Меир Шалев - Дело было так
Но увы — под броней принципов все-таки бились живые сердца. Даже в этом коллективе, сплошь состоявшем из одних только устоев и принципов, невозможно было отрицать то, что каждый давно уже чувствовал в душе: от правды не скроешься, а правда состоит в том, что работа и земля, молоко и идеология заняли слишком много места в мошавной жизни и вытеснили из нее озарение, приволье, безоглядное удовольствие. А меж тем эти трудовые руки, которые пашут, и жнут, и строят, и доят, тоже ведь хотят иногда побездельничать, понежиться, потрогать гладкое женское тело. И эти искалеченные ногти — они болят, просятся, чтобы их тоже почистили и подстригли. И глаза, которые весь день выслеживают врагов и вредителей, и выискивают доказательства правильности выбранного пути, и высматривают в небе дождевые тучи, да что там тучи, хотя бы одно маленькое облачко, эти обожженные глаза тоже хотят хоть иногда, хоть на миг, закрыться от наслаждения, — как закрывались, много лет спустя, глаза моей мамы, когда она наконец позволила себе одну «распущенность» в неделю: рюмку ликера «Драмбуйе» в пятницу перед вечером, после варки и перед ужином. А иногда — в субботу утром — еще и самый любимый ее деликатес — настоящий анчоус в придачу к ликеру!
Надо же — именно она, потомица славной династии любителей «хвоста селедки», к тому же удивительно умевшая эту селедку готовить, именно она очень любила вкус анчоусов. В нашем детстве она их не покупала, потому что это превышало наши финансовые возможности, но взамен приносила из местного кооператива эрзац анчоусной пасты в желтом жестяном тюбике с красной пробкой. Она намазывала на тонкий кусок хлеба тонкий слой пасты, а на него укладывала совсем тоненькие, почти прозрачные ломтики помидора и перед тем, как откусить, провозглашала с забавной гнусавой важностью: «Аншуб», — что означало: «Мы, мужики, любители простой селедки, дети крестьян из Нагалаля, вкушаем сейчас настоящие „Аншуб“ при дворе французского короля. Смотрите, дети, не испачкайте ваши шелковые шаровары и батистовые жабо».
Позже, когда она уже могла купить себе настоящий анчоус, она ела его с черным кофе и ломтиком халы и наслаждалась, по ее словам, «как три свиньи», но мне он уже не был так вкусен, как тот эрзац, потому что настоящий анчоус она никогда не называла «Аншуб».
Итак, люди смотрели на пылесос, а пылесос смотрел на них. Он видел людей труда, их рабочую одежду, сильные руки. Внешность этих людей свидетельствовала о скромной жизни, простой пище и ясном пути. Такие крестьяне, знал он, есть и на его родине, в Соединенных Штатах, но там они живут скромной жизнью не по своей воле, а здесь, как он сразу понял, эта жизнь предопределена свободным выбором и желанной целью. Там такие люди идут на работу, согнув спину, с потухшими глазами, а здесь он видел перед собой совсем других, еврейских крестьян — высоко сознательных, гордых людей, с высоко и гордо поднятой головой.
На мгновенье ему захотелось отпрянуть назад в темноту, вновь закутаться в нежность мягкой ткани, вновь укрыться в картонной коробке и опустить за собой крышку с нарисованной на ней красивой американской женщиной, которой он предназначен и которой он по плечу, стоит она на ногах или перевернута, как зеленый лук на грядке. Но тут он заметил бабушку Тоню. У нее не было тонкой талии, ярко накрашенных губ, ухоженных рук и соблазнительной красной улыбки. Но она не стояла перед ним соляным столбом, как все прочие, а оторвалась от толпы и шагнула ему навстречу. И тогда он понял — отныне у него есть хозяйка и союзница, вместе с которой они будут воевать с грязью и пылью.
Бабушка потрогала его и, несмотря на прохладу металла, ощутила приятное тепло. Она тут же стерла с него наплечной тряпкой отпечаток своего пальца и удовлетворенно улыбнулась. Потом взяла в руки толстый, извивающийся, как змея, одновременно гибкий и жесткий шланг с блестящим металлическим наконечником, и, когда она подняла его в воздух, свипер поехал от нее на своих больших тихих колесах, не требующих никакого усилия.
Его движение было таким мгновенным и покорным, что по толпе пронесся вздох испуга и изумления. Бабушка Тоня тоже немного испугалась и даже чуть отступила, но его шланг оставался у нее в руках, и поэтому свипер тут же поехал за ней. Тогда она улыбнулась, повернула вправо, и он, как опытный танцор, тоже повернул следом, а когда она сдвинулась влево, с готовностью последовал за ней и туда.
Что-то забавное и радостное было в этой картине, но в то же время что-то искусительное и пугающее. По толпе снова прошел гул, но тут бабушка решительно объявила: «Представление окончено, друзья. Есть еще много работы!» — и, повернувшись, направилась к дому, а свипер, как большое животное, только что поклявшееся в верности своей новой хозяйке, а на самом деле — зачем придумывать сравнения, когда реальность так очевидна: как пылесос, понявший, что это его госпожа, а это — дом, где он будет работать, отныне и далее, — свипер послушно поехал за ней следом.
