Ирвин Шоу - Богач, бедняк... Том 1
– С сегодняшнего дня, – торжественно вещал он, – мы все вместе обедаем по воскресеньям. – Пролитая его народом кровь, понесенное поражение, по-видимому, пробудили в нем интерес к кровным, родственным узам.
Они расселись за столом, и Рудольф, естественно, невольно оказался в центре всеобщего внимания. В белой рубашке с накладным воротничком, в галстуке, он сидел выпрямившись, как кадет, сидящий за своим столом в Вест-Пойнте; Гретхен, эта шлюха, в английской кружевной блузке с длинными рукавами, такая слащавая, – гляди, как бы совсем не растаяла; Томас, умытый и причесанный, со своей хитроватой улыбочкой азартного игрока. Том совершенно необъяснимым образом тоже изменился после Дня победы. Он теперь вовремя приходил домой из школы. По вечерам делал уроки в своей комнате и даже вызвался помочь в лавке, кажется, впервые в своей жизни. У Мэри появилась робкая надежда. Может, по какому-то волшебству, после того как смолкли пушки в Европе и установилась полная тишина, в их семье начнется нормальная жизнь.
Представления Мэри Джордах о нормальной американской семье сложились под влиянием назидательных нравоучений монашек в популярных журналах, которые она с увлечением разглядывала. Там, на этих глянцевых страницах, американские семьи всегда выглядели такими опрятными, чистыми, и все домочадцы всегда мило улыбались друг другу. Они делали щедрые подарки друг другу на Рождество, дни рождения, свадьбы, различные семейные годовщины и в День матери. Подарки сыпались как из рога изобилия. У них были бодрые старики родители, живущие на ферме, и, по крайней мере, один автомобиль. Сыновья обращались к отцу вежливо – «сэр, сэр»; дочери играли на пианино и рассказывали матерям о своих свиданиях; и все глотали витамины. Они вместе завтракали, обедали, включая и ланч по воскресеньям, дружно ходили в церковь той конфессии, которую предпочитали, и все толпой уезжали отдыхать на берег океана. Отец, как правило, успешно занимался бизнесом, в обязательном черном костюме, и у него всегда было полно полисов на страхование всех случаев в жизни. Все это до конца не укладывалось в голове Мэри, но все же для нее это был стандарт, довольно, правда, расплывчатый, с которым она постоянно сравнивала образ жизни своей семьи. Она была одновременно и слишком застенчивой, и слишком высокомерной. Это не позволяло ей более тесно общаться с соседями, а потому реальная жизнь других американских семей, по существу, была ей незнакома. Богатые семьи были для нее недосягаемы, а бедняков она считала конечно же ниже ее, и она их всех презирала. По ее довольно туманным, нестойким, лишенным прочной системы представлениям, она сама, ее муж, Томас и Гретхен не могли считаться полноценной семьей, и в таком виде она не могла ее воспринимать как семью, в которой хотелось бы жить. Она всех воспринимала как разнородную группу притершихся друг к другу людей, собравшихся вместе совершенно случайно для путешествия, которое никто из них для себя не выбирал, и поэтому в лучшем случае в такой ситуации можно было надеяться, что враждебные боевые действия будут сведены к минимуму.
Рудольф, само собой, был исключением.
II
Аксель Джордах торжественно поставил поднос с жареным гусем на стол. Он потратил все утро на приготовление обеда, не пускал жену на кухню и воздерживался от обычной уничижительной, на грани оскорбления, оценки ее кулинарного искусства. Он со знанием дела, без особых церемоний, разрубил ножом птицу и положил всем большие порции. Первую тарелку, к великому удивлению, он поставил перед женой. Он купил две бутылки калифорнийского рислинга и с торжественным видом разлил вино по бокалам. Подняв свой бокал, сиплым голосом произнес тост:
– За здоровье моего сына! Поздравляю его с днем рождения! Пусть оправдает наши надежды, пусть доберется до самой вершины, а когда окажется там, наверху, пусть не забывает о нас с вами!
Все с серьезным видом выпили за здоровье Рудольфа, хотя Томас не удержался и скорчил кислую гримасу, и Мэри это заметила, но, может, виновато кислое вино?
Джордах не уточнил, на какую вершину он пожелал сыну карабкаться. Для чего конкретизация? Такая вершина существовала, со своими границами, со своими кланами, привилегиями. Как только туда доберешься, то все сам поймешь, и твое появление там будет встречено громкими возгласами «Осанна!» и отмечено подарком от тех, кто добрался до нее раньше тебя, – красивым «кадиллаком».
III
Рудольф аккуратно ел свою порцию гуся. На его вкус, он был жирноват, а от жира появляются прыщи, он знал об этом. И он не сильно налегал на красную капусту. Сегодня у него свидание с той белокурой девушкой с косичками, которая поцеловала его перед домом мисс Лено, и ему не нужно, чтобы изо рта пахло кислой капустой. Медленно потягивая вино, он принял твердое решение: никогда в жизни не напиваться, всегда контролировать разум и тело. Рудольф также принял и еще одно важное решение. Глядя на семейную жизнь отца с матерью, он пришел к выводу, что никогда не женится.
