Филип Дик - Голоса с улицы
– Ребенок что-нибудь изменит? – Салли сказала нараспев, хриплым шепотом: – Детка моего Детки. Детка моего Деееетки, – она протянула руку и взъерошила его старательно причесанные белокурые волосы. Расслабив красные губы, Салли пропела: – Петенькин малютка Пит.
Они оба захихикали, качнулись навстречу друг другу, столкнулись лбами и с громким хохотом отпрянули.
– Ну и хорошо. Полный порядок. Знаешь, я по тебе страшно скучала. Ты это знаешь? – она выдохнула ему в лицо синий дым. – Ну конечно, у тебя же есть милая женушка… у тебя такая милая женушка. Я больше тебе не нужна.
– Нужна, – строго сказал Хедли.
– Нет, – она покачала головой. – Я больше не могу о тебе заботиться. Помнишь, как я о тебе заботилась? Помнишь, как ты потерял туфлю в кинотеатре, а мы с билетером ее нашли? Пока ты стоял в фойе и ревел белугой.
– Помню.
Салли прислушалась к его голосу, словно пытаясь уловить что-то спрятанное глубоко внутри.
– Ты выглядишь таким… боже, Детка, – ее голубые глаза наполнились состраданием к нему. – Таким разбитым.
Он не понял.
– Ты о чем?
– Ты не стараешься! Все куда-то ушло – даже вначале было не так уж много, но и это куда-то пропало, – Салли вошла в бешеный раж. – Детка, ты должен быть смелым… Может, не таким, как Боб, но даже это тебе не повредило бы! – Она запальчиво ткнула в него сигаретой. – Черт возьми, Детка, когда я вижу тебя таким, меня это убивает. Ты похож на обломок, выброшенный приливом, вроде тех, что мы с тобой пинали и топтали. Помнишь? Ты помнишь, я знаю. Мы оба помним. Это я виновата: я сломила твой дух. Тебе нужна была самостоятельность… Ты когда-то хотел быть самостоятельным. Но я тебе не позволила. Я должна была заботиться о тебе… Мне хотелось заботиться о тебе. И я сделала тебя слабым: ты же не всегда был слабым.
– Со мной все в порядке, – смущенно сказал Хедли. – Почему ты так разволновалась?
– Далеко не в порядке, Детка, – тихо и ласково сказала сестра. – Ты в плохой форме… Как гляну на тебя, реветь хочется. Будь ты неладен, – выругалась она, и ее голубые глаза наполнились слезами. – Мне хотелось, чтобы ты стал кем-нибудь!
– Таким, как Боб? – злобно спросил Хедли.
– Нет, не знаю – кем угодно. У тебя был такой характер… Ты так страшно выходил из себя. Помнишь? Ты же не всегда был таким мягкотелым. Такой размазней.
Искренне удивившись, Хедли сказал:
– Ты о чем? Какой еще характер?
– Ты бесился, закатывал истерики. На тебя можно было давить только до определенного момента, а потом ты срывался. Прислонялся спиной к стенке, и вдруг начинал набрасываться на всех вокругя. Вот чего я хочу… понимаешь? Я сама виновата: выбила из себя этот стержень, этот характер. Мы дразнили тебя, и отучили от этого. А я думала, что это хорошо. Думала, тебе нужно учиться, стать… дисциплинированным. Самообладание, взросление – все такое. Я хотела, чтобы ты слушался… как сын. Хотела повиновения. И я этого добилась, да? А теперь все ушло. Когда ты последний раз выходил из себя?
– Я до сих пор выхожу из себя.
– Выходишь? До сих пор? – запыхавшись, Салли наклонилась к нему, упираясь локтями в стол и сложив ладони. – Так почему же ты не борешься? Где твой стержень?
– Он на месте, – ответил Хедли.
– Там же, где был? Ты когда-то разбивал игрушки вдребезги: помнишь, как ты вдруг выстраивал их в ряд и крушил одну за другой?
Хедли вспомнил – теперь, когда она об этом сказала, но уже минуту спустя готов был отпираться.
– Угу, – признался он.
– Все свои вещи – все, что у тебя было. То, что ты мастерил или строил. Ты трудился часами, порой днями. А потом, когда что-то не получалось или выходило не таким, как тебе хотелось, ты просто садился и клал игрушку на колени… Я так к этому привыкла, что выучила симптомы наизусть. Ты сидел весь такой поникший и краснел, как рак. Все больше и больше краснел, но при этом молчал. А потом вдруг вскакивал и разбивал, что бы там ни было, разбивал вдребезги. Прыгал и топтался. А мы с папой приходили и шлепали тебя.
– Угу, – повторил Хедли. Даже теперь, спустя годы, он лишь смутно понимал причины своего поведения. – Интересно, почему я так поступал? Просто вдруг брал и разбивал. Мне хотелось разломать именно то, чем я больше всего дорожил.
