Геннадий Головин - День рождения покойника
Я это к тому говорю, что без катаклизьмы — которая к тому же уже заколосилась, как сказано, — вряд ли чего у Мишки П. с новой жизнью получилось. Но, поскольку катаклизьма была уже наготове, то он, не поверите, с воскресенья новую эру принял, не дожидаясь даже, как все нормальные люди, урочного дня.
Дал он, значит, страшную клятву на крыльце, дверь на крючок Закрыл, отправился досыпать… А наутро — по всем законам нашего жанра — будят его страшенными анафемскими воплями. Жена. И кричит она что-то такое несообразное, что спросонья кажется это Мише П. прямо-таки будто бы и в самом деле ужасным. «Ты что же это, паразит, — кричит жена, — в шифоньер напрудонил?! Шубу обдул, костюм испортил, лаковые сапожки прожег!!» И тут-то, в мгновение ока, как бенгальская свечка, начал гореть наш больной Миша П. от ужасающе горючего стыда! И горел он, горел, задыхался от позора вонючего — без перерыва на обед до вечера — и напрочь сгорел! Обратился, можно сказать, в прах-пепел.
Но зато из пепла того, товарищи, возродился на свет божий человек абсолютно новехонький, никогда еще не бывалый, никому из знакомых не знакомый, пугающе не пьющий! — человек в личной жизни железный феникс, а в работе — высокохудожник-моменталист такой тигровой деловой хватки, что теперь-то его иначе как по имени-отчеству и называть-то никто уже не хочет.
Вы, понятно, взволнованно ждете, когда я начну излагать обстоятельства моего больнично-личного дела. Извольте! Оно, возможно, и не такое уж выигрышно-эффектное, как описанное свыше, но тоже довольно-таки кошмарное. Впрочем, судите сами, — как сказал, прикидываясь больным, один нарсудья, когда ему хотели всучить дело о преступной шайке замминистров.
Началось с того, что в один ничего не предвещавший день я решил купить себе новые колеса. Да-да, не больше, но и не меньше.
Это не было, упаси бог, жестом какого-то безумного мотовства, нет! Это не было, как, может, кто-то подумал, и проявлением какого-нибудь обывательского мещанства, совершенно моей натуре не свойственного, — когда начинало хрустеть и бренчать по карманам, я никогда не устремлялся в обувной отдел магазина, и это подтвердит вам каждый порядочный человек, который прекрасно знал, где следует искать меня в дни получек, равно как и в дни, свободные от получек.
Купить новые колеса продиктовала мне осознанная грубая необходимость.
Вообще-то с виду ботики мои выглядели вполне хорошо для своих лет, даже шнурки были, и никаких особых уж претензий я к ним не испытывал. Однако, когда выпал первый снег, люди стали обращать внимание, что следы, которые я оставляю, удивительно напоминают следы босого снежного человека из журнала «Юный натуралист». Это стало вызывать всякие ненужные взгляды, восклицания, глупые вопросы и пьяный смех, — а я этого не люблю, должен вам доложить, — и вот, чтобы положить конец всем кривотолкам, я и решился купить себе новые копыта.
Мне вот в чем не повезло: в тот день наша вконец, видать, проворовавшаяся торговая сеть ждала приплытия какой-то особо крупной рыбы-ревизор. Ну, и, понятное дело, возводили соответствующие редуты… На заднем дворе магазина шустрил над мангалом Абдулла Алгебраидов, кулинар-наймит из кафе «Дубинушка» наискосок. Все продавщицы щеголяли в новых курчавеньких перманентах, в ресницах, были заметно свежевымыты в бане и так обработаны духами, что даже октябренку было бы ясно: если нужно для любимого дела, то они — хоть сейчас — в койку!
Ну, а в торговом зале они устроили такое, что простой неискушенный русский покупатель-человек, когда заходил в магазин, сразу начинал чувствовать жуткую тревогу и предчувствие какой-то грандиозно-подлой провокации.
Жгучий дефицит — на любой, даже самый извращенный вкус! — навален был прямо-таки наплевательским навалом! Чего только не было… От рубероида до надувных бюстгальтеров с рабочим давлением 3 атмосферы, от белил и олифы до детской электронной игры «Спиноза» (Япония, 600 руб.), от румынских кальсон «Романтика» до абиссинских дубленок, от политуры всех вкусовых оттенков до книжки Ю. Семенова «Горение» и гвоздей 250 мм. Тушенка (!), подвесные моторы «Вихрь» (!), тринитротолуол (!), колготки Тушинской фабрики (!), сокопароварки «Колосс-мини» (!!!) — в нашем глухом самогонном краю они пользуются таким же спросом и являются предметом такой же редкой роскоши, как, без преувеличения, дрожжи, которые тоже, кстати, в расфасовке по полпуда были разбросаны по прилавкам то там то сям… — все, одним словом, чего ни пожелала бы душа, если бы позволил карман, мог купить простой советский неискушенный человек, приведись ему зайти в тот тревожный день в наш районный центр внутренней и внешней торговли.
