Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи
– Внешторговская, – сказал Натан с гордостью. – Триста рублей отдал.
– Натан, а как же ты в ней будешь в сарай за дровами и огурцами ходить? У тебя там такая темень – ногу сломишь.
Натан задумался и стал долго и старательно ковырять у себя в носу. Для меня весь этот разговор был эпизодом, который полагается сразу забыть. Но неожиданно на другой день Натан позвонил мне на работу и пригласил в гости поиграть в преферанс. Я пришел раньше назначенного времени, чтобы похвастаться только что купленной книжечкой. Хозяин остался равнодушен к моему приобретению, зато с гордостью достал с вешалки норковую шапку и протянул мне:
– Я вот в этой буду ходить в сарай!
– Так эта такая же роскошная, как и вчерашняя.
– Нет! Эта не внешторговская. Эту я за двести рублей купил.
Потом Натан женился. «Потом» – это так же, как «однажды». Жена его, Людка, была маленькая симпатичная татарочка, и родился у них сын Марик. Натан, как заботливый отец, регулярно ходил в раздаток за детским питанием, благо дорога проходила мимо когиза, куда он и заглядывал. И вот как-то заведующая магазином, у которой дома стояло привезенное еще ее отцом после войны из Германии пианино, показала ему по блату последние поступления, из которых Натан с радостью выбрал отличный художественный альбом Натана Альтмана.
Радость от покупки была так велика, а надежда на «новую оттепель» настолько реальна – ведь Альтмана не издавали больше полувека, кроме портретов Ленина, да и то в сборниках и часто без авторства, – что мой Натан забыл обо всем и бросился домой.
– Людка, – закричал он с порога, – посмотри, что я купил! – и протянул ей альбом.
– Где кефирчик? – спросила Людка с прямотой еврейской мамаши и ударила Натана альбомом по голове.
Через месяц они развелись. А через двадцать лет и вовсе все трое оказались в разных странах. Когда тебя не понимают – вместе лучше не жить!
С тех пор Натан Альтман стал для меня не просто художником, не просто символом эпохи Серебряного века, автором портрета Анны Ахматовой: Альтман после порушенной семейной жизни моего друга стал для меня однозначно не ординарной фигурой, а – замечательной.
* * *После окончания института я и мои институтские однокашники Юра и Женя решили поздней осенью съездить на охоту в Архангельскую область. Готовились обстоятельно. Юра созвонился с Архангельским охотобществом, заказал путевки и лицензии, взял рекомендательные письма от нашего городского общества охотников; Женя подготовил свою «Победу»: в багажник была положена запасная коробка передач, коленвал и еще много всяких железяк.
Ехали не торопясь. Отдыхали. Заглянули в Суздаль – погуляли. Заночевали в районе Петушков – свернули с трассы в кусты придорожной акации, разложили сиденья, постелили спальники и выпили бутылочку «Рябины на коньяке», закусив батоном и плавлеными сырками.
Вторую ночь провели в мотеле «Тверь». Слово-то какое для 1970-х – мотель! Машина стояла в гараже, за ночь ее помыли. С утра тронулись в путь. Слушали «Спидолу», переделанную на шестнадцати– и девятнадцатиметровые диапазоны – не зря все трое радиофак окончили. От Калинина до Ленинграда несколько раз обгоняли один и тот же «Форд Линкольн», когда тот вставал у обочины. Две дамы и господин, иностранцы – их сразу отличишь по ярким одеждам, – пили из горлышка виски «Джонни Уокер» – они с этой бутылкой пол-Европы проехали, а допьют ее у себя дома.
В Питере ночевать не стали. Поехали в дачный поселок Репино, хотя ничего о нем не знали, но слышали, что это недалеко от Ленинграда и там красиво. В Репине нам удивительно повезло: быстро отыскали маленькую, уютную – обкомовская же! – гостиницу. Проживающих – никого. Администратор, портье и горничная были нам даже рады. Мы оформились, посмотрели номер на втором этаже и спустились в буфет, где чудно поужинали: сосиски, пиво, эклеры – пища руководящих работников. Перед тем как лечь спать, наш заботливый Юра решил, что легкомысленно оставлять дорогие бельгийские ружья в плохо запирающейся машине. Как бы того… Мы спустились, забрали оружие и спокойно вернулись. Я заметил, проходя мимо администратора, что у него очень широко открылись глаза, но понял почему только через десять минут, когда к нам в номер постучали и без приглашения вошли четыре крепких паренька, двое из которых предъявили удостоверения майоров КГБ. Дальше все было обычно: познакомились, поговорили, позвонили, пожурили, посоветовали. Ситуация оказалась смешной, но в течение двух часов ни мы, ни они не смеялись.
