Роза Ликсом - Купе № 6
— Эти бывшие лихие пастухи были лет двадцать назад самыми крутыми рабочими Хабаровска и Новосибирска, мы русские плелись далеко позади. Теперь всё по-другому. Гафур прочно сидит на игле и готов продать кровь в жилах за дневную дозу. Именно поэтому, дорогие товарищи, моя родная страна хорошеет год за годом, но никогда не процветает. Зима закончилась, настало лето, выпьем же за нашу дружбу с дозой или без.
Как только сквозь мутное стекло просочилось немного света, девушка очнулась от забытья. Она осторожно открыла скрипучую дверь и вывезла наружу. Ласковый ветер гладил ее сонное лицо. Он принес с собой запахи влажной почвы и ранней весны. Высоко в небе резво скакал белый динозавр.
Гафур налил масла в мотор, надеясь, что тот простит его и снова полюбит. Двигатель одобрительно звякнул и завелся. Яркие солнечные лучи раннего утра распилили небо на части. Мужчина надел солнечные очки. Гафур, уже принявший утреннюю дозу, в нетерпении схватился за руль и нажал на газ. «Волга» прыгнула на дорогу.
Полнокровное солнце выбросило первые лучи над окоченело-спящей песчаной степью. Вскоре оно уже переливалось всеми оттенками желтого, окрасив в золотой цвет даже покрытые снегом горные вершины. Лучи двигались по горному склону, по узкой крутой дороге, по обледенелым сугробам, запудренным легкой поземкой. На мгновение все замерло, а затем сонное небо взорвалось и с него посыпались градины размером с теннисный мячик.
За крутым поворотом показались три юрты. Они стояли недалеко от неглубокой, но широкой реки. Над крышами юрт тянулись к небу дымовые змеи. Куда бы ни смотрела девушка, повсюду валялись обледеневшие останки животных. Монгольский кулан вспух, словно шар, у яка были выклеваны глаза, трупы овец с пятнистыми головами и изящных коз исчислялись сотнями. Зимние снежные бури превратили снег в лед.
— Голод и холод, — грустно пробурчал мужчина. — Приехали, моя девочка! Мы на высоте свыше трех километров, в тайном и вонючем мирке. Здесь нельзя ссать в проточную воду. Поссышь — умрешь.
Гафур проехал за юрту и выключил мотор. Дети тут же окружили «Волгу». Они смотрели на девушку испуганно и недоверчиво.
Девушка следила взглядом за куском красной материи, уносимой ветром к склону горы. Время от времени он цеплялся за ветку сосны, за острый камень, забирался в закрытый уголок, но потом снова продолжал свой путь к необитаемым, недосягаемым для людей крутым вершинам. Пугливые, беспокойно кивающие лошади Пржевальского фырчали недалеко от юрты. У них была небольшая голова, тонкие уши, изящные ноги и плетеные кожаные уздечки с короткой веревкой. Веревки были небрежно привязаны к длинному бельевому шнуру. Лошадь могла передвигаться, как собака на привязи. У входа в юрту стоял деревянный шест, на котором сидел взрослый кречет. Одна нога птицы была привязана к шесту бечевой.
Заснеженные скалы высились по обе стороны деревни. Золотые вершины гор были совсем близко, воздух пах пряными травами, в реке журчала вода. Далеко за юртами бродил табун лошадей. Одна была такой белой, что почти пропадала из виду на фоне заснеженного пастбища. Позади табуна в ласковых лучах солнца отдыхало стадо коз.
Девушка пожаловалась на головную боль и плохое самочувствие. Мужчина дал ей таблетку. Из юрты вышло несколько любопытных женщин, к ним присоединился старик с желтым дряблым лицом, темными глазами и зелеными пятнами на лбу. Он поприветствовал мужчин как старых знакомых. Девушке он ничего не сказал, только долго смотрел на нее. Позднее старик показал рукой на юрту, женщины могли отвести девушку отдохнуть.
— Не касайся порога, когда будешь входить. А то они снесут тебе голову, — сказал мужчина, щелкая пальцами.
Женщины пошли впереди и открыли дверь юрты. Она была выкрашена в красный цвет и ужасно скрипела. Девушка осторожно ступила внутрь. Посреди юрты, на голой земле, дымил небольшой костер, вокруг которого хлопотали молодая и пожилая женщины. Когда они заметили позади дымной завесы девушку, то жестами пригласили ее сесть ближе к огню. Пожилая женщина протянула ей пиалу с белым чаем.
Вскоре молодая девушка расстелила цветастый матрас на полу юрты, в углу для гостей. Пожилая положила на матрас пестрое ватное покрывало и большую подушку в изголовье. Одеялом служила толстая овечья шкура. Девушка смотрела на стены, покрытые цветастыми тканями, на искусно плетеные яркие ковры на полу, на раскрашенную вручную посуду и маленькие тряпичные куклы, висящие под потолком и лежащие на синем шкафу в китайском стиле, и вскоре заснула.
