вне всякого сомнения. После небольшого отдыха. Вы мне тут несколько минут отдохнете с полным удобством, на кушетке. Кто нас торопит?
– Меня ждут, доктор.
– Поздравляю вас. Не все могут сказать такое.
– Несколько минут, доктор? Сколько?
– Женщины и дети не сдерживают своего нетерпения, но мы, мужчины, научились ждать. Хотя нас абсолютно ничего не ждет, мы ждем.
– Потрясающая мысль! – заметил Видаль.
– Вот и прекрасно, – сказал врач. – Просто укольчик. Ну-ка, вы мне не двигайте ручкой. Дома вы мне выпьете чашку кофе с молоком да стаканчик фруктового сока и будете как новенький. Надо возместить потерю жидкости.
«Несомненно, Нелида уже у себя на улице Гватемала. А если она все же не вернулась?» – подумал Видаль, но отверг эту мысль, она была ему нестерпима.
– Готово? – спросил Видаль.
– Теперь вы закройте глаза и отдыхайте мне, пока я вас не подниму, – ответил Каделаго.
Почему бы не послать к черту этого субъекта и не уйти сразу? Видаль был утомлен, немного даже пал духом и не решился отказываться от предоставлявшихся ему отсрочек – одна за другой, каждая будет последней и очень короткой. Таким вот образом посещение больницы продлилось, превратилось в некий кошмар с бесконечным самооправданием и вспышками тревоги. В конце концов он, очевидно, уснул, потому что ему привиделась кучка парней – среди них он узнал убийц газетчика, – которые восседали на высоких подмостках, как некий грозный трибунал, куда его вызывали.
– Что случилось? – спросил он.
– Да ничего, – удрученно проговорил доктор Каделаго. – Я возвращаю вам свободу.
Видаль еще зашел в палату – проститься с Аревало.
41
Он полагал, что, вырвавшись на волю и направляясь на улицу Гватемала, почувствует огромную радость. Нетерпение смешало в его уме этот момент с другим, более отдаленным во времени и куда более желанным, – моментом встречи с Нелидой. Но едва он вышел за порог больницы, как понял, что такая встреча, хотя она и возможна, не бесспорна, и ему стало грустно. Желая избавить себя от разочарования, он заранее настраивался на худшее. По улице Сальгеро он вышел на улицу Лас-Эрас. Зачем связывать Нелиду с подыхающим животным? Никто из них двоих ничего не выиграет: ее ждет разочарование, которое он может предвидеть, но не предотвратить… Рей и Данте внушили ему отвращение к старости. Ему показалось, что его чувство к друзьям уже не то, что прежде. Да и они стали не такими, какими были. «Со временем все изменяется. А больше всего – люди». Ему представлялись пережитые во сне, уже исчезающие картины – помост с судьями, на котором опьяненный гневом прокурор обвинял его в том, что он стар. Воспоминание об этом недолгом сне после сдачи крови вселило печаль. Нет, он не стал как новенький, он ощущал изрядную слабость и думал, что от печали вряд ли его вылечит фруктовый сок, о котором говорил доктор. Старость – горе безысходное, она лишает прав на желания, на стремления к чему бы то ни было. Откуда взять иллюзии для того, чтобы строить планы, если, осуществив эти планы, ты будешь уже не в состоянии ими насладиться? Для чего идти на улицу Гватемала? Лучше возвратиться домой. Но, к сожалению, Нелида будет его искать и потребует объяснений. Люди молодые не понимают, до какой степени отсутствие будущего лишает старика всего того, что так важно в жизни. «Болезнь – это еще не больной, – думал он, – но старик – это сама старость, и другого исхода, кроме смерти, у него нет». Предчувствие беспросветного отчаяния неожиданно его ободрило. Он ускорил шаг, чтобы поскорее прийти к Нелиде, прийти раньше, чем это ощущение, как воспоминание о сне, рассеется; именно потому, что он ее так сильно любит, он убедит ее, что любовь к такому старику, как он, – иллюзия.
Он услышал взрыв – возможно, где-то поблизости взорвалась бомба. Потом громыхнуло еще два раза. В стороне Ретиро, быстро распространяясь снизу вверх, багровое зарево окрасило небо.
42
Видаль включил свет, осмотрелся вокруг, заглянул в спальню, торопливо обошел всю квартиру. Вероятно, над ним подшучивают – вот-вот откуда-нибудь появится Нелида и его обнимет. Но вскоре он понял, что придется, видимо, примириться с мыслью, правдоподобие которой с каждым мгновением возрастало, что девушка не вернулась. Ситуация, сказал он себе, не слишком драматическая, он был уверен, что настанет день, и, вероятно, настанет скоро, когда он и не вспомнит об этой тревоге (если с Нелидой ему повезет), но пока, по причинам, которым он, не понимая их, покорялся, все это было невыносимо. «Нет, я ее не оставлю с этим ресторанным музыкантишкой», – заявил он.
Видаль вышел из дому, направляясь по улице Гватемала с намерением искать Нелиду и вернуть ее. Куда подевались унылое настроение, усталость, отчаяние, старость!
Он увидел такси, поднял руку и стал энергично махать, чтобы остановить машину.
– Везите меня на улицу Гомес, – попросил он, сев в такси. – Мне надо в заведение, которое называется «Салон Магента». Знаете такое?
Машина рывком тронулась с места и покатила на довольно большой скорости; Видаля на сиденье откинуло назад.
– Да, сеньор, знаю, такая танцулька. Вы правильно поступаете, надо развлекаться теперь, когда война на исходе.
– Вы так думаете? – спросил Видаль и тут же себя одернул: «Как это я не заметил? Он же молодой». Мгновенно представилось, как его выбрасывают в Сан-Педрито, как он падает на булыжники мостовой, теряет сознание от удара, и он горестно прошептал: «Если придется опять все повторить, горе да и только». Но вслух сказал равнодушно: – Она уже давно на исходе. – И, рассердясь на себя за такие слова, продолжал: – Я потерял друга. Друга всей жизни… Человека, каких мало. Пусть мне объяснят, что выиграл мир, что выиграли преступники от этой смерти.
Увидев, что они едут по улице Гуэмес, в направлении к Пасифико, он сказал себе, что бояться нечего.
– Я понимаю ваши чувства, сеньор, – ответил таксист, – но при всем уважении к вам должен сказать, что вы подходите к этому делу не с той стороны.