Я зашел и, хотя, конечно, тоже маленько потерял присутствие духа, но все же сумел, собрав всю свою волю в кулак, объяснить печальным продавщицам, чего мне от них надо, и уже через считанные мгновения ока оказался я восторженным владельцем непристойно-новых финских лаптей на меху, каковые, замечу, тотчас же, даже не выходя из магазина, принялся носить, совершенно еще не подозревая, друзья мои, к краю какой бездны безумия они приведут меня в конце концов.
Ну, а дальше этот широко разветвленный заговор развивался согласно сценария, утвержденного заокеанскими хозяевами.
Месяца через два за заметные успехи в мирном социалистическом соревновании — частично еще и потому, что в назидание многочисленным потомкам отпуск мне был перенесен с летнего времени на зимнее, — наградили меня горящей путевкой в город Ленина на невских берегах: дабы проникся я там, наконец, историко-революционным духом колыбели-музея, сделал далеко идущие выводы и перестал лихорадить производство своими антиобщественными поступками, позорящими орденоносный коллектив.
Ехал я, конечно, как кум к королю. Ребята из общежития собрали меня во все новое, адресов-телефончиков надавали, чтоб в случае чего переспать, хрустов полны карманы натолкали… Хрюкнули мы посошок в дорожку высотой до небес, и вот, обсмеянный и оплаканный с ног до головы друзьями покойного, отправился я на свое первое в жизни туристско-экскурсионное дело.
Кривить не буду: туристская жизнь мне не понравилась. Ходи строем, шаг влево, шаг вправо — побег, посмотри туды, посмотри сюды… Не жизнь, а учебно-трудовой процесс.
Но полдня я протерпел честно. И только когда привезли нас в какой-то дворец и стали показывать, как несправедливо шикарно жили монархи-олигархи со своими продажными клевретками, — тут уж такая пролетарская обида меня обуяла, такое классовое самосознание, что плюнул я на их хваленый паркет, повернулся и ушел! Сразу, понятно, заблудился, но все же напряг, по обыкновению, все силы воли и, натурально, очутился вскорости в тихом таком шалманчике, который назывался у них красиво, с ленинградской выдумкой: «Рюмочная».
Нынешнее поколение завтрашних трезвенников, пожалуй, и не помнит уже о питейных заведениях этого иезуитского типа. Скажу коротко: для пущего недолива водку здесь выдавали в наперстках, грамм по тридцати, плюс — для грабежа — хочешь не хочешь — бутерброд с котлетой.
Мне как человеку лесотундры зело дивно было все это, но довольно скоро я, конечно, приспособился. Рюмки сливал в вазочку для салфеток и уж только потом, когда набиралось, нормальным, присущим человеку глотком квакал.
С бутербродами, правда, сразу же образовался завал. Употреблять их внутрь даже мой, луженный изнутри, в заполярном исполнении желудок отказался. Шутки ради и от избытка досуга я бутерброды те только маленько надкусывал — чтобы потом можно было наглядно следить круговорот котлет в природе. (Ждать пришлось недолго: уже минут через пятнадцать первый бутерброд с моим характерным прикусом вернулся ко мне же на стол.)
А вообще-то, неплохо было: культурно, тихо, жаль только, что все время на ногах.
Потом им, видать, моя рожа надоела. Они намекнули, что я чересчур уж перекрыл лимит потребления на ихнюю душу населения. Я им в ответ, конечно, тоже намекнул, что я их в гробу видал. И, в общем-то, оказался прав я, потому что вышел я от них на улицу, а в соседнем переулке, гляжу — точно такой же шалман! Только называется по-новому, но тоже с ленинградской выдумкой: «Бутербродная».
Когда и в «Бутербродной» с лимитами стало худо, неподалеку, по мании Петра, появилась «Котлетная».
Постоял я там, вышел, а тут — опять «Рюмочная»!
Я захожу. Они интеллигентно делают вид, что рожу мою видят впервые, я тоже изобразил из себя туриста, ну и пошло-поехало…
Вы, конечно, догадались: попал я в классический треугольник, не уступающий Бермудскому, быть может, даже превосходящий его, потому что оттуда кое-какие корабли кое-как иногда еще выкарабкиваются, а отсюда, из этого треугольника, шансов благополучно выплыть не было никаких, будь ты хоть океанский танкер водоизмещением тысяча тонн спирта-сырца.