На следующий день Юра заявил:
– Мужики! У меня на новом месте кишечник того, ну совершенно не работает. Как хотите, мне надо здесь переночевать еще раз.
– Печально, – я тяжело вздохнул. – Чтоб зря не терять времени, предлагаю съездить в Комарово. Классное место!
– А чего мы там делать будем?
– Кладбище смотреть!
Стоял октябрь, и если вдоль шоссе осень еще была золотая, то на кладбище в Комарове земля была покрыта толстым слоем опавших листьев. Мы разбрелись средь могил. Стоя недалеко от кладбищенской ограды, сквозь стволы деревьев я разглядел стройное высокое надгробие с надписью: «Натан Альтман». Оно меня поразило.
– Женька, – крикнул я, потому что он был ближе, – иди сюда!
Женя, не торопясь, подошел ко мне.
– Посмотри, – я указал пальцем в сторону памятника.
– Я смотрю! – Женька ткнул меня в бок так, что я сделал два невольных шага в сторону.
– Ты что?
– Я смотрю, а ты не смотришь! – Он наклонился и стал отгребать руками листья с плиты, на которой я только что стоял. На плите было ровно вырезано: «Анна Ахматова».
* * *Деревянный двухэтажный дом в центре города. Штакетник, вишни, яблони, сирень. Зашел в гости к старым нижегородцам Петру Андреевичу и Марии Антоновне обсудить издание очередного краеведческого сборника. Я знал, что хозяева дома не только опытные краеведы, но и большие библиофилы-любители. Это редко бывает, чтобы в одной семье супруги одинаково болели этой странной страстью. И само собой, разговор перешел с краеведческих тем на околокнижные. Заговорили о судьбе книжных коллекций, на собирание которых потрачены десятки лет.
– Мария Антоновна, вот Серафим Ильич считает, что свою библиотеку только хозяин имеет право и даже обязан пристраивать при жизни. Он один знает истинную ценность своих редкостей и потенциальные коллекции, в которых его уники смотрелись бы достойно. А вот Жевакин считал расставание с любимыми книгами при жизни подготовкой к смерти, а это противоестественно для христианина.
– Геночка, да, наверное, они оба по-своему правы. Но лучше воспитать наследника.
– Это невозможно! Я не знаю таких случаев, да и вы, наверное, тоже.
– Нет, я знаю. Просто я немного постарше вас и помню, что до войны у нас в городе ярым собирателем книг был Михаил Николаевич Славинский. Он был крупным партийным работником, но это не мешало ему ходить на Средной рынок и там покупать книги на лотках, в том числе и у Дмитрия Николаевича Смирнова, которого вы уже знали и помните. Конечно, этот интерес к книжным редкостям вырос не на пустом месте: Михаил Николаевич до революции учился в Петербурге вместе с Голлербахом. А быть рядом с Голлербахом и не заразиться книжной болезнью, это – трудно. Так вот у него, Михаила Николаевича, был сын, Вадим Михайлович, известный в городе адвокат. Он жил возле Пушкинского садика, на углу Белинской и Студеной. Вадим Михайлович продолжил собирательство, он ходил в когиз на Свердловке, где был букотдел и там регулярно что-то приобретал. Сам покупал в магазине «Ткани» остатки ситчика и переплетал книги у вашего друга Левы Турчинского. Но счастье в том, что сын его, Миша (я его помню маленьким! Это к нашему разговору о наследственной книжной болезни) тоже собирает книги. Он сейчас работает в Москве. Недавно в областной библиотеке зашла речь о его собрании: так это – какие-то сказки, даже не верится. Вы с ним не знакомы?
– Да нет.
* * *– Гена, а вы Натана Альтмана любите?
– Да!
– Вот тогда мы вам и подарим эту книжечку.
«Ленин. Рисунки Натана Альтмана». Петербург. 1921 год. Я сразу узнал это издание: такой же книжкой гордился мой друг, настройщик пианино Натан. Хранил с редкостями в отдельном шкафу под замком и говорил, что она ценнее, чем «Утиное гнездышко» или «Пощечина общественному вкусу», которые у него тоже были. Не знаю, икнулось ли Натану в Бостоне, Людке в Тель-Авиве, а Марику в Париже, когда в эту минуту я почему-то вспомнил про них.
Уже дома с волнением разглядываю книжечку. Невзрачное издание. Обложка в стиле зарождающегося конструктивизма и десять рисунков на отдельных листах сшиты вручную, грубо. По библиофильской привычке смотрю бумагу на свет: нет ли водяных знаков? Есть! Отчетливо виден императорский двуглавый орел с булавой и скипетром. На его фоне портрет Ленина смотрелся очень символично! Ленин задушил буржуазную революцию, чтобы сохранить Великую Российскую империю.
