Василий Бетаки - В поисках деревянного слона. Облики Парижа
Сразу после реставрации Бурбонов на колонну втащили гигантскую бронзовую лилию, при Луи-Филиппе — в порядке реставрации облика колонны — снова поставили Наполеона, но не прежнего, уже в сюртуке, а не в античной тоге, и без лаврового венка на голове, а при Наполеоне Третьем (племяннике), когда тот стал в свою очередь императором, дядюшка появился на колонне снова в античной тоге. Статуя же в сюртуке, так называемый "маленький капрал", была поставлена во дворе Дома Инвалидов, где её можно увидеть и ныне.
Из числа домов площади наиболее знаменит особняк Бодри де Сент-Джемс. Тут в 1792 году собирался так называемый Вандомский Комитет якобинцев, назначивший Дантона министром Юстиции. Это, кстати, и погубило его — Робеспьер, адвокат по профессии, не терпел конкурентов.
С 1839 по 1849 год (до начала Крымской войны) в этом доме размещалось русское посольство. А 17 октября того же 1849 г. тут умер Фредерик Шопен, квартировавший в манварде этого дома три последних месяца своей жизни. Отпевали композитора в церкви Мадлен, похоронили на кладбище Пер-Лашез, а сердце отправили в Варшаву, где оно было захоронено в соборе Св. Креста.
В этом же доме жил в те годы и Проспер Мериме, назначенный генеральным инспектором исторических и архитектурных памятников по приказу "короля-интеллигента" или "короля-гражданина" Луи Филиппа Орлеанского. (1830–1847)
Как и многие места Парижа, площадь не раз меняла имя. Сначала она была площадью Завоеваний. Потом — Людовика Великого. Затем площадью Пик. Тех самых пик, на которых выставлял свои революционные трофеи Робеспьер. А Наполеон назвал площадь Вандомской, и таковой она остаётся и поныне. Название происходит от Вандомского дворца, стоявшего на месте площади задолго до начала ее строительства (герцог Вандом — сын Генриха IV и Габриэль д'Астре).
Только три месяца, во время Парижской Коммуны, когда комиссар Коммуны по культуре, художник Курбэ, приказал сломать колонну, эта площадь называлась Площадью Интернационала. На счету этого известного художника, кроме Вандомской колонны, есть еще и такая "мелочь", как поджог Лувра и уничтожение дворца Тюильри, содержавшего богатейшие коллекции предметов искусства со всего мира. Вообще убытки, нанесённые Коммуной за три месяца, считаются в несколько раз большими, чем убытки, причинённые диктатурой якобинцев за два с лишним года, которые они были у власти.
При Третьей республике Курбэ был приговорён судом "оплатить свой вандализм" но выплачивал до конца своих дней только восстановление колонны, оцененной в 350 тысяч тогдашних франков.
Стойкая вещь традиция: площадь, на которой с первых дней её существования располагались конторы и квартиры тогдашних финансистов, служит и поныне местом сосредоточения международных банков.
—-------
Широкая, но короткая улица Мира ведёт от Вандомской площади на площадь Оперы, которая является, по сути дела, расширением Больших бульваров. Большие бульвары — это на самом деле одна улица, состоящая из четырёх частей, каждая из которых имеет своё название. Вот они последовательно: Мадлен, Капуцинов, Итальянцев и Добрых вестей. Площадь Оперы находится как раз в середине этой цепи бульваров — между б. Капуцинов и б. Итальянцев. Кстати, именно эти бульвары и упомянуты в знаменитой песне И. Монтана (стихи и музыка Ф. Леклера) "Большие бульвары". В русском переводе этой песни (Н. Кончаловская-Михалкова), говорится о "кольце Больших бульваров", что неверно: эти четыре бульвара — одна улица всего полтора километра в длину. А кольцо Бульваров (т. н. Марщальских) достигает 32 км, и едва ли Монтан или кто иной обошел бы их "в вечерний час" "хотя бы раз"…
Опера
Площадь Оперы и проспект того же названия представляют собой архитектурный ансамбль, созданный во второй половине прошлого столетия — в период, когда классическая архитектура уже выдохлась и ушла в прошлое, а до начала "Прекрасной эпохи" оставалась ещё добрая четверть века.
Период этот во всей европейской архитектуре был временем подспудного накопления сил, и потому выразился в постройке сравнительно удобных, но "лица не имеющих" зданий.
