Ричард Бах - Биплан
Возле фермерского дома есть еще одно поле. Нужно и его исследовать с воздуха. Если не принимать во внимание деревья, оно ровное и пригодно для посадки. Однако деревья могут помешать взлететь. Что ты будешь делать, когда ветер прекратится? Тогда ты никогда не взлетишь с этого поля. Помни, что эта долина находится на высоте четыре тысячи футов, а это значит, что воздух здесь довольно разрежен. Так что, чтобы взлететь с этого поля, придется ждать урагана. В жаркий безветренный день мне понадобится для взлета пространство в четыре раза больше. Два поля — и ни одно не подходит. Осталось одно: лететь дальше в направлении мексиканской границы. Возможно, удастся пролететь через проход в Сан-Диего.
Отказавшись от намерения идти на посадку, мы с попутным ветром вылетаем из высокогорной Джулианской долины, как горошина из пневматического ружья.
Полетав туда-сюда, как игрушечный самолетик, я почувствовал себя уставшим. Теперь последний шанс — Сан-Диего. Снова лечу на юг над пустыней и думаю только о том, как одиноко было бы здесь садиться и как много в этой стране земель, которые не используются. Сколько домов можно было бы здесь построить! Тогда останется только заманить сюда людей, чтобы они согласились в них жить.
Последняя дорога, ведущая в Сан-Диего. Чтобы попасть в этот город, мне нужно просто лететь над дорогой так, словно я еду по ней на автомобиле. А оттуда по побережью до дома — рукой подать. Итак, я еду на автомобиле. Мой самолет — это автомобиль.
Мы делаем вираж и летим над дорогой. Ветер ведет себя как живой — как человек, который не любит бипланов. Он постоянно налетает на нас и подбрасывает, словно мы мешаем ему дуть так, как он хочет. Я крепко сжимаю в руках ручку управления. По идее, мы должны лететь быстро, но тот холм, который маячит слева, почему-то не торопится пропускать нас вперед. Он стоит на месте уже две минуты. Я ориентируюсь по дороге.
Вот это да! Мы движемся назад! Это жуткое чувство в кабине самолета посетило меня впервые. Мне приходится успокаивать себя и еще крепче сжимать ручку управления. Для того чтобы лететь, самолет должен двигаться относительно воздуха вперед, а это значит, как правило, что он движется относительно земли тоже. Однако сейчас белая линия дороги проплывает передо мной вперед, и у меня возникает такое же ощущение, как и тогда, над Одессой. Его можно сравнить с тем, что чувствует человек, стоящий на высокой лестнице и смотрящий вниз. Время от времени человеку кажется, что еще мгновение — и он упадет.
Стрелка указателя скорости остановилась на отметке 80 миль в час, а встречный ветер дует со скоростью как минимум 85 миль в час. Вот и получается, что биплан просто не может перемещаться на запад относительно земли. Что бы я ни предпринимал, мой биплан при таких условиях никогда не полетит в сторону Тихого океана.
Есть над чем посмеяться. Мы делаем крутой вираж и выравниваемся по ветру. Теперь я лечу на восток, и единственным моим утешением является то, что шоссе подо мной теперь проносится прямо-таки с бешеной скоростью. Когда ветер дует в хвост, самолет, должно быть, движется со скоростью 180 миль в час. Если бы мне удалось продержаться некоторое время на такой скорости, я бы поставил новый рекорд по времени перелета из Калифорнии в Северную Каролину. Однако опыт говорит мне, что такой ветер не продержится долго и что на границе с Северной Каролиной он с такой же скоростью будет дуть мне в лицо, и я снова зависну над землей за несколько сотен ярдов от финишной черты, так до нее и не добравшись.
В этот день с бипланом можно проделывать самые неожиданные фокусы. Я могу совершить посадку задом или осуществить вертикальный взлет. Я могу лететь боком и демонстрировать такие чудеса маневренности, которые не под силу даже вертолетам. Но мне сейчас не до фокусов. Мне хочется лишь одного: поскорее перебраться на другую сторону гор. Может быть, если я полетаю туда-сюда, мне как-нибудь удастся добраться до Сан-Диего. Нет! Летать туда-сюда — это занятие, недостойное уважающего себя пилота. Рано или поздно пилот должен поставить точку.
Итак, остается единственный выход — сражаться с горами за каждый дюйм, и если в какой-то момент горы окажутся сильнее, отступить, отдышаться и снова ринуться в бой. Ведь, когда идет речь о поединке с горами, негоже противопоставлять их мощи хитрость и коварство.
