Лу Синь - Повести. Рассказы
В унынии, словно он провалился на императорских экзаменах, А-кью побрел к воротам и вдруг от радости замер на месте: он наткнулся на грядку репы. Но когда, присев на корточки, он собирался одну выдернуть, в ворота просунулась круглая голова и тотчас же снова исчезла. Это, несомненно, была маленькая монашка. А-кью смотрел на монашек как на сорную траву. Но в жизни следует быть осмотрительным; он быстро вырвал четыре репы, оторвал ботву и спрятал добычу в подол рубахи. В эту минуту появилась старая монахиня.
— Амитофо, амитофо…[136] Ты зачем это залез в наш огород? Репу воровать? Ай-я! И не грех тебе?
— Когда это я лазил в твой огород воровать репу? — пятясь к выходу, спросил А-кью.
— Да вот сейчас… — Старуха показала на завернутый подол рубахи.
— А разве это твои? Ну-ка позови их, отзовутся они? Эх ты!..
Не договорив, А-кью большими прыжками помчался к выходу. Но на него кинулся огромный жирный черный пес, который обычно находился на переднем дворе, а теперь неведомо как очутился в огороде. Пес погнался за А-кью, но, к счастью, из подола рубахи выпала одна репа. Пес в испуге остановился… В одно мгновение А-кью взобрался на тутовое дерево, с дерева перебрался на стену, а затем вместе с репой скатился вниз… За оградой остался черный пес, лаявший на тутовое дерево, да старая монахиня, призывавшая Будду.
Все еще боясь черного пса, А-кью прихватил репу и побежал. По дороге он подобрал на всякий случай несколько камней, но пес больше не появлялся. Тогда А-кью выбросил камни и пошел не торопясь, на ходу жуя репу. Тут у него мелькнула мысль, что в Вэйчжуане ему делать больше нечего и лучше перебраться в город.
Доедая третью репу, он окончательно утвердился в своем решении.
VI ОТ ВОЗРОЖДЕНИЯ К ЗАКАТУВ Вэйчжуане А-кью появился только после праздника осени. Все были изумлены, узнав, что он вернулся, и стали припоминать, куда же это он уходил? Прежде, собираясь в город, А-кью радостно оповещал об этом всех заранее, но в этот раз он ничего не сказал, и потому никто не заметил его исчезновения. Возможно, старику в храме он что-нибудь и говорил, но вэйчжуанцы считали событием только поездку в город таких важных лиц, как почтенный Чжао, почтенный Цянь или господин сюцай, так уж у них повелось. Даже Поддельного заморского черта не принимали в расчет. А уж об А-кью и говорить нечего. Поэтому старик-сторож не стал распространять новость, и вэйчжуанское общество так и пребывало в неведении.
На этот раз, однако, возвращение А-кью было совсем особым и повергло всех в изумление. Уже темнело, когда он, сонный, вошел в винную лавку, вытащил из-за пояса пригоршню серебра и меди и швырнул на прилавок: «Давай вина! Плачу наличными!» Он был в новой куртке, и на поясе, сильно оттягивая его, висел большой, туго набитый кошелек. К человеку, хоть чем-то привлекавшему к себе внимание, вэйчжуанцы обычно относились подозрительно, хотя и с почтением. А-кью, конечно, все узнали, но сразу же заметили, что это не прежний А-кью в рваной куртке. Древние говорили: «Когда ученый удалился из родных мест хотя бы на три дня, встречать его надо с особым почетом». Поэтому все — и хозяин, и слуги, и посетители винной лавки, и прохожие — отнеслись к А-кью с почтением, но, разумеется, не без подозрительности. Хозяин приветствовал его кивком головы, а затем завел с ним разговор:
— Здорово, А-кью! Вернулся?
— Вернулся.
— Видать, разбогател! Разбогател! Где это ты?..
— В городе.
На другой же день новость облетела весь Вэйчжуан. Каждый заинтересовался «возрождением» А-кью. Ведь он вернулся с деньгами и в новой куртке! Об этом приходили справляться и в винную лавку, и в чайную, и к воротам храма. В результате А-кью снискал безграничное уважение. Когда стало известно, что он прислуживал в доме самого господина цзюйжэня, вэйчжуанцы преисполнились к А-кью буквально благоговением. Фамилия господина цзюйжэня была Бай; но так как во всем городе был всего один цзюйжэнь, то и без фамилии было ясно, о ком идет речь. И не только в Вэйчжуане, но и на сто ли вокруг. Многие даже считали, что его так и зовут цзюйжэнем. Прислуживать в семье такого человека! Да за одно это А-кью был достоин уважения.
Сам А-кью, однако, не был в восторге от своего пребывания в доме цзюйжэня, поскольку тот оказался слишком, словом, «черт бы его…». Такое его заявление вызывало и сокрушенные вздохи, и радость: жаль, конечно, что А-кью ушел из такого дома, но, с другой стороны, там ему, конечно, не место.
