Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома
Долгие блуждания по улицам привели его на окраину города, в глухие темные переулки. Здесь кончались дома и начинался пустырь.
Его мучили кошмары. Но кто-то наконец включил полный свет, и он проснулся.
В дверях в полосатой пижаме стоял Азер Марданов.
— Ты что кричишь? — спросил он сонным, но довольно бодрым голосом.
— Я кричал? — переспросил Заур.
— Да. Я через комнату услышал. Что, плохой сон приснился?
Над изголовьем кровати Заура было окно, по стеклу размеренно постукивали капли дождя.
— Да нет, — сказал Заур и потянулся за сигаретами.
Азер потушил свет, ушел к себе, и Заур закурил.
Сами ноги привели его вчера сюда, в дом его старого университетского товарища Азера Марданова, который по счастливой случайности оказался в этот вечер дома, а не в экспедиции, как обычно. Он ничего не знал об истории Заура, она прошла мимо него, хотя и была притчей во языцех всего города, и Заур ни словом не обмолвился о ней. Он сказал только, что хотел бы остаться хотя бы на несколько дней.
— Пожалуйста, — сказал Азер, — хоть на год. Я все равно через три дня уезжаю.
Может, Заур пришел сюда, помня о холостяцком образе жизни Азера и о широте его натуры, а может, в Зауре все-таки крепко засела мысль о переходе в экспедицию, о чем они болтали до поздней ночи за бутылкой сухого вина.
— Я поговорю с Идрисом, — сказал Азер. Идрис был их общим учителем в университете, крупным геологом-теоретиком и практиком и шефствовал над экспедицией, в которой работал Азер. — Думаю, что он тебя помнит и поможет. Я завтра же поговорю с ним.
Они болтали о работе Заура в издательстве и о работе Азера в экспедиции, об общих знакомых, старых друзьях, преподавателях, о мировом чемпионате по футболу, о жизни, о женщинах, о необходимости завести семью, о детях — обо всем, и Заур ни словом, ни намеком не коснулся последних месяцев своей жизни. Будто их и не было. Визит к Азеру Марданову казался теперь Зауру единственной возможностью обрести самого себя, и он думал, что не нужны ему ни Тахмина со всеми огорчениями, которые она ему причиняет, ни родители со всеми своими пресными назиданиями… Он геолог, черт возьми, у него есть профессия, прекрасная профессия, если ей отдаться по-настоящему, и зачем ему все эти душевные драмы, когда есть работа, горы, друзья…
— Я выполнил вашу просьбу, — сказал Заур, забирая у Дадаша свое заявление. Подождал ровно четыре дня и вот сегодня, в понедельник, хочу вручить заявление начальству.
— Все же решил уйти? — сказал Дадаш. — Но куда? Ты об этом подумал?
— Не беспокойтесь, — сказал Заур, — подумал. Я уже договорился, и меня берут в геологическую партию на Филиз-чай.
Дадаш испытующе смотрел на него.
— Ну, а что мне сказать твоему отцу?
— А вам ничего не надо ему говорить, — сказал Заур. — Я сегодня зайду к нему и все скажу сам.
Заур был абсолютно спокоен, проходя по двору, когда даже дети, играющие в футбол, остановились и глазели на него, а самый шустрый побежал сообщить потрясающую новость своим домашним. И уже глазели на него соседи, высунув головы из окон, мелькнула даже лысина Муртуза Балаевича. Заур совершенно спокойно подошел к дверям квартиры с табличкой «Профессор М. Зейналлы» и был спокоен, когда нажал звонок и услышал шаги за дверью. Он узнал шаги матери и одновременно услышал стук собственного сердца.
Дверь открылась, и в тот же миг, как он увидел мать, он понял, что его приход не был для нее неожиданностью. «Дадаш успел предупредить», — догадался он и сказал:
— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, — спокойно сказала мать и добавила: — Ну, заходи. — И только одна эта фраза была признаком того, что вернулся после почти месячного отсутствия блудный сын, ибо так не Приглашают в дом человека, который живет в нем постоянно. Он вошел в коридор и, раздеваясь, удивился неожиданному для него такту матери: ни ахов и охов, ни слез, упреков, восторгов, поцелуев. Просто и обычно, будто ничего и не произошло.
— Как отец? — спросил он.
— Сейчас лучше, — сказала мать, — но мы так испугались, когда первый приступ был и давление подскочило.
Заур вошел в комнату отца. Отец, сидя за своим письменным столом, что-то писал. Он поднялся, увидел Заура и протянул ему руку. Потом они оба сели, а мать ушла готовить чай.
— Ну, как ты? — первым нарушил молчание Заур.