И только теперь, войдя в дом, бабушка позволила себе сесть на стул и глубоко вздохнуть. Дедушка Арон молчал. Его лицо помрачнело, его руки тряслись. Он смотрел на огромный прибор и понимал всю глубину мести своего старшего брата. И я позволю себе предположить, что, хотя в душе его наверняка бушевала идеологическая и эмоциональная буря, его мозг одновременно высчитывал сумму, которая появится в следующем месячном счете за электричество.
А дядя Ицхак, в отличие от них обоих, тут же начал деловито готовить американский прибор к первому запуску. Прежде всего он удостоверился, что дядя Исай позаботился купить модель, подходящую для электрического вольтажа мандатных властей. Потом поискал и нашел в большой коробке маленькую коробочку, на которой была нарисована та же женщина в том же платье в горошек с теми же крашеными губами и ногтями, но намного меньше своей близняшки, и в этой коробочке нашел другой мягкий мешок, много меньше первого, а в нем — всевозможные штепсели и переходники — свидетельство основательности американцев вообще и «дважды изменника» в частности, который сообразил, что палестинские розетки могут оказаться непригодными для американской вилки, и сделал все необходимое, чтобы его козни не сорвались из-за такой мелочи.
Теперь все соединилось, все были в сборе. Дом, построенный в Нагалале, что в Изреельской долине, и электричество, приходившее в него из Нагараим, что в Иорданской долине, и хозяйка дома, приехавшая из Ракитного, что на Украине, и пылесос, посланный из Лос-Анжелеса, что в Соединенных Штатах, и даже пыль Долины, которая была там извечно и, подобно хайфской пыли чуть раньше, уже почувствовала страх всеми мириадами своих крошечных порхающих сердчишек.
Дядя Ицхак хотел было разобрать, посмотреть, понять, потом снова собрать, объяснить сестре то, что требует объяснения, и попробовать, наконец, впервые запустить. Но бабушка воспротивилась.
— Это мой пылесос. Он готов к работе, и я знаю, как им пользоваться, — сказала она. — Это очень просто. В Америке все просто. Только у вас тут все так сложно.
Она воткнула вилку свипера в розетку и уверенно, словно делала это уже тысячи раз, нажала ногой на большой выключатель на его спине. Пылесос послушно ответил ей тихим успокаивающим урчанием. Бабушка Тоня взялась за шланг, и они вдвоем приступили к работе. И когда дедушка Арон увидел, как она вздымает на своего извечного врага этот новый чудодейственный и гневный посох, как она вместе с пылесосом, который прислал его брат, идут из комнаты в комнату, наводя там идеальную чистоту, — когда он увидел все это, он тотчас объявил, что у него опять болит голова, и попытался, как обычно, дать деру. Но на этот раз он успел дойти только до садовой ограды.
— Бабушка побежала за ним и привела обратно?
Мама посмотрела на меня с одобрением — мальчик уже неплохо разбирается в особенностях своей семьи.
— Чего вдруг «побежала»? Она просто повернула шланг в его сторону, и свипер всосал дедушку обратно в дом.
— Неправда! Это было не так!
— Ну хорошо, не совсем всосал. Свипер просто остановил дедушку и потащил его назад, и таким манером бабушка привела его обратно в дом и усадила на кухне.
— Сиди здесь, Арон, — сказала она, и дедушка сел, признав поражение.
— А что было потом?
— Понятия не имею. Когда я пошла спать, они все еще сидели там и не разговаривали.
В ту ночь дедушка Арон и бабушка Тоня не сомкнули глаз. Они лежали рядом, и их глаза сверлили непроглядную тьму. Он не спал, потому что очень злился, она не спала, потому что очень радовалась. Он: «Теперь этот дважды изменник победил». Она: «Теперь этот дом будет чист, как никогда раньше».
Наутро бабушка снова включила свипер, и на этот раз прошлась по полу, надев на шланг плоскую головку. Кончив убирать, она проверила результаты: помыла пол, как обычно, вытерла его половой тряпкой, выжала ее в ведро, погрузила руку в воду, подняла и проверила каждую каплю против света. Капли были прозрачными, как родниковая вода, чистыми идеально и безупречно. Бабушка была счастлива. Однако через несколько минут, когда она уже протирала и начищала пылесос своей наплечной тряпкой, в ее душе вдруг зашевелилась какая-то смутная тревога. Что-то неясное ее забеспокоило, какая-то крохотная мысль, от которой она никак не могла отделаться. Что-то, если позволите мне воспользоваться образом из ее лексикона, чуть-чуть взбаламутило прозрачную чистоту ее радости. Наряду со счастьем, а точнее — рядом со счастьем, в том же самом месте под ее ребрами, тикали какие-то сигналы опасности. Такое ощущение испытывают порою многие, но не все угадывают его точный смысл, потому что в эти минуты тело опережает мозг в понимании происходящего. Бабушке показалось, что эффективность ее пылесоса как-то уж слишком совершенна. Тот факт, что он добивался абсолютной чистоты, не прилагая к этому никаких усилий, пробудил в ней глухие подозрения. Что-то в этом новом и чужом приборе наполнило ее странным и томительным беспокойством.
