Джеймс Парди - Малькольм
— Пока вас не будет, сделай так, чтоб он немного повзрослел, — и, не сказав больше ни слова, прошла к маленькой двери с надписью АДМИНИСТРАЦИЯ, открыла ее и исчезла.
«Дворец тату»
— Как, к чертям собачьим, я тебя повзрослею до вторника? — осведомился Гас у Малькольма, когда они опять отъезжали на мотоцикле, на этот раз в обратном направлении, к городу. — Ты ублюдок без матери.
— У меня пропал отец! — Малькольм прокричал Гасу сквозь ветер, но тот не подал вида, что расслышал мальчика.
— Ты хоть знаешь, какую честь заслужил? — спросил Гас, поворачиваясь назад, к Малькольму. — Жениться на ней!
— Кажется, знаю, — прокричал Малькольм Гасу в ухо.
— Она круче всех сегодня, и всегда будет круче всех.
Из-за разгоряченной беседы Гас забыл остановиться на особой заправке для современников и наполнить бак. В результате его просчета опустошенный мотоцикл заглох у края города.
— Вот до чего доводят отвлечения, — капризно пожаловался Гас. — Слезай, пошли искать заправку.
Они медленно двинулись к розовому свечению города.
— Запомни, у нас время до вторника, — повторял Гас, — всего только до вторника.
— А свадьба будет большая, сэр? — спросил Малькольм.
Гас остановился и посмотрел на него.
— С чего это ты меня назвал сэр, если ты современник? Это ты в другой общине такой код подхватил?
Гас остановился как вкопанный.
— С чего это ты меня так назвал, Малькольм? — Он немного смягчился, когда вплотную изучил лицо мальчика.
— Да, так положено, — объяснил Малькольм, воображая, что его слова прозвучат как речь современника.
— Не надо! — предупредил его Гас, — Не надо меня сэрить.
Не сказав больше ни слова, Гас сел на бордюр и начал издавать звуки, которые очень походили на всхлипы.
— Не могу забыть эту суку гребаную! — сказал он.
— Кого? — Малькольм стал утешать его и положил руку Гасу на рукав.
— Кого, он спрашивает, кого? — и голос Гаса опять сорвался в фальцет. — Он меня спрашивает, кого, — Гас покачал головой, словно говорил со своими ботинками. — Мельба у меня в крови, — вздохнул он. — Это вроде малярии, ничего с ней не сделать…
Гас начал понемногу остывать. Потом, медленно поднимаясь, он сказал:
— Пойдем, Малько, надо и это перенести. Я б себе правую руку отрезал за нее, и я ей сделаю из тебя мужа или лопну… Ты мне теперь во всем доверяй.
Малькольм кивнул.
Пройдя еще несколько кварталов, Гас сказал, что он не большой ходок и опять хочет отдохнуть, и они сели на бордюр.
— Посмотри на эти деньги, мне их Мельба дала, чтоб тебя взрослить, — сказал Гас, вытягивая сверток банкнот. — Вот эта купюра у моего большого пальца, это тысяча долларов.
Малькольм мельком взглянул на купюру.
— Ты не впечатлен, — заметил мотоциклист. — Надеюсь, она не потратится впустую на эту свадьбу с тобой.
Немного дальше по улице, переливаясь и жонглируя огнями как в ярко освещенном калейдоскопе, сверкал знак:
РОБИНОЛТЕ — «ДВОРЕЦ ТАТУ»Малькольм прочел слова.
— В таком месте точно повзрослеешь, — иронично сказал Гас.
Малькольм провозгласил:
— У моего отца была татуировка, и он часто говорил мне, — в горячке мальчик попал слюной в лицо Гасу, за что немедленно извинился, — отец говорил мне: однажды, сын, и ты сделаешь татуировку.
Гас отвернулся с отвращением и усталостью.
— У вас, кстати, нет татуировок? — спросил Малькольм скорее для того, чтобы прервать давящую тишину, чем ради ответа.
Гас посмотрел на него с сожалением.
— Всю мою жизнь женщины восхищались моей грудью, руками и вообще всем телом, — начал Гас. — Зачем мне себя иголками или портить картинками?
— Ну уж одна-две татуировки для свадьбы дело… ну, обычное, — выступил Малькольм, сглотнув. Он удивленно подумал, где он мог слышать то, что сейчас сказал.
Гас немедленно ответил:
— Но я был женат! Три раза!
— Сделайте татуировку вместе со мной, — предложил Малькольм, не зная, что подтолкнуло его произнести эти слова.
— Знаешь, какой ты? — спросил Гас со странным добродушием и теплом. — Ты убедительный, вот какой.
— Так вы согласны? — прокричал Малькольм с растущим энтузиазмом.
