Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема
А еще мне кажется, что ход их мыслей довольно прост: раз он так переживает – значит, он неплохой парень, порядочный. А я и правда порядочный и неплохой. Так что нытье в некотором смысле очень даже полезная штука, и незачем из этого делать проблему.
* * *Я сидел в кафе с девушкой, с которой недавно познакомился. Вернее, познакомился я с ней еще раньше, на сайте знакомств, но я сознательно стараюсь сводить виртуальное общение к минимуму и сразу договариваться о личной встрече. Конечно, мы немного попереписывались через интернет, но осторожно, без номеров телефонов, адресов и так далее. И уже через две недели взаимных вопросов типа «а что тебе нравится?» и «какую музыку ты слушаешь?» я пригласил ее на свидание.
Она немножко сомневалась, говорила, что я тороплюсь, что она еще не совсем готова к свиданиям со мной в реале, что она никогда раньше не соглашалась, что это вообще ее подруга на этом сайте зарегистрировала… Но я ей написал, что реальность всегда гораздо ценнее, чем любая иллюзия, и что мы ведь могли познакомиться и где-нибудь в реале, но только коварная судьба не дала нам такого шанса.
Ну и всякие там бла-бла-бла, которые женщины, как известно, обожают.
– Время лечит, – говорит тихо Мальвина и гладит меня по руке.
Я молчу и не отвечаю на ее прикосновение. Терпение, терпение… терпение будет вознаграждено.
– Сомневаюсь…
– Ах, Иеремиаш, – вздыхает Мальвина, и у нее это здорово получается – грудь слегка приподнимается… – не думай так, мысли позитивно. Мне ведь в жизни тоже пришлось…
Первый закон обольщения: надо выглядеть так, чтобы было похоже, что тебе интересно. Я решаю делать то же самое, что делаю с матерью: киваю головой и просто разглядываю девушку. Хорошие зубы, соблазнительные губы. Она забавно морщит бровки и склоняет головку набок, рука ее все это время находится на моей руке, ногти накрашены розовым лаком, руки ухоженные…
* * *Марта тоже любила розовый лак, только более приглушенный оттенок. У этой девушки руки безукоризненные, а вот у Марты был шрам, небольшой, идущий от мизинца вглубь ладони. Мы тогда в поход пошли на байдарках, на озеро около Венгожева, так офигительно красиво. И еще там птицы.
Какие хочешь.
Цапли, стоящие в воде на одной ноге… большой баклан, сушащий одно распростертое крыло на дереве… орланы-белохвосты и орланы-рыболовы и вообще все ныряюще-плавающие особи…
Но мы-то приехали главным образом из-за журавлей.
У нас с Мартой был договор: я еду с ней в Италию, только с гидом, а как же, или там на какой-нибудь Кипр или Канарские острова, «все включено», куда она захочет – а она за это со мной едет на байдарках и с палаткой.
Это было классно.
И вот именно там она покалечила руку – открывала банку тушенки. Выглядело это ужасно, кровь хлестала, а больницы рядом не было.
Я палатку поставил в самой глуши, там, где было нельзя, – где можно было, нам было не интересно. И Марта готовила ужин. Разделение ролей было простым и очевидным: когда вы живете в палатке – вы становитесь партнерами, не спорите, каждый делает свое дело, а иначе все только разругаются. Я понятия не имею, как это произошло. Когда она меня позвала и я к ней повернулся – я чуть в обморок не грохнулся.
Она смотрела на меня своими глазами серны и держала руку кверху, все предплечье и кофточка у нее были залиты кровью: потому что ей кто-то когда-то сказал, что надо держать порезанную конечность выше уровня сердца, и тогда кровь перестанет течь. Такую чушь могут придумать только женщины: мужик, получив удар в морду, в районе брови, а это точно выше сердца, знает, что кровь все равно будет течь, – и никто ему никогда в голову подобную хрень не вложит.
Наверно, я никогда не был так близок к панике, как тогда. А она даже не ойкнула, только побледнела. Выглядела как героиня «Ведьмы из Блэр». И она рассчитывала на меня – я ведь не мог оказаться слабаком. Я промыл ей рану спиртом, притворяясь, что на меня все это никакого особенного впечатления не производит, хотя колени у меня тряслись. Перевязал ей крепко руку. На мой взгляд, рана выглядела так, что ее надо было бы зашить, но я был в шоке. Кровь я вообще-то не люблю.
На следующий день мы поплыли в Венгожево, нашли врача, он ввел ей сыворотку противостолбнячную, чтобы она какое-нибудь свинство не схлопотала. И грести она, конечно, не могла, так что мышцы у меня в то лето были как у знатного политика Шварценеггера.