Теперь понятно, что из всех межгорных проходов самым главным моим противником является гигант Сан-Джакинто, не подпускающий меня к Бэннингу.
Стараясь прорваться через горную гряду, я сжег целый бак горючего, но так никуда и не попал. Точнее, если говорить более строго, попал в окрестности аэропорта Борего-Спрингс, где из зарослей полыни на меня одиноко взирает посадочная полоса с твердым покрытием. Кружа над ней, я вижу, что ветровой конус указывает направление поперек взлетной полосы. На какое-то мгновение он поворачивается вдоль нее, затем снова поперек. Приземляться на эту полосу при таком непостоянном сильном ветре означает погубить биплан. Однако где-то я все-таки должен приземлиться, потому что до Палм-Спрингс топлива у меня явно не хватит. Я приземлюсь в пустыне неподалеку от аэропорта Борего.
Однако тщательное изучение поверхности земли эту возможность исключает. Поверхность здесь слишком неровная. Стоит только колесам увязнуть в песчаной дюне, и меньше чем через секунду биплан будет опрокинут вверх колесами. Если в этом случае я отделаюсь согнутым пропеллером, мотором, засыпанным песком, и менее чем сорока сломанными нервюрами, я буду считать, что мне невообразимо повезло. Нет, приземление в пустыне не для меня.
Внутреннее поле аэропорта представляет собой грунтово-песчаную площадку, поросшую огромными кустами полыни. В порывах ветра я устремляю биплан вниз и снова пролетаю над ветровым конусом, осматривая внутреннее поле аэропорта. Когда-то оно было ровным. Бульдозеры, должно быть, расчистили его, освобождая место для взлетно-посадочной полосы. Полынь здесь высотой три, а кое-где и четыре фута. Я вполне смогу здесь приземлиться при условии, что на поле нет ям и не валяются трубы. Если же во время приземления что-то попадется под колеса, последствия будут еще хуже, чем при посадке в пустыне. Мы пролетаем над полем еще два раза, осматривая заросли полыни, стараясь разглядеть под ними поверхность земли.
Возле заправочной станции стоит человек в голубом комбинезоне и наблюдает за мной. Какая пропасть разделяет меня и его! Он находится в полной безопасности и всем доволен. Он может даже уснуть прямо у входа на заправочную станцию, если этого пожелает. Однако в какой-то тысяче, а может быть и сотне футов мы с Парксом попали в затруднительное положение. Мой пробковый индикатор уровня топлива показывает, что бак пуст. Мы сами в эту ситуацию влипли, нам же из нее и выпутываться. Порывы ветра с разных сторон налетают на взлетную полосу, и поэтому приземление в полынь — самое меньшее из всех зол. Если повезет, из этой переделки мы выйдем, отделавшись лишь несколькими царапинами.
Еще раз набираю высоту, чтобы лучше зайти на посадку, сбрасываю газ, разворачиваюсь против ветра и снижаюсь в полынь. Если ветер сейчас изменит направление, никакой случай нас не спасет.
Паркс приземляется, словно улитка на разноцветном парашюте, едва перемещаясь относительно земли. Полынь под нами высока, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не нажать на газ и не взметнуться вверх на безопасную высоту. Когда полынь начинает шуршать по фюзеляжу, становится понятно, что мы движемся не так уж медленно. Ручка управления до отказа назад, газ в том же положении, и с громким шуршанием и треском мы погружаемся в несущееся навстречу море коричневых стеблей. Все вокруг так трещит, что мне кажется, со всех сторон от меня бушует лесной пожар. Пропеллер рассекает хрупкие стебли на множество маленьких щепочек, которые градом осыпаются на крылья и залетают в кабину. Нижнее крыло, как коса, врезается в заросли, оставляя позади самолета широкую полосу скошенной полыни. И вот наконец мы останавливаемся, докатившись до самой кромки асфальта. Засыпанный пылью и скошенными стеблями полыни, биплан замирает на месте, продолжая еще некоторое время ворошить стебли пропеллером. Ручку газа вперед — и мы тяжело выруливаем на полосу, поворачивая в сторону заправочной станции.
— Ну и посадку ты совершил, парень! — мужчина протягивает мне шланг, вспоминая, где у него хранится масло номер 60.
— Я так приземляюсь каждый день.
— Сначала не мог понять, что ты собираешься сделать. Не припомню, чтобы кто-то приземлялся в полынь, как ты. Самолет при этом не ломается?
— Он был для этого создан.
— Я думаю, что при таком ветре ты, наверное, останешься на ночь?
— Нет. У тебя здесь есть автомат, который продает арахис или что-нибудь в этом духе?