По словам А-кью, он вернулся в Вэйчжуан еще и потому, что горожане его разочаровали. Кроме знакомых ему чудачеств, ну, к примеру, называть лавку скамьей и жареную рыбу приправлять мелко нарезанным луком, он вдобавок обнаружил, что городские женщины не так уж красиво ходят.[137] Нельзя сказать, однако, что А-кью не признавал за горожанами и некоторых достоинств. Вэйчжуанцы умели играть только тридцатью двумя бамбуковыми картами, и во всей деревне один лишь Поддельный заморский черт знал, как играют в «мацзян»,[138] а вот в городе каждый уличный мальчишка был мастером этого дела. И даже Поддельный заморский черт не смог бы с ними тягаться. Попадись он только этим десятилетним мальчишкам — в одну секунду уподобился бы «ничтожному маленькому чертенку перед лицом князя ада»![139] Слушая А-кью, вэйчжуанцы краснели от стыда.
— А видели вы, как рубят голову? — неожиданно спросил А-кью. — Эх, красиво революционеров… Вот это зрелище! — Он тряс головой и брызгал слюной прямо в лицо стоявшему перед ним Чжао Сы-чэню. Все содрогнулись при этих словах. Оглядевшись по сторонам, А-кью вдруг взмахнул правой рукой и стукнул по затылку Бородатого Вана, который слушал, вытянув шею.
— Ш-ша… — прошипел А-кью, подражая свисту меча.
Бородатый Ван мгновенно втянул голову в плечи и в испуге отскочил, словно его ударило током. Это всех и развеселило и взволновало. А Бородатый Ван потом несколько дней бродил как в тумане и даже не смел близко подойти к А-кью. Да и все теперь предпочитали держаться от него на почтительном расстоянии. С этого времени, страшно даже сказать, А-кью пользовался у вэйчжуанцев таким же почетом, как и господин Чжао, и в этом нет никакого преувеличения.
Спустя некоторое время слава об А-кью дошла даже до женских половин домов Вэйчжуана. Хотя, собственно, во всей деревне только в больших домах почтенного Чжао и почтенного Цяня были женские половины, а во всех прочих домах вообще никаких половин не было, но женская половина все же остается женской половиной, и то, что слава об А-кью дошла и туда, поистине удивительно. При встрече женщины спешили рассказать друг другу, что тетушка Цзоу Седьмая купила у А-кью синюю шелковую юбку, конечно, подержанную, но заплатила за нее всего девять мао. Кроме того, мать Чжао Бай-яня (по словам же других, мать Чжао Сы-чэня, — это нуждается в проверке) купила у него детскую рубашку из красного заграничного полотна, почти новую, всего за триста медяков, да к тому же еще в каждой связке[140] вместо ста медяков было девяносто два. Поэтому все вэйчжуанки только и мечтали о том, как бы встретиться с А-кью; одни хотели купить у него шелковую юбку, другие — рубашку из заморского полотна. Теперь они не только не прятались, завидев А-кью, а сами останавливали его, когда он проходил мимо. Они бежали за ним, останавливали его и спрашивали:
— Нет ли у тебя шелковой юбки, А-кью? Нет? Так, может быть, есть полотняная рубашка?
Вскоре весть о покупке тетушки Цзоу Седьмой дошла и до богатых домов. Тетушка Цзоу Седьмая на радостях попросила жену почтенного Чжао оценить шелковую юбку, а та сообщила об этом своему супругу и очень расхваливала покупку. Почтенный Чжао за ужином в беседе с сюцаем заметил, что с А-кью дело неладно и что следует получше запирать двери и окна. Что же касается его товаров, то, пожалуй, кое-что можно было бы купить, если у него еще остались хорошие вещи. Жена почтенного Чжао пожелала приобрести дешевую, но хорошую меховую безрукавку. На семейном совете решили поручить тетушке Цзоу Седьмой немедленно разыскать А-кью. Ради такого случая даже нарушили обычай и в этот вечер зажгли лампу!
Масла выгорело уже немало. Членов семейства Чжао одолевала зевота, но они с нетерпением ждали А-кью, который так и не появлялся. Ругали его, бранили тетушку Цзоу Седьмую за то, что она так долго его не приводит. Жена почтенного Чжао опасалась, что А-кью побоится прийти из-за истории с У-ма, когда ему запретили переступать порог их дома. Но почтенный Чжао считал эти опасения необоснованными: «Ведь я сам его позвал…» И действительно, почтенный Чжао оказался прав. А-кью в конце концов явился в сопровождении тетушки Цзоу Седьмой.
— Он только и говорит: «У меня нет, у меня нет», — а я говорю: «Ты должен сам пойти и сказать», — а он еще хотел сказать, а я сказала… — задыхаясь, еще с порога затараторила тетушка Цзоу Седьмая.