А у нее остался шрам – на память о тех журавлях, которых мы однажды все-таки высмотрели: они так гоготали, что их было слышно везде. И мы присутствовали на их брачных танцах. Это потрясающая картина! Как они прекрасно двигаются, как подпрыгивают, как вытягивают и прячут шеи, какие звуки издают!
Журавли вообще удивительные создания, очень интересные: самочка откладывает довольно быстро два яичка, и яйцами занимаются оба родителя – и журавлиха, и журавль.
В конце концов из одного яйца вылупляется малюсенький птенчик, а вот на втором еще надо бы посидеть. И знаете, что тогда происходит в маленькой журавлиной семье? Родители делят детей между собой. Каждый берет одного и выращивает его самостоятельно. Они расходятся в разные стороны: мать со своим птенцом идет в одну сторону, отец со своим – в другую. И они могут никогда в жизни больше не встретиться. Они задницами в одном гнезде не толкаются и могут посвятить все свое время воспитанию детей. Вот так у них все устроено.
Журавль – самая большая птица в Польше, хотя и весит на целый килограмм меньше лебедя (!!!), а лебеди могут до двадцати килограммов весить.
Журавли высокие, стройные, красивые. Сейчас их больше стало, а ведь были на грани исчезновения.
* * *– О чем ты думаешь?
– Прости, я не слышал последнее предложение, просто любовался твоими ноготками.
С матерью работает – и с ней может сработать.
Конечно.
Она улыбается, поднимает руку и игриво машет своими пальчиками.
Прошлое ведь не вернешь. Я могу встречаться с другими женщинами, раз меня бросили! Что же мне теперь, до конца жизни соблюдать целибат?
– Ты меня слушаешь?
Как звучало ее последнее предложение? «Я думала, что ничего хорошего меня впереди уже не ждет…»
– Нельзя думать, что ничего не ждет, у тебя вся жизнь впереди, – говорю я и убираю свою руку из-под ее ладони – потому что не очень-то представляю, что с ней делать. Тянусь за бокалом, делаю глоток.
Да, эти годы совместного проживания с Мартой вывели меня в тираж.
– С тобой так здорово разговаривать.
О, это точно. Достаточно просто не перебивать и не отвечать – и прослывешь гениальным собеседником.
– Что ж, мне, наверно, надо идти… – Мальвина смотрит на часы, а мне по какой-то непонятной причине уже тоже не хочется продолжать это свидание.
Милая девушка, и время еще детское. Но что-то неуловимо изменилось – и я не очень понимаю, что именно.
Целый вечер коту под хвост.
– Конечно. Дай мне свой телефон. – Я вынимаю мобильник и записываю номер, который она мне диктует.
Обязательно позвоню.
Обязательно.
К черту такие вечера. Лучше бы футбол посмотрел.
– Позвоню на неделе, – обещаю я, машу официанту, плачу, ведь в баре всегда платит мужчина, а если у него денег не хватает – так пусть он тогда идет с девушкой в парк кормить уток. Хорошо, что у меня есть деньги.
Мальвина улыбается, мы встаем, целуем друга друга в щечки.
– До свидания!
– До свидания! – говорю я совершенно не своим, слишком бархатным голосом разочарованного в жизни брутала.
А на самом деле я вовсе не разочарован – просто она мне не слишком понравилась. Пятьдесят злотых на ветер.
* * *Разумеется, я ей не позвонил.
Ты же знаешь, я никогда…
Меня будит звонок телефона. Уже тринадцать двадцать. Вот черт! Звонит мать, чтобы я наконец все-таки приехал на обед. Она уверена, что теперь, когда я один, я умираю от недоедания.
На обеде будет ее подруга с мужем и пан Страшевский – ее партнеры по еженедельному бриджу. Все это она говорит в одно предложение.
А я не хочу.
– Мама… – начинаю я решительно, но она с укором спрашивает:
– Ты что, спал, милый?!
– Да ты что! – вру я ей прямо в глаза, то есть в телефонную трубку.
– Боже, значит, ты опять простудился! У тебя такой голос! Ты вообще такой странный, милый, такой слабенький – прямо как твой отец. И вообще о себе не заботишься, совсем, мальчик мой. Абсолютно! Ты же знаешь, я никогда не настаиваю, но сегодня…
– Мама, я не могу, – вставляю я наконец слово.
– Ты же знаешь, я никогда не настаиваю, но сегодня я не принимаю отказа. В пятнадцать часов, и не опаздывай, потому что это неприлично. Пока, милый!
Я сползаю с постели, как побитый пес. Что толку от свободы, если человек не может провести в постели полдня, никому ничего не объясняя!