– Думаю, ты просто ломал все, что у тебя было: что-то раньше, а что-то позже. Но в конце концов это прошло… Потом ты стал драться. Потом начал избивать детей. Помнишь ту девочку, которую ты ударил тяпкой?
– Конечно.
– Ты был такой сволочью, и я решила положить этому конец. А теперь хочу, чтобы это вернулось.
– Оно вернулось, – сказал Хедли. – Оно где-то здесь, никуда не уходило. Я чувствую, что оно по-прежнему со мной, – он широко улыбнулся. – Такое можно загнать глубоко внутрь, но нельзя выбить окончательно.
Салли отвернулась, плотно сжав губы. Она немного помолчала, застыв и не глядя на брата. За стенами кабинки слышались визгливые голоса, которые выкрикивали банальные фразы на кантонском диалекте. Скрипели стулья, лязгал кассовый аппарат. Кто-то кашлянул, отхаркнулся и громко сплюнул.
– Прости, что так получилось с твоими друзями, – сказала Салли, наконец повернувшись к нему. – Забыла сказать Бобу, что они тоже приедут. Он терпеть не может незнакомых людей, – она робко улыбнулась. – Желаю тебе снова купить машину: вы с Эллен могли бы приезжать к нам в гости. Вместе с Питом. Обалдеть, – на ее лице промелькнуло нетерпеливое желание. – Как это интересно! Он похож на тебя?
– Чуть-чуть. Еще рано говорить.
– А на папу?
– Конечно.
Салли засияла от счастья.
– Я так рада, – она немного посидела, куря и глядя на него, на стены кабинки и картину со спящей собакой, висевшую над крючками для верхней одежды. – Кем он станет? – сказала Салли. – Когда вырастет. Ты думал об этом?
– Да, – ответил Хедли. – Я много об этом думал. Кем он станет… Куда попадет.
– Не забивай себе этим голову, Детка, – с тревогой сказала сестра. – Пообещай мне. Пообещай, что будешь думать о себе? Ты понимаешь, о чем я?
Он сделал вид, что не понимает.
– У меня столько всяких забот. Этот магазин…
– Посмотри на меня, – Салли потянулась вверх и повернулась к нему лицом. – Детка, ты решил совсем остановиться? Ребенок не может служить тебе оправданием… Нельзя сваливать всю вину на него. Это неправильно – ты еще так молод. Ты хоть знаешь, какой ты молодой? Ты просто мальчик, белокурый малыш. У тебя еще все впереди. Ты мог бы быть намного…
– Конечно, – бесстрастно сказал Хедли.
– Но ты не хочешь, – Салли встрепенулась. – Ты был таким активным – даже в детстве. Помнишь электрический моторчик, который ты собрал? А все циновки и корзинки, что ты сплел. Твой конструктор… Ты всегда что-нибудь мастерил. И так любил чинить часы!
Через минуту Хедли сказал:
– Салли, со мной кое-что произошло.
Она сжала кулаки.
– Ты знаешь об этом?
Хедли усмехнулся.
– Конечно! Я неправильно выразился… это типа проклятья или хрустальной болезни.
Она смущенно посмотрела на него.
– Ты о чем?
– Я встретил одного человека.
– Не говори со мной обиняками – кого ты встретил? Вы с Эллен расходитесь? Ты встретил другую девушку? – Салли выглядела довольной.
Хедли порвал салфетку и скомкал клочки.
– Ничего подобного, – он застенчиво улыбнулся. – Мы с Эллен – первое, что приходит тебе на ум. Наверное, ты думаешь, что я кручу любовь с какой-нибудь продавщицей из магазина полезных мелочей?
Она опасливо улыбнулась.
– Детка, даже если ты путаешься с самой девой Марией, меня это нисколечко не волнует. Ты же знаешь – меня волнует только твоя судьба. Давай посмотрим правде в глаза… я считаю Эллен милой девушкой, и я о ней хорошего мнения. Но она ничем не отличается от любой другой молодой девчонки с каштановыми волосами и большуууущими грустными глазищами. Я видела таких тысячи… Знаешь, Детка, возможно, если бы у тебя была жена, способная помочь… – Она пожала плечами. – Это не мое дело, но тебе нужно кое-что, помимо… – Она взмахнула рукой и насмешливо улыбнулась. – Согласись… это можно получить это где угодно, верно? Для этого вовсе не нужно жениться. Ведь ты же такой привлекательный парень, Детка. Я помню, что говорили про тебя мои подружки, – сказала она медлительно, и ее голубые глаза подернулись поволокой: женское лукавство, таинственный сексуальный флер. – Как давно это было? Восемь, девять, десять лет назад… Тебе было пятнадцать.
– Шестнадцать.
– Обманщик. Уж я-то знаю, сколько тебе было лет… Когда ты родился, мне было четыре года. Я хорошо помню этот день, – она строго повысила голос. – Так что не пытайся меня дурачить.
– Я никогда тебя не дурачил, – простодушно сказал Хедли. – Точнее, мне это никогда не удавалось.