— Если уж нам заводить наколки, — ответил Гас, расстегивая куртку, чтобы достать свои часы девятнадцатого века и узнать, который час, — если заводить татуировки, то настоящие, понимаешь? Особенно, орел с крыльями на груди. Остальные вообще не считаются. У настоящих мужиков или орел на груди, или ничего.
— У моего отца… — начал Малькольм, но Гас закрыл ему рот рукой.
— Сейчас я говорю, парень, — продолжил Гас. — На хозяйство тебе сейчас тоже наколок не надо, — добавил он низким голосом, — из-за вторника, но остальное мы тебе легко можем сделать.
— Ура! — Малькольм хлопнул в ладоши.
— Ты храбрый мальчик? — спросил его Гас и впервые улыбнулся Малькольму. Его зубы сверкнули в темноте.
— Что скажу, — Гас продолжил, — я здесь уже был, я знаю профессора Робинолте. Он король наколок. Но раньше я только смотрел.
— Наверное, там много крови, — расхрабрился мальчик.
Гас на минуту задумался.
— Я не видел особо много крови… Больше белые губы и крики. — Он засмеялся. — Несколько человек упали в обморок тогда. Все больше моряки.
— Мне наверное должно быть страшно, но мне почему-то нестрашно, — сказал Малькольм Гасу. Он зевнул. — Наверное, я слишком сонный, чтобы бояться.
Гас пригляделся к Малькольму.
— Хотел бы я, чтоб я был сонный, — сказал он. — Я всю свою жизнь был бодрый, и мне бы отдохнуть. Мне бы долго-долго отдохнуть.
— Может, выпьем перед тем, как идти? — поинтересовался Малькольм.
— Нет, — ответил Гас. — Я думаю, этим иголкам и боли нужно просто поддаться.
— Я всегда думал, что… абиссинцы храбрее других людей, — сказал Малькольм, поднеся лицо ближе к лицу мотоциклиста.
— Абис… — Гас разразился хрюком и смехом. — Ты меня уморишь.
— Чего бояться маленькой иглы? — спросил Малькольм, прежде всего, у самого себя.
— Подожди, увидишь, — сказал Гас. — Я был везде. Сначала война, потом Корея… Но когда нужно тихо лежать, чтоб мастер в тебя тыкал, на это у меня храбрости не хватает. Но надо, чтоб ты повзрослел, как она сказала, вот что… Ты знаешь, что я думаю о Мельбе, не говоря уж, что я ей должен…
Гас поднялся и выпятил грудь, как будто уже почувствовав работу татуировщика на своей коже.
— Скажи, ты-то как? — наконец произнес Гас. — Ты ведь страшно молодой, чтобы так украшаться.
— Не такой уж молодой, — ответил ему Малькольм, все еще сидя на бордюре. — Потом, это будет изменение, понимаете? Я люблю изменения. Единственное что: когда наколку сделаешь, ее ведь, кажется, не сотрешь.
— Это правда, — согласился Гас, — но ты сам заговорил про наколки, помнишь?
«Дворец Тату» оказался одновременно суровым и Уютным. Суровым, потому что в нем угадывались все признаки болезненных операций, которые здесь случались, — электрические иглы для наколок, кровавые коврики, бутылки с дезинфицирующими средствами и нюхательными солями, следы крови на полу. Уютным, потому что сам профессор Робинолте, художник по татуировкам, был приятным молодым блондином, который показывал в улыбке четыре золотых передних зуба и заботился о клиентах, как о членах своей семьи: посылал им открытки на день рождения и Рождество, частным образом консультировал их по домашним и профессиональным поводам. Откуда-то сзади лилась мягкая музыка, и воздух был спрыснут одеколоном.
И все равно чувство страха и ожидания отягощало обстановку.
Пароль, дававший всякому доступ в заведение профессора Робинолте, был секретным. Гас прошептал его на ухо профессору.
— Познакомься с будущим мужем Мельбы, — Гас указал на Малькольма.
— Опять! Так скоро! — воскликнул профессор Робинолте, но тем не менее поздравил Малькольма. — Мне казалось, что Мельба еще юная, — сказал профессор, приглядевшись к Малькольму, — но этот…!
— Как насчет немножко подкрасить жениха, — Гас взял быка за рога. — Мельба хочет, чтоб он выглядел на пару месяцев старше, чем сейчас.
— Ты знаешь закон, Черныш, — профессор осторожничал.
— Не надо мне про законы, — устало сказал Гас и сел в кресло цвета мороженого.
— Вот что я тебе скажу, Черныш, — профессор Робинолте стал играть с самой большой из электрических игл и что-то сдул с ее кончика, — я сделаю парню наколку, если ты дашь мне сделать наколку тебе.
— Опять ты! — Гас покачал головой. — Чего я только для Мельбы не делаю.
— Я ни разу не делал хорошей наколки на человеке с твоим цветом кожи. — Профессор Робинолте отпустил мотоциклисту сугубо профессиональный комплимент. — Я устал от розовых и загорелых.