Отец долго и подробно рассказывал о своей болезни, о консилиуме, о назначениях, лекарствах и их действии, пытаясь, как понимал Заур, этими разговорами на нейтральные темы заполнить время, которое было необходимо для того, чтобы восстановить нарушенное месяц назад статус-кво.
Вернулась Зивяр-ханум, у нее были красные глаза, но она улыбалась. Зивяр-ханум принесла чай, они пили маленькими глотками из стаканов армуду и уже втроем обсуждали болезнь отца. Зивяр-ханум краткими репликами как бы невзначай сообщала Зауру о мелких семейных событиях, происшедших за это время, о том, кто из знакомых был у них в гостях, от кого из родственников получили письмо, кто из друзей звонил и спрашивал Заура, и даже упомянула о том, что вселение в кооперативный дом, в котором был записан Заур, ожидается в конце месяца. Ордера уже выписаны, ей сказал человек, который видел их собственными глазами.
Отца, видимо, уже утомили эти разговоры, и он красноречиво уткнулся в свои записи. Заур встал и, не прощаясь с отцом, прошел в другую комнату. Мать последовала за ним, и только в этот момент Заур уловил в ее глазах страх, который она не могла скрыть, — страх, вызванный зыбкостью и неопределенностью его визита. Она не знала, как он пришел, на час или навсегда, навестить больного отца или остаться, порвал с Тахминой окончательно или временно отпросился у нее для встречи с несчастными родителями. И теперь Зивяр-ханум следила за его передвижениями: куда он пойдет — к выходу, к своей комнате или останется здесь, сядет на стул и, может быть, попросит поесть. Заур оглядывал стены, как бы видя их впервые.
И, не выдержав томительного ожидания, Зивяр-ханум спросила:
— Я тебе постель поменяла. Будешь купаться? Заур ответил не только на этот вопрос, но и на тот, невысказанный, который подразумевался:
— Да.
Как приятно было после энергичного растирания мочалкой, ароматного шампуня и душа растянуться в мягкой и чистой постели, в снежной белизне простыни, пододеяльника, наволочки и глядеть на стены своего детства, знакомые каждой трещиной, каждой клеточкой обоев, электрическим и телефонным проводом, на книги, на магнитофонные записи, фотографии, которые он снимал когда-то сам и сам расклеивал по стенам. А под рукой — тумбочка с пепельницей, сигаретами, спичками, транзисторным приемником, японским магнитофоном, телефоном, ночником. Все так близко, удобно, уютно, привычно и знакомо. Как он любил возиться с аппаратурой — фотографической, звукозаписывающей. Потом любовь к автомобилю вытеснила эти его увлечения, и любимым занятием стала возня с мотором. В углу стояли гантели, эспандер — спорт он тоже совсем забросил. Нельзя терять форму, в его возрасте это особенно опасно — так незаметно и пузо отрастишь.
Раздался звонок, и, инстинктивно испугавшись его, Заур тут же осознал, что сейчас и здесь ему бояться нечего, никакими душевными тревогами звонок этот ему грозить не может: ни отбоя, ни чужого мужского голоса, ни угроз матери, адресованных Тахмине.
Он поднял трубку.
— Заур?
— Да, — он сразу узнал голос Медины.
— Я уже три дня вас ищу, не могла найти на работе, да и дома вас нет.
— А что такое?
— Заур, не знаю… — она заметно волновалась, — можно ли об этом говорить по телефону… Понимаете, Тахмине очень плохо.
— А что с ней?
— Она сама не своя. Она, конечно, ничего не знает о моем звонке… Как вы ушли — она прямо как сумасшедшая. Я даже боюсь, как бы она чего с собой не сделала.
— Да ну? — спросил Заур чуть насмешливее, чем ему хотелось.
— Вчера я проснулась ночью — три или половина четвертого было, — вижу, свет у нее горит и музыка играет. Пошла к ней — вижу, сидит на диване, обхватив руками колени, слушает музыку и пьет. Целую бутылку коньяка одна выпила.
— Ну, это еще не очень страшно. Приятное времяпрепровождение, — сказал Заур.
— Ой, Заур, — с досадой сказала Медина. — Как же вы не понимаете — ей очень плохо. Она мне сказала, что хотела бы умереть. Заур молчал.
— Ну, как вы не понимаете, ведь любит она вас единственного из всех.
— Из всех, — с усмешкой повторил Заур. — В том-то и дело, что из всех.
Медина промолчала.
— Да ведь и с мужем она рассталась из-за вас…
— Ну уж, — сказал Заур. Конечно же Медина паникует. И ему, Зауру, в первые дни было очень трудно, но вот прошла почти неделя — ничего, все постепенно образуется и успокоится.
— Заходите завтра вечером ко мне, — сказала Медина. — Ко мне, не к ней. Поговорим подробно обо всем. Тут какое-то недоразумение. Жаль мне ее!