Полная несогласованность между конструкцией и украшением ведёт к тому, что внешние детали постройки, её облик, никоим образом не вытекают логически из функциональной цели. Так по виду фасадов большинства таких зданий почти никогда нельзя представить себе, как расположены помещения внутри, где главные из них и т. п. Проще говоря — нет связи между внешностью здания и его планировкой. Этот произвол архитектора способствует, как правило, той кажущейся свободе (на деле хаотичности и необязательности), которая получила в истории архитектуры нелестную кличку "эклектизм".
Это был период строительства огромного количества безликих доходных домов. В то же время — нередки были постройки, стилизованные под Восток, под Египет, под классицизм — неважно под что, но всегда "п о д". Нередко пышность в оформлении фасадов и интерьеров доходила до прямой безвкусицы.
С другой стороны, именно тогда возникло множество интересных чисто инженерных решений, сделавших это время не столько временем архитектуры, сколько временем строительства. В это время возникают бульвар Капуцинов, проспект Оперы и несколько соседних проспектов, заполненных зданиями даже роскошными по тому времени, но лишенными какого бы то ни было стиля. Эта эклектика в соединении с грандиозностью градостроительных решений, размахом проспектов и внушавшей современникам уважение многоэтажностью и основательностью и получила в Париже название "Османовский урбанизм" (по имени тогдашнего префекта барона Османа), или же "стиль Наполеона III". Здесь же появилось и первое в мире электрическое освещение улиц — осветили прилегающую к театру часть проспекта Оперы и площадь (1878 г)
Впоследствии, в 30-х годах ХХ столетия, мы видим сходный не по виду, а по роли в истории период — он известен под именем конструктивизма, с той разницей, что теперь уже строительство вовсе не претендовало ни на какую "архитектурность" — от архитектуры осталось лишь освоение пространства, как деловой след того, что некогда считалось ансамблевостью.
—----
Центром всего района, естественно, является сам оперный театр.
В 1861 году был объявлен конкурс на проект нового здания Оперы. Победителем конкурса, в котором участвовали чуть ли не две сотни архитекторов, стал молодой архитектор Шарль Гарнье, что само по себе никак не вызвало одобрения императора и императрицы Евгении. Она спросила архитектора:
— Что это за стиль? Ни античный, ни Людовика XIV
— Нет, мадам, — ответил находчивый Гарнье, — те стили были и прошли, а это — стиль Наполеона Третьего, так на что же Вы жалуетесь?
— Да не волнуйтесь, молодой человек, — поневоле пробормотал император, — она просто ничего не понимает! Так Гарнье и выиграл этотконкурс.
Но его Опера действительно стала неким символом эпохи "императора-племянника": тяжеловесность, перегруженность фасадов, обилие позолоты… В общем, некое огрублённое подражание началу XVIII века, заслужившее позднее не слишком лестное прозвище "пересоленного барокко", или "купеческой эклектики" — вот что такое стиль Наполеона III
В России чуть позднее (эклектика и доходные дома времени Александра Третьего, т. е. 80-е годы) — был такой же точно упадок архитектуры и начало расцвета инженерно-строительного дела.
Первый камень в здание Оперы был положен 21 июля 1862 г. Но на этом месте когда-то проходил рукав Сены, и поэтому прежде чем строить, пришлось отводить из этой обнаруженной старицы грунтовые воды, так что ещё восемь месяцев тут работал десяток самых мощных по тем временам паровых насосов…
Во время осады Парижа прусскими войсками в 1870 г. недостроенный зрительный зал служил складом продовольствия, а в дни Коммуны версальцы стреляли из окон и дверей здания по баррикадам коммунаров.
Закончено строительство театра было только в 1875 г. Постепенно открылись скрытые недостатки работы Гарнье. Театр, самый большой в мире по площади, да и самый высокий во всей Европе, вмещает только 2131 зрителя. (Для сравнения — почти вдвое меньший театр Шатле имеет около трех тысяч шестисот мест). Правда, кроме роскошных фойе, в здании Оперы много места занимают гигантские лестничные площадки, залы для репетиций, библиотека. Но расчет Гарнье был на то, что Опера — не столько театр, сколько место для пышных церемониалов, столь частых при Второй Империи.
По четырем фасадам этого кубического здания размещено более семи десятков скульптур.