На следующий день Рудольф пришел к дому мисс Лено и бесцельно слонялся там по улице. Однако не совсем бесцельно. Как он и рассчитывал, минут через десять эта девушка вышла из дома, в голубых джинсах и свитере. Она помахала ему рукой. Наверное, его сверстница, с блестящими голубыми глазами, открытой дружелюбной улыбкой: веселая и беззаботная, словно с ней никогда ничего дурного не приключалось. Они вместе пошли вниз по улице, и уже полчаса спустя Рудольфу казалось, что они знают друг друга долгие годы. Она только что приехала в Порт-Филип из Коннектикута. Ее звали Джулия, а отец ее, кажется, работал в электрической компании. У нее был старший брат, который служил в армии во Франции, и вот, собственно, поэтому она его поцеловала тогда вечером, чтобы порадоваться тому, что он жив и что война наконец кончилась. Какой бы ни была причина, Рудольфу все равно было приятно, что она его поцеловала, хотя при воспоминании о первом легком прикосновении губ совершенно незнакомой девчонки он смущался и чувствовал себя неловко.
Джулия была помешана на музыке, любила петь и считала, что он здорово играет на трубе. Он дал ей не слишком твердое обещание уговорить музыкантов своего оркестра, чтобы разрешили ей спеть вместе с ними на следующей встрече в их клубе.
Ей нравятся серьезные мальчики, говорила Джулия, а Рудольф разве не серьезный парень? Он уже рассказал Гретхен о Джулии. Как ему нравилось произносить это певучее имя: «Джулия! Джулия!» Гретхен только улыбалась: она была уже искушенной, не разделяла его пылких мальчишеских вкусов и относилась к нему слегка покровительственно. Она подарила ему на день рождения фланелевый блейзер.
Рудольф знал, что обидит мать, если не пойдет сегодня днем погулять с ней, как обычно, но, учитывая такую разительную перемену, произошедшую с отцом, он надеялся на чудо: оно может произойти – отец сам пригласит мать на прогулку.
Он хотел быть так же уверенным в своем успехе, как его отец и мать в том, что он окажется на вершине. Он был парнем умным, очень умным и, конечно, понимал, что на одном интеллекте далеко не уедешь и многого не достигнешь, он не давал никаких гарантий будущего успеха. Чтобы оправдать ожидания матери с отцом, ему требовалось еще нечто особенное: удача, происхождение, природный дар. Рудольф пока не знал, удачлив он или нет. Само собой разумеется, он никак не мог рассчитывать на свое благородное происхождение, которое могло подтолкнуть его к карьере, и сильно сомневался в своей природной одаренности. Он умел ценить по достоинству таланты у других и старательно оценивал свои, но в самом себе пока еще не мог разобраться. Вот, к примеру, Ральф Стивенс, мальчишка из его класса, – он с трудом вытягивал в общем подсчете баллов на троечку, но он был чистый гений в математике и уже решал дифференциалы и задачки по физике, щелкал их как орешки, для собственного удовольствия, в то время как другие корпели над элементарной алгеброй. У Ральфа был талант, который вел его, как магнитная стрелка ведет корабль в море. Он знал, куда идет, так как перед ним открывался только один путь.
У Рудольфа было множество маленьких талантов, но у него не было твердого, определенного направления. Да, он неплохо играл на трубе, но он никогда не льстил себе, никогда не считал себя вторым Бенни Гудманом или Луисом Армстронгом, он не такой дурак. Из четырех друзей, которые играли вместе с ним в джаз-банде, два были куда более талантливыми музыкантами, а два такими же, как и он, не лучше и не хуже. Рудольф слышал, как он играет, и, давая своему искусству должную, трезвую и холодную оценку, все больше убеждался, что его исполнение ничего особенного из себя не представляет. И ему не добиться прогресса, сколько ни старайся. Как спортсмен он был лучшим в школе в беге с низкими барьерами на двести метров, но он понимал, что в большом городе, в другой школе, он навряд ли попал бы в сборную и ему никогда не сравниться с О’Брайаном, защитником футбольной команды. Он постоянно рассчитывал на снисходительное отношение учителей, которые выставляли ему положительные оценки, чтобы за плохую успеваемость его не отчислили из команды. Но на футбольном поле О’Брайан творил чудеса, он был одним из самых сильных игроков. Такого, как он, не было во всем штате. Как ловко он финтил, как за доли секунды находил малейшие просветы в защите противника, как здорово оценивал игру, как продумывал досконально каждый свой шаг, каждое перемещение по площадке. У него было тонкое чутье великого спортсмена, и с ним не сравнится никакой холодный интеллект. Стэна О’Брайана засыпали предложениями из многих колледжей, даже из Калифорнии, и если бы только не тяжелая травма, он наверняка вошел бы в сборную Америки и обеспечил бы себя на всю жизнь. Рудольф в школе справлялся с тестами по английской литературе куда лучше, чем Сэнди Хоупвуд, редактор школьной газеты, который постоянно прогуливал уроки по всем точным предметам, но стоило прочитать одну написанную им статью, как становилось сразу ясно: Сэнди обязательно станет писателем, несмотря ни на какие преграды.