Она проснулась от пения дрозда. Лежа на матрасе, она смотрела, как мужчина, Гафур и все население юрты жуют баранину, не спеша, без особого наслаждения, запивая всё кумысом. Стараясь не наступить на порог, она вышла из юрты. Ее приветствовала легкая тишина ночи. Шипящее солнце скрылось за Золотыми горами, и в небе зажглись тысячи сухих и беспокойных звезд. Они простирались по всему синему космосу, Млечный Путь тревожно сиял над горными вершинами, галактики шептались над юртами. Девушка села на камень и дотронулась до его холодной поверхности. Камень оставался безмолвным. Она смотрела, как певчий дрозд дразнит привязанного к столбу кречета.
Утром глаза девушки по-прежнему болели, голова гудела, а в ушах раздавался невыносимый космический шум. Плечи опустились, голова бессильно свисала.
Льдисто-яркое солнце не щадило. Летом то же самое солнце высушивало капли дождя прежде, чем они успевали коснуться земли. Обжигающий морозный ветер дул с севера. Он принес с собой мертвую ворону и рваный холщовый мешок. Подпитанная ночным морозом изморозь покрывала стены юрты. Черные, тонкие, острые полоски дыма сонно висели в воздухе.
Девушка стояла на месте. С востока шел режущий свет, на западе господствовал густой, серый, похожий на желе, туман, с северной стороны у самого горизонта висела кроваво-красная комета. Казалось, что на бумагу, вымазанную синими чернилами, приклеили переводную картинку тридцатых годов. Девушка залюбовалась стаей журавлей, дружно вышагивающих по равнине и склевывающих с земли останки умерших осенью кузнечиков. Она смотрела, как пятеро черных длинношерстных быков выкапывают копытами траву из-подо льда. Она слушала, как блеют овцы, и шла к кустарнику, заиндевелые ветви которого печально склонялись до самой земли. Женщины доили коз.
Гафур появился словно ниоткуда, бодрый и уже принявший дозу, запрыгал по обледенелому снегу в щегольских остроносых сапогах, а потом вдруг сорвался с места и ушел к лошадям вслед за каким-то монголом. Вместе они отвязали двух норовистых лошадей и подвели их к юрте: мужчины отправлялись на поиски пропавшей ночью отары полудиких овец.
Девушка вышла к берегу бурного ручья. Оттуда открывался вид на огороженный деревянным забором загон для лошадей, который в тот момент пустовал. За ней увязалась маленькая дворовая собачка. Из ее пасти поднимался белый пар. Собака остановилась, задумалась на мгновение, уставилась на девушку печальными зелеными глазами, потом подошла ближе, ткнулась мордой ей в колени, тяжело вздохнула и убежала. Вдали на склоне горы раскачивался из стороны в сторону густошерстный верблюд, тянущий полуразвалившуюся телегу с длинными оглоблями. Девушку заметил мужчина. Он вышел к ней на берег.
— Как ни пытайся, дальше своего носа не увидишь. Но помни даже в самые черные дни, что за мертвым горизонтом всегда есть жизнь. Когда Мишка ушел, я завидовал ему. Повезло, выбрался, а мне пришлось остаться. Но сейчас...
От мужчины несло теплым потом. Яркие солнечные лучи отражались от ледяной поверхности горного склона, покрывшегося за ночь слоем невесомого, как пудра, снега. Легкая печаль низким облаком повисла над чистой равниной. Мужчина в задумчивости чесал затылок. Небо дышало весенним теплом.
— Знаешь, почему человек живет дольше, чем многие животные? Потому что звери всегда полагаются только на инстинкты и никогда не ошибаются. Мы же, люди, верим в торжество разума и все время промахиваемся. Половина нашей жизни уходит на то, что мы совершаем глупости, вторая половина — на понимание того, что лоханулись, и попытки исправить то, что можно исправить. Вот для всего этого цирка нам и нужно так много лет. Я родился в сорок первом. Отец, которого, как известно, не выбирают, зачал меня по пути из трудового лагеря на фронт. Мать была озлобленная и суровая женщина. Она ненавидела отца, который уехал в тюремном вагоне хлебать баланду в Сибири и оставил ее голодать перед самой войной. В пять лет я знал об этой жизни все, остальные сорок ушли на то, чтобы понять ее.
Мужчина поднял с земли горсть камней и стал один за другим кидать их в воду. Девушка видела, как напряглись его руки.
— Я часто задумываюсь, как мне удалось выжить. В юности я до дури боялся всего, а потом решил победить страх. Пошел в секцию дзюдо, и через пять лет у меня был черный пояс. После этого я уже не боялся. Я готов умереть когда угодно. Но даже сейчас, когда я возвращаюсь домой в Москву и слышу, как мать дышит в соседней комнате, моя кожа покрывается мурашками. Я презираю ее, хотя порой мне ее жалко. Человек, который всегда прав, — убийца без зрения и слуха. Правда, тебе этого не понять, да и не надо. Просто будь и всё.
